Письмо длиною в месяц

ПИСЬМО  ДЛИНОЮ  В  МЕСЯЦ




Мой воздушный тюлень, качая серебристыми ластами,
уплывает в солнечное море –
вечным светом блещущее пространство,
хрустально-звонкое, голубое.
На конце крыла ослепительный отблеск…
А там, где всего лишь час, как расстались мы,
расплывается город в тумане – больной переросток,
словно пес на цепи, на задворках зимы. 
Ход часов отдается в безжалостном стуке
наших вечных железнодорожных колес.
Счет пошел. Начинаются первые сутки
друг без друга. Стоишь, не вытирая слез,
что стекают талыми ручейками
из-под льдин оглохшего забытья…
……………………………………
……………………………………
А когда прокрутятся бесконечные эти,
друг без друга, первые двадцать четыре часа,
не один десяток серебряных нитей
с утра насчитаешь у себя в волосах.


Подо мною Альпы. Ну, а если спросишь,
что я чувствую? Солнце. Даль облаков бела.
Стюардесса апельсиновый сок разносит.
Луч играет с оранжевой кромкой крыла.
Снегирь, словно яркий пушистый шарик
на блестящем пакете из-под влажной салфетки.
В тот февральский день, в Воронцовском парке,
помнишь, точно такой же сидел на ветке?
Сосед мой, юноша на пятом десятке,
в оранжевой (как нарочно, снова оранжевой) куртке,
в компьютерный бой ушел без оглядки.
У другого на коленях играет дочурка,
востроглазая, с косичками, копия мамы.
Смотрю сквозь сон; и на сердце глухо,
как не трогают страсти постановочной драмы
у телевизора дремлющую старуху.


Горе мне. Любить, не обладая, – не к этому ли я всю жизнь стремился как к идеалу?… Но однажды, прочитав «Постороннего» Альбера Камю, вдруг почувствовал спиною озноб. Господи, да ведь я, с моей… с тем, что казалось мне христианской любовью, страшно похож на Мерсо. Все люди вокруг были временными декорациями спектакля с единственным героем. Декорации менялись, а я все шел да шел мимо. Сколько раз потом, глядя в твои глаза, я читал в них и перечитывал эту печальную правду о себе. И теперь каждый день вдали от тебя высвечивает ее, подобно холодным лучам операционного покоя.    


Ведь мне уж известен сюжет наперед,
и до безразличья, до точки, до скуки
я ощупью знаю, как время пойдет
по долгим пустыням нашей разлуки,
где ноет томительный ветер тоски,
день с ночью единой струною свивая,
звенит свою песню и гонит седые пески,
творит миражи и колдует, звенит, засыпая
той пылью седою миры, и моря, и года,
и склоны оливковых рощ под лучами заката,
молчание храмов, бурливые города,
всей жизни людской становленья, труды и утраты –
всё перед глазами подернуто белесою пеленой,
песок на зубах, и звенит беспрерывно забвения ветер,
покуда мой ум, мое тело и память моя не со мной,
и связан язык, и в глазах моих ясно не светит
твой взор, – до тех пор я бессилен назвать имена
для красоты, и творенья, и Бога…   


…пустыня молчит. И безмолвно лежат времена.
И звезды глядят. И галькою шепчет дорога:
«Скажи, чтобы знать мне, в какие безвестные дали идти;
вложи в меня слово, как в пахоту – семя;
пусть небо, и море, и радость, и горе откроют пути,
скажи – пусть услышит оглохшее время,
и дрогнут столетья, и вихрем помчатся полки,
взметая копытами искры сверкающих дней,
и поплывут под ветрами материки
навстречу тебе и прекрасной царице твоей…»


Я доверяю тебе, как голосу самой жизни. Я жду чего-то важного как от нас двоих, так и от жизни на всей этой земле – понимаешь? – и не могу говорить об одном помимо другого. Сейчас, даже разлетевшись по разные стороны континента, мы будто стоим у ложа беременной, и никто не знает еще, какое чадо она породит на нашем веку. Я верю только, что нас с тобою соединили, избрав свидетелями и вестниками.


* * *


Пришло время запечатать письмо, начатое месяц назад. За окном ночь разверзается как жерло вулкана – грохотом, сполохами, дымами, искрами. Ночь, когда умерщвленный и похороненный Бог тайно, беззвучно, без свидетелей, вышел из гробницы в предрассветную мглу. А человечество еще долгие века, стоя в храмах перед тысячами распятий, смотрело на Его лицо, поникшее между острыми ключицами, на лоб, покрытый смертной испариной. Ночь Пасхи в Неаполе, где открыты двери сотен церквей, взрывается петардами и хохотом, воплями, пальбой и сумасшедшими автомобильными гудками. А где же Он – Тот, Кого хотел я вопрошать о тайне времени, в которое мы посланы? Не вижу, ищу и не нахожу. Я иду за Ним – еще дальше, в самое жерло этой ночи, как в тот ад, куда сходил Он…


Родная моя, невеста моя, сестра моя, я должен идти. Я вернусь, я все тебе расскажу, все открою, ничего не утаю.


Родная…




Неаполь, Пасха 2011 года