Бренной плотью облёкшись, до жалости хрупкой

Эти стихи написаны под сильным влиянием конкретной жизненной ситуации и НЕ отражают устойчивых и сложившихся убеждений.




Бренной плотью облёкшись, до жалости хрубкой,
Жизнь не сможет прожить не ответивший ей,
Кто он – сеятель зла иль печальная губка,
Обречённая впитывать ливень скорбей.

Иль казни или плачь – середины блаженной
Не оставила жизнь: иль обобран, иль тать!
Что ж – извольте… даю свой ответ откровенный:
Никогда, ни за что я не стану страдать…

Быть хочу не мучительно-тонкою тканью,
А весёлым ножом, что живёт без кручин;
Быть подобен хочу не кувшину, а камню,
Что, целёхонек сам, разбивает кувшин;

Быть огнём, а не воском. Не плавиться – плавить!
Быть властителем-вихрем – не сирым листком;
Лишь внушать – не испытывать, - ревность и зависть;
Лишь вкушать – а не смачно хрустеть под клыком;

Быть орлом… Если ж нет, то и ворон ведь тоже
Не добыча – добытчик… И это приму,
Лишь бы горлицей робкой, мертвея от дрожи,
Не нырять в шелестящей листвы кутерьму…

Слышу – вот он, вопрос, пристыжающе мягок:
«Значит, мукам безвинным и Каинов знак
Предпочтёшь ты, и станешь вершителем пагуб?»
Что ж, спросивший, - отвечу: наверное, так.

Участь жертвы – страшней! Нет кошмарней сюжета,
Чем о тех, чья в поживу душа отдана.
Ведь палач - хоть раскаяться может; а жертва –
Ничегошеньки сделать не в силах она…

«А святые? – я слышу, - себя за идею
Добровольно заклавшие? Стан преклони!
Их бессильем коришь? Если кто и содеял,
Если кто и сумел, и свершил, то – они!»

Да – отвечу, - склоняюсь. Великие эти
Свой в веках начертали немеркнущий след.
Свят и славен их путь, мной не названный – третий;
Им идущий – подвижник; но жертва ли? Нет!

Сам он поприще выбрал! В объятия боли
Не швырнул его, скалясь, глумящийся рок;
Он не крикнет, отчаясь: «За что?» иль «Доколе?»;
Он не жертва – боец, не игрушка – игрок!

Он не проклят, а призван! Коль ты из титанов,
Сам примкнуть к ним осмелься… Но я ли, чей дух
Не велик – зауряден, на путь этот встану?
Нет мне третьей стези – вот и выбрал из двух…

Слышу голос опять: «Но обидчиком та же,
Что и жертвой, бездушная движет судьба.
Ты не силу, поверь, не щепоть её даже –
Лишь иллюзию силы избрал для себя.

На игральной доске беспощадного мира
Все мы жалкие фишки, чей путь предрешён –
Победитель и страждущий, трус и задира…»
А подвижник? – откликнусь… «Быть может, и он…»

Что ж – отвечу, - коль так, коль судьбины лишь прихоть
Всё на свете – и подвиг, и скорбь, и вина, -
Что осталось? Вглядеться печально и тихо
В сердце фишки живой… ведь живая она!

Я не спорю – триумфа земного сиянье –
Лишь мираж… не кичись, преломивший копьё!
Но обида! Обида, что жжёт и зияет, -
Что, скажи, во вселенной реальней её?...

Вот в чём пульс бытия! Вот он, коготь зловещий
Над любым! Честолюбцы и те, коль копнуть,
Не победы взыскуют – обиды трепещут;
Спесь – защитный доспех, не глубинная суть…

Звонко плачут ручьи, разбиваясь о скалы;
Так мечты, о судьбу раздробясь, дребезжат,
И в конце – лишь безмерные страх и усталость,
И обида… куда от неё убежать?

Чем спастись от неё? Лишь своею виною,
Лишь сознаньем, что жребий мой, сколь ни уныл, -
Не издёвка, а мзда за обиженных мною:
Ведь удары и сам я не раз наносил.

Побеждал я не раз – и казнён не безвинно;
Торжествующим слыл – и, сражённый теперь,
Тем, кто рядом, скажу: «Я не жертва судьбины –
Мной заслужено всё: я за грех претерпел…»

«Жизнь, позволь не страдать!» - словно инок молитву,
Я шептал и кричал… Но молчанье в ответ.
Нашим душам щедрее, чем клумбе поливка,
Обеспечена боль, и убежища нет…

«Жизнь, избавь от обиды!»… И слышу из мрака:
«Перед собственной болью – успей и ударь;
И на плаху пойдёшь: ведь виновному – плаха;
А не то – не взыщи: ведь безвинным – алтарь...»

Бьются пешки, гроссмейстерской волей ведомы;
С поля боя щелчком иль концом рукава
Их, сыгравши, смахнут… Так и нас; но иному
Пешкой бьющей побыть выпадает сперва…

Жизнь жестока. И я ей безжалостным словом
Мщу за то, что познал уязвимость свою.
И в душе увядает, надорван и сломан,
Стебелёк доброты, бесполезный в бою.