закрытие сезона

                вместо эпиграфа:               
Алупка — приморский климатический курорт Южного берега Крыма, расположенный у подножия горы Ай-Петри.

                Советский энциклопедический словарь


Шатания по пляжу
в забытом сентябре,
шептания и наши
секреты и пропажи,
тайник на старой барже
и кожа в серебре.

Гаданья на билетах,
игра в «не подходи!».
Как странно было это!
как это позади…

Как сквозь купальник влажный
просвечивала грудь…
лирические пляжи,
билет куда-нибудь.

Базар чужих компаний,
фруктовая пора,
опасные купанья
нагими до утра.

В плече твоём покатом
жук родинки живой -
как жалоба закату
о жизни нежилой.

И море подплывает,
как лижется щенок,
и медленно стекает
с твоих любимых ног,
и кажется навечно –
твой голос, твой покой,
рта твоего колечко,
искусанное мной,

и чудится, что нету
ни края, ни конца
магическому свету
от твоего лица -
и так до самой Ялты,
докуда небосклон,
по серебристой гальке
отсвечивает он.

И море подступает,
как будто к горлу плач,
и бьётся в дом – о ставни
и стены старых дач,
о мачтовые лодки…
обманчивый табак
и пятнышко на локте
от гальки у тебя –
всё зыбко, словно тайна:
следы от черепах,
за горной речкой в камнях
людские черепа,
далёкий штиль в миноре,
ливадийские львы
на лестнице дворцовой,
и терпкий вкус айвы;
как дёргают хвостами
и не отводят взгляд   
и пристально за нами
две ящерки следят
и прыскают от смеха
в скале из-за камней,
что мы, как неумехи,
взбираемся по ней,
что пьём из водопада
«за неразлуку ввек»,
и он как будто падает
наоборот наверх,
уносит нас и крутит
обманным колесом…

как бархатный лоскутик,
наш бархатный сезон.

А море вновь клубится,
сгущаясь вдалеке,
и, как самоубийца
в отчаянном прыжке
взбешённый, в пене белой
свергается с небес
и падает с разбега
ничком на волнорез,
круша о пристань ялики,
мостки и всё подряд,
и так до самой Ялты
взмывают и летят
солёные как брынза,
как слёзы с вдовьих вежд,
разбившиеся брызги
несбывшихся надежд.

Но он остался нашим,
серебряный сентябрь.
Мы бегаем по пляжу
пока живём – всегда.

Потом – ушедший поезд,
зима моя, зима!
Потом – сплошная проза:
ни крикнуть, ни позвать,
ни  толком  дозвониться
сквозь мутные снега,
заборы и зверинцы,
вокзалы  и  века.
Один лишь выход жуткий –
жить жизнью без тебя,
без наших страшных шуток
у  пляжного  гриба,
когда без всякой жалости
в ответ на  вздох «люблю!»
ты, усмехаясь, спрашивала:
«А если я умру?..»


Потом –
                в субботу танцы,
где не танцуешь ты,
и не с кем покататься
среди ночной воды
на том катамаране,
где  к  лопасти  руля
луны, как рыбы раненой,
прилипла чешуя.

Потом
                припрёт, как лажа,
сбив монотонность дней,
сон о пустынной барже,
о близости твоей,
и проберёт обычность,
как холод погребной,
и не спасёт циничность
лакейской простотой.

Ну что ты мне?
                Зачем мне
морока и беда?
И словно облегченье
наступит пустота
и стыд за неспособность
что-либо изменить,
и каждая подробность
во мне всё будет жить:
вечерняя терраса,
ты говоришь со мной.
На надувном матрасе –
раскрытый  Сименон.
Столовыми щипцами
колю коктейльный лёд.
Медлительно мерцает
осенний листолёт.
Холодные закуски,
дешёвый ресторан.
Я медленную музыку
заказываю там.
К тебе подходят – ну их! –
и я им всем грублю,
и я с тобой танцую,
и я тебя люблю,

и только эта радость –
принадлежать тебе –
случайно завалялась
одна в моей судьбе,
как у жлоба в кармане
заплесневелый грош…
принадлежать туману,
траве, где ты идёшь,
осыпанной сирени
на край твоих колен –
до кончиков кореньев,
букашки на стволе!

За  это
                как  поклажи
и тянутся за мной
серебряные пляжи
холодной полосой,
дощатые кабинки,
подглядчики в кустах…

Утихшие обиды.
Утекшая вода.

И  ты
               после купанья
той  высохшей  водой…
Мои воспоминанья
прокручивают вновь:
осенние пейзажи,
безлюдный тротуар…

Трагические пляжи.
Исчезнувший загар