Тайна Теньковской усадьбы

 Вряд ли кто-нибудь осилит прочитать эту поэму до конца. Но если найдётся такой терпеливый, то пусть знает, что эта легенда имеет под собой вполне реальную историческую основу.
Пожалуйста, напишите - как вам моя поэма.

Овеянный людской  молвой,
Внушая страх, стоит и ныне
Дом княжеский, старинный, вековой,
В Теньках давно подобен он святыне.
На первый взгляд, обычная усадьба,
Каких  ещё не мало на Руси.
Но тайна в ней, её хотите знать вы?
Сельчане знают все, хоть у кого спроси.
А дело в том, что стены дома этого
Свидетели великого греха.
Самоубийство – дело эдако,
Что не прощается, хоть и пройдут века.
Мы тайну приоткроем, без сомнения,
Заденем лишь историю слегка...

Шеин Андрей Иванович.
(казнён в 1568 году).
Всё началось с паденья ханства,
Когда Казань Царь Грозный покорил.
Тогда слуге он верному с Свияжска
Сельцо дворцовое в награду подарил.
Воистину, был с царского плеча
Подарок тот на побережье правом.
Местечко – рай, и видимо не  зря,
Их назвали – Теньки, согласно данным.
Сему хозяин стал  Свияжский воевода,
Андрей Иваныч Шеин – знатный князь.
Владел селом он коротко, три года,
(головушку пришлось на плаху класть).
За то, что был безумный заговорщик,
С племянником своим он за одно.
 Царь порешил, что Шеин – князь притворщик,
Жизнь отнял, вместе с ней  село.

Нарышкин Кирилл Алексеевич.
Опять Теньки – дворцовое село,
Промчалось не одно десятилетье.
Когда было подарено оно
Нарышкину, Кириллу Алексеичу.
Вам расскажу, сей князь, был кто:
Для императора – троюродный племянник,
Но был в чести совсем не за родство,
Ближайший  друг  царю, он был, соратник.
Он за Рассею – матушку радел,
Был комендантом Петербурга, Пскова,
Он проявлять старания умел,
Что лучшего и не сыскать такого.
Всегда готов был царю – батюшке служить,
На поприще любом был аккуратен.
Он милость заслужил, так, стало быть,
Надел в Теньках ему не так был даден.
Владельцем был он многих деревень,
Значение Тенькам не придавалось.
Князь за отчётностью следил, но было лень
Доехать до села, вина – усталость.
Да… время не стоит, увы, на месте,
Уж у него совсем не стало сил.
Часть от Теньков в приданое  невесте,
Татьяне,  дочери, в наследство отделил.
Нарышкин Семён Кириллович
  (1710 – 1775 г.)
Но основным наследником поместья
Был сын его Нарышкин – господин.
Семён Кириллович.., о нём сказать уместно,
Он из умов, светлейший был один.
Законодатель мод, гофмаршал,
Он двор наследника державы представлял.
Был в Англии, посол России, старший,
В делах политики, как мудрый аксакал.
Но, тем не менее, душой был весь в искусстве,
Любитель музыки, театра был знаток.
Был театр у него одним из лучших,
в нём были и актёры из Теньков.
Был брак его счастливым, но бездетным,
Наследники – племянники одни.
И после смерти дядюшки по чести
Меж ними был раздел осуществим.

Нарышкин Михаил Петрович  (1753 – 1825)               
Теньки всё так же на Нарышкина писались,
Лишь имя новое отныне – Михаил.
За ним и крепостные оставались,
Их не спросили: кто им мил -  не мил.
Был Михаил Петрович многодетный,
Шесть дочек у него и сына было три.
И  Божьей милостью, он жил безбедно
И редко тоже навещал Теньки.
Со временем и дети повзрослели,
Наследства разделенья час пришёл.
Что близко от Москвы,  всё разделили,
Остался общим лишь Теньковский дом.
Но ездить из столицы было долго,
Всё не досуг, у всех дела свои.
Где Петербург, а где, простите, Волга,
И были проданы Гагарину Теньки.

Гагарин Сергей Сергеевич
        (1795 – 1852)
Сергей Сергеевич был продолжатель рода,
Был при дворе совсем не заменим.
В чести был театр, на него и мода,
Вот им-то он, как раз, руководил.
На протяженье  лет он много сделал
Для императорского славного двора.
Всем управлял с достоинством, умело,
Заведовал снабжением царя.
Был бескорыстным, преданным и честным,
Гагарин – князь, умнейший человек.
Но по причине старости, известно,
И он закончил своей жизни век.

Гагарин Сергей Сергеевич – младший
                (1832-1890)

Затем вступил в законное наследство
Гагарина единородный сын.
 Сергей он тоже был, доколе нам известно,
И так же, как отец, был знаменит.
И хоть служил, по правде сказать, честно,
В чину полковника на пенсию ушёл.
В других кругах был более известен,
В них славу, уважение нашёл.
Известен был он, как знаток искусства,
Был признанный, по праву, меценат.
Хорошего был не лишён безумства,
А для художников был, как отец и брат.
Все живописцы князем восторгались,
Гагарин знал и живопись ценил.
Через него студенты награждались,
Он не жалел для них ни средств, ни сил.
Но старость каждого когда-то ожидает,
И смерть за ней безудержно идёт.
Печальный час пробил, князь умирает,
Лишь память до сих пор о нём живёт.
Наследники Гагарина без ссоры
Имением владели сообща.
Теньковский дом, согласно уговору,
Был загородной дачей навсегда.
Мой о князьях закончился рассказ,
Но, видно, я плохой рассказчик.
Забыла довести до Вас,
Что управлял имением приказчик.
Хозяева менялись, но всегда
В порядке было всё, под чутким оком.
Велась отчётность, собиралась мзда,
Вернее, облагался люд оброком.
Кто из крестьян был в силе, отдавал,
Оброк платил приказчику деньгами.
А бедный отрабатывал
На барщине с другими бедняками.
А управляющий? Он жил, как господин,
В красивом двухэтажном доме.
Последний жил в нём с дочкой, не один.
О ней-то и пойдёт рассказ особый.

               Тамара.
Рассказ наполовину вымышленный.

О жизни девушки теперь нам не узнать,
Нет в книгах о былом, увы, ни строчки.
Я попытаюсь только воссоздать
Историю прказчиковой дочки.
Отец, её Тамарой называл,
Любил до страсти, баловал немножко.
Единственную дочку Боже дал,
Была она ему, как свет в окошке.
Отцу на радость девушка росла,
Приветлива, мила на удивленье.
И словно роза дочка расцвела
На зависть всем парням, на загляденье.
А на дворе вступает май в права:
Цветёт сирень, черёмухой запахло,
Зазеленела на лугах трава,
Так чудно, но…наступит завтра.
Что суждено, то всё произойдёт,
Ведь от судьбы не спрятаться, не скрыться.
Пусть день ещё до сумерек пройдёт,
И ночь до бесконечности продлится.

День наступил свидания с судьбой,
Приехал барин из Москвы в ту пору.
Привёз друзей, компанию с собой,
Чтоб от столицы отдохнуть, дать фору.
Чтоб выпустить, как говориться, пар,
На волжском берегу повеселиться.
Но были одиноки все, а жаль,
Ведь в мае, не ровён был час, влюбиться.
Их управляющий всех лично расселил,
Как полагается, Тамару всем представил.
По очереди каждый объявил
Так, как зовут, и кто он был, добавил.
Немного были старше господа,
Но всё же были очень молодые.
С собой Тамару звали иногда,
Где на прогулки водные, иные.
Она краснела густо, но всегда,
С большой охотой соглашалась бойко.
«Пусть погуляет с ними, не беда, -
Решил отец, - ей грустно, одиноко».
Неделя пролетела, десять дней,
Уже полмесяца она в кругу дворянском.
Быть может, показалось ей,
Что гость один, к её особе ласков.
Руки касался, будто невзначай,
Смотрел подолгу чувственно и нежно.
Когда гуляли, когда пили чай,
И стала девушка любить его безбрежно.
Не в силах была скрыть свою любовь,
К его вниманию была не равнодушна.
И в час полуденный, когда взглянул он вновь,
Приблизилась к нему она послушно.
Он ей сказал: «Вы лучшая из всех,
Я не встречал такой, как вы, в столице.
Вы созданы блистать, вас ждёт успех».
«Ну, полноте», – ответила девица.
Так продолжалось это много раз,
Их разговоры, а потом признанья.
И сдержанности нить оборвалась,
Она ждала уже его лобзанья.
Пьянящий воздух Волги одурманил,
Горячие, влюблённые сердца,
Им смелости и храбрости добавил,
Любовь, казалось, вовсе без конца.
И неуёмный пыл уже мужчины
Не мог, увы, потушен быть ничем.
Цель – обладать ему давала силы,
И верилось, была Тамара всем:
Богиней, небо жительницей рая,
Красавицей, волшебницей, всем, всем.
И ночью раз с собой не совладая,
Тихонько в дверь он постучался к ней.
И у неё ретивое забилось,
Перед глазами будто лёг туман.
От счастья думала, что это всё приснилось,
Не допуская мысли на обман.
Со скрипом дверь в девичью отворилась.
Стояла, словно лист она дрожа,
Шептала: «Господи, неужто сбылось?
Всё то, о чём помыслить не могла».
Не нужно было слов, ни уговоров,
За них обоих всё решала Страсть.
Ей ни почём и тысяча запоров,
Над всем, бесстыдница, свою имеет власть.
Друг другу они кинулись в объятья,
Летели в стороны ночные их шелка.
Венчала ночь, без фрака и без платья,
Свидетелем была одна луна.
Он говорил ей: «Ты не бойся, душка,
Любимая, всегда будешь со мной».
Ответ скрывала девичий подушка,
Она шептала:  «Верю, милый мой».
О, сколько было ласк в безумной ночи!
(Мерцала от смущения свеча).
Во времени терялись они, точно,
Одежду всю, раскинув сгоряча.
Уставшие уснули лишь под утро,
Женой считала девушка себя.
Он каялся уже и очень смутно
Картину расставанья представлял.
Петух кричал, боясь разоблаченья,
Проснулся «муж» и тут же духом пал.
Лишь на ходу просил он всё ж прощенья.
«Я сожалею», - тихо ей сказал.
Она ещё тогда не понимала,
Что нет любви, что эта ночь – обман.
«Я не пойму, - она в ответ сказала, -
Ты говоришь, о чём, не зная сам».
Всё та же дверь тихонько отворилась,
И он ушёл, чтоб больше не придти.
Закрыть глаза на то, что совершилось,
Не знать о том, что будет впереди.
Счастливая Тамара просыпалась,
В мечтах она была на небесах.
Заветный день, её судьба решалась,
Сегодня будет то, что было в снах.
Он у отца руки её попросит,
И батюшка союз благословит.
Подальше от Теньков мечта уносит,
Но во дворе вдруг кто-то говорит:
«Ну, что же, господа, коль не хотите
у нас ещё недельку погостить,
в путь добрый, провиант возьмите,
вам будет, чем в пути перекусить».
Как сумасшедшая, она к окну бежала,
Знакомый голос, слыша вдалеке.
Карета с милым тихо отъезжала,
И провожал отец их налегке.
«Ну, как же так, исчезли обещанья?
 Каков подлец, ведь знатный дворянин?»
И девушка упала без сознанья,
Лишённая и разума, и сил.
В другом она уже проснулась мире,
Исчезло всё: и радость, и мечты.
Весь Божий свет Тамаре опостылел,
Не волновали небо и цветы.
Рассвет её уж больше не тревожил,
В глазах была кровавая заря.
Злодей коварный жизнь мне подытожил,
Одна лишь мысль – «всё зря, всё зря».
«Что делать мне теперь, как жить на свете?
Как я взгляну отцу сейчас в глаза?
Мне жаль его, он за меня в ответе»,-
- заплакала Тамара, как дитя.
И лёжа на полу она рыдала,
Остановиться не хватало сил.
Сжималось сердце, плакало, страдало,
Не мил был этот мир, не мил.
От слёз, она в безумье затихала,
Потом молчала долго у окна.
Смотрела на дорогу, будто знала,
Что он придёт, она его ждала.
«Тамара, доченька, ну что с тобой случилось?
Обидел кто, а может что  болит?»
Не знал отец, что с дочерью творилось,
То, что сердечко бедное горит.
Так день прошёл, все спать ложились,
Тамара тихо вышла на балкон,
Подумала: «Мечты разбились,
Пусть, Боже, будет проклят он».
Припасена была уже веревка,
И руки сами делали петлю
Без суеты, спокойно, ловко,
Без мыслей – «что я, мол, творю?»
Последний взгляд на волжские просторы,
Последний раз сиренью подышать.
Как буйно расцвела та под балконом,
Что даже листьев сверху не видать.

Собаки поутру завыли страшно,
Крик горничной всех к ряду разбудил.
Запричитала, бедная, протяжно:
«Смотрите, люди! Кто висит с перил?»
Дворовых подоспело двое,
приказчик прибежал на этот крик.
-«Да, что орёте-то?…» - застыл на полуслове,
и сразу на колени пал старик.
Ужасней больше не было картины,
Чем мёртвую свою увидеть дочь.
С балкона вниз, в петле, через перила.
Зачем от жизни убежала прочь?
О, Господи! За что такие муки?
Красавица моя, зачем же так?
Он к дочери тянул упрямо руки,
И плакал горько, как простой босяк.

Всегда, во все века – самоубийство,
Был не простительный, великий грех.
Тамару не отпетую и быстро
Похоронил отец тайком от всех.
Похоронил под этим же балконом,
В колоне выложил её инициал.
И заложил то место дёрном,
Где та могилка, чтоб никто не знал.
А сам от горя тронулся рассудком,
Ночами разговаривал во тьме.
Являлась дочь ему, под светом лунным
Не находя спокойствия душе.

Прошло немного времени и как-то
Приехал князь ещё раз погостить.
Тянуло, может быть, его обратно,
Прощения ещё раз попросить.
Но не найдя возлюбленной в поместье,
Расспрашивать о ней не сильно стал.
Забыл про всё, с друзьями вместе,
Что можно, всё от жизни брал.
Не горевал он долго, безутешно,
С кем позабавиться  нашёл.
И горничную заманил успешно,
Был обольститель знатный он.
Как блудный кот возле сметаны,
Девице он проходу не давал.
И злобный дух униженной Тамары
Коварный план вынашивал.
И вот однажды ночью, где-то в полночь,
Когда развратник к девушке прильнул,
Вернее к горничной, услышал: «Сволочь».
Он обернулся, на балкон взглянул,
От страха потерял дар речи.
Вся в белом саване к нему Тамара шла.
В гостиной вмиг потухли свечи,
Она приблизилась, как свет луны бледна.
Задела его саваном и тут  же
Исчезла, будто призрачный туман.
Сколь не глядел он пристально и лучше,
Подумал, что иллюзия, обман.
А что «подруга»? Она всё это время
За шторами стояла не дыша.
И думала: «Всё поняла теперь я,
Зачем от нас Тамарочка ушла».
Молчок наутро, будто не случилось
И не привиделось им ночью ничего.
А всё ж седая прядка появилась
На голове у князя, у того.

«Позвольте знать, а где же ваша дочка?
Не вижу я», - за чаем, князь спросил.
«Уж скоро сорок дён нет ангелочка», -
Слова отец слезами подтвердил.
-«Бог с вами, что же с ней случилось,
Ведь, молодая?» - сам отвёл глаза.
-«Неровно, видимо, к кому - то сердце билось,
Ушла, моя голубушка, ушла».
Старик молчал, а князь в недоумении:
Что было в доме ночью, при луне?
Да, неужели это привидение,
А, может быть, причудилось всё мне?
Князь мучился, себя во всём винил,
Бродил по берегу, не находя покоя.
Он в лодку сел и грёб, что было сил,
Он  понимал, кто был причиной горя.
Перед глазами ночь та проплыла,
И жар любви опять в нём разгорелся.
Каков дурак, она моя была,
Порыв – жениться, ведь во мне имелся.
На миг забылся князь, и видит он,
Тамара рядышком, как будто бы живая.
-«Со мной пойдём, желанный мой,
вся истомилась я, свиданья ожидая.
Пойдём!», - сказала, топнула ногой,
И вмиг вода наполнила всю лодку.
С пробоиной была, видать, гнилой,
Очнулся князь в воде уже по глотку.
Старался плыть, но не хватало сил,
Была обузой мокрая одежда.
Смеркалось уже, дождик моросил,
Исчезла напрочь всякая надежда.
Он шёл ко дну, настигла месть его
Отверженной и брошенной девицы.
И он тонул с сознанием того,
Что чистую любовь отверг убийца.

Ходили слухи, что всегда,
Кого касалась саваном Тамара,
Кому привиделась она хоть иногда,
Тот погибал внезапно очень,  рано.
Овеянный людской молвой,
Внушает трепет он и ныне,
Дом княжеский, старинный, вековой,
В нём стены, Страсть, ещё не позабыли.
Как памятник стоит на берегу,
Любви безумной и неразделённой.
И где–то под балконом, до сих пор
Тамара остаётся погребённой.