жил в Нью-Йорке один старичок...

жил в Нью-Йорке один старичок, Абрахам Маслоу.
детка, он описал любовь всего парой слов.
прав ли он на все сто? скажем так, so-so,
но его теория кажется чистой, совсем простой.

этот весельчак темноволос и упитан весьма,
у него широкий нос и два толстых уса,
он как-то зашел ко мне прямо посреди сна:
то ли чаю испить, то ли просто болела душа.

упал в кресло, странно за сердце держась,
с добродушной ухмылкой взглянул в глаза.
я словно сама по чужим сновиденьям прошлась,
так смутилась, что ничего не смогла сказать.

он отпил чаю, звякнул чашкой о блюдце,
брови недовольно нахмурил и говорит:
- что ж молчите, дитя, будто часто вам снится
инженер и строитель важнейшей из пирамид?

я краснею, не зная, какой выбрать вопрос,
то ли спросить о том, как он жил и рос,
то ли о том, как умудрился попасть на погост,
то ли тоже налить себе чаю, произнести тост?

вспоминаю его пирамиду, иду по ступеням вверх,
застываю на третьей, и в жилах вскипает кровь,
задаю свой вопрос, глядя из-под полуприкрытых век:
- дядя Маслоу, расскажите, что такое любовь?

Маслоу задумчиво пальцем разгладил усы,
улыбнулся, подавил неуместный смешок:
- любовь разная, милый мой друг из Руси,
я расскажу, что узнал. но я совсем не знаток. 

есть любовь, - я назвал её дефицитарной, -
она имеет бесконечное множество разных основ,
людям разное нужно: начиная от жизни шикарной,
плотских утех, до уваженья высоких чинов. 

люди тоже отличаются друг от друга, дитя,
как бы матушка смерть не старалась всех уравнять:
кто-то любит легко, над земной твердью летя,
кто-то любит за то, что ему могут дать.

есть любовь, - она в трудах бытийной проходит, -
от которой у вас, юных дев, как раз душу и сводит,
та любовь, о которой вы мечтаете с детства:
любовь к человеку, несмотря на его несовершенство.

эта любовь... она выше научных трактовок,
на неё способно только самое доброе сердце.
ведь так трудно всей душой полюбить другого,
ничего от него не желая: ни денег, ни секса.

закончив ответ, Маслоу взглянет на часы,
недовольно качнет головой, поднимется с кресла:
- дитя, пришло время первой рассветной росы,
я вынужден вернуться в Богом избранное место.

я ничего не успею ответить. лишь тепло улыбаюсь.
Маслоу слегка склонится в прощальном поклоне.
он растает, растворится предрассветною тенью,
оставив меня одну в пустой утренней дрёме. 
 
знаешь, детка, новым утром я новые открою глаза.
я на тебя теперь совсем по-другому смотрю:
наверное, это бытийной любовью можно назвать,-
мне один старичок из Нью-Йорка во сне так сказал.