Последняя весна

                *  *  *
   Дежурный врач открыл створку окна.  Бело-розовая ветка цветущего абрикоса свесилась над карнизом. В комнату медперсонала,  перебивая устоявшийся запах лекарств, ворвался тёплый, ароматный  ветер; впорхнул мотылёк и весело закружился вокруг лампы.
   - Ах, какой сегодня вечер! Чуете, девчата? Сады, как сумасшедшие, цветут!Погодка так и шепчет: "наливай"! Недурно нам за победу ещё по граммулечке принять. Веселей дежурство пройдёт.
  Потирая руки и заметно припадая на протез (левую ногу он потерял в 43-м году во время боёв под Сталинградом), врач вернулся к столу,  плеснул в три мензурки домашней наливки:
   -  Итак, я хочу предложить тост за будущее нашей страны. Великую победу одержал советский народ. Представляете, девчонки, какая теперь чудесная, счастливая жизнь начнётся! Особенно, для вас, молодых...
    -  Доктор! - заглянула в дверь женщина с тёмными густыми бровями. - Там роженицу привезли. Вас спрашивают.
     -  Лобова! У тебя постельный режим, а ты всё бродишь по отделению!  То  таблетку тебе, то термометр...  Ещё и пациенток встречаешь!
     -  Я шла сказать, что мне...
     -  Иди, иди уже в палату! Я подойду.
    Врач улыбнулся  дежурившим с ним акушерке и студентке-практикантке:
     -  Такой тост испортила, каналья! А чего вы засуетились,  коллеги? Никуда наша роженица не денется, минутку  подождёт...
     - Что значит, «подождёт»?! Да я вас всех под суд отдам! Лично перестреляю!
    Врач испуганно замер: на пороге ординаторской невесть откуда возник разъярённый сотрудник НКВД.
   Офицер не шутил. Рывком выхватил из кобуры наган, наставил на доктора:
     - Спасайте мне жену и сына... 
                *  *  *
   Комендант спец-комендатуры выпил в тот день изрядно:  тоже  отмечал победоносное завершение войны.  А к вечеру у  его жены, ходившей на последнем месяце беременности,  начались схватки...
    Местного фельдшера не оказалось ни в медпункте, ни дома. В разных концах деревни раздавались звуки гармошки, песни. Где искать?!
    Матерясь и проклиная всё на свете, комендант  запряг лошадь, бывшую в его распоряжении; бросил в телегу одеяло, подушку и спешно повёз жену в соседнее село, в больницу. Ехал напрямки - через поля. 
    От быстрой езды и тряски женщина разродилась в пути, в зелёной балке, усеянной ранними тюльпанами...
                *  *  *
     В палате роженицы  разглядывали  чудом выжившего младенца.
     - Стресс перенёс, бедняжка. Но выдюжил! 
     - Победитель! Недаром в  такой день родился - долго жить будет.
     Мать осторожно гладила светлые волосики сына, а в душе её разрасталась  тревога. Под дулом нагана спасли её и ребёнка! Впрочем, сельский доктор оказался на высоте: сделал всё возможное и невозможное. Недаром  о нём говорят: "врач от Бога". Но куда пропал её спаситель? Ни разу после той ночи не появился в палате... Неужели, муж выполнил свою угрозу загнать доктора туда, "куда Макар телят не гонял"?
      Вполне мог это сделать...
      - Смотрите, бабы, у мальчишки крест на переносице, - хмуря густые брови, заметила одна из женщин.
     Лобовой не повезло. Пока   занимались  сыном энкавэдэшника, у неё случился  выкидыш. Не до неё было медикам в ту ночь...
     - У него крест на переносице, - мрачно повторила она, пронизывая ребёнка и мать ревнивым, колючим взглядом. - Вот, жилки крестом перехлестнулись.  Это -
знак... Нехорошая судьба у твоего парня будет...
     Мать инстинктивно заслонила малютку рукой:
     - Но, почему?!
     - Откуда я знаю! Может, грех у тебя был. Или проклятье родовое...
                *  *  *
    76-й год. Конец апреля. Тёмно-серые облака лохматятся  над укутанными в снежные пелерины вершинами отрогов Тянь-Шаня. А в низине, где разбросан  рабочий посёлок,  уже зеленеют коврики травы, на кустарниках и деревьях раскрываются набухшие почки.
  С гор в долину ведёт извилистая тропа. Слева шумит хвойный лес, справа, в овраге, рокочет порожистая речка, берущая начало из ледников.
  Бесшумной тенью, почти не касаясь мёрзлой, каменистой почвы, в долину спустился молодой человек. Его бледное, заострённое лицо напоминает маску героя из античной трагедии.
  Он быстро достиг подножия, и лёгкая усмешка оживила его восковое лицо, на мгновение сделав довольно симпатичным: он сравнил себя с птицей! А ведь с мечтой о лётном училище ему, "очкарику", пришлось расстаться ещё в школе...
  С хребтов дуют колкие, пронизывающие ветры. Но уже четыре дня, с того воскресенья, когда он вышел из дома матери, он не чувствует ни холода, ни тепла. Не ощущает голода и усталости. Не удивляется тому, что обрел  способность молниеносно передвигаться в пространстве и времени, бывать одновременно во многих местах, проникать в прошлое... Всё важное для себя он узнал в эти дни...
  Минуту назад с заснеженного пика он любовался манящими  далями горной страны: «Сколько неисхоженных троп осталось... Сколько планов и задумок не завершено...»
 Стремительно, подобно спортивному глиссеру (ещё одна нереализованная мальчишеская мечта - побывать на море! - сейчас казалась ему смешной), он пронёсся вдоль знакомой с детства шумной горной речки, и ступил на каменный мост. Ещё несколько шагов и он окажется в посёлке, откуда внезапно исчез.
   Он задержался на древнем, замшелом мосту.
  Вдали синеют горы, качаются тёмные макушки столетних сосен. Под мостом клокочет вода, напевая извечную песню тающих снегов. Над оврагом, у огромного серого камня приютился бутон  подснежника. 
  Любимое время года... Пора душевного подъёма и  возрождения надежд...
                *  *  *
   Он вернулся из прошлого. Там, за снежными вершинами, он побывал у истока своей жизни...
 Сумрачное зимнее утро. Просторная комната, перегороженная на две половины русской печью. У покрытого морозными узорами окна - ёлка с гирляндой из картонных цифр:  «1945 год». 
  В углу на узкой железной кровати «валетом» спят двое мальчишек, восьми и шести лет. Рядом, в деревянной кроватке посапывает четырёхлетняя девочка.
   Папа ребятишек на фронте. Это его портрет в плетёной рамке висит на стене.
 Стройная, кареглазая женщина  хлопочет у печи. Перед зеркалом, пристроенном над рукомойником, бреется невысокий, светловолосый мужчина. На спинке стула, словно соперничая с небогатой обстановкой жилища, красуется китель с жёлтыми погонами младшего лейтенанта НКВД.
  Дверь распахивается. В комнату, впуская клубы морозного воздуха, входит неожиданный гость. Женщина тихо вскрикивает.
  Только  Богу известно, что творится в душе фронтовика, Гвардии старшего лейтенанта, прибывшего после госпиталя в краткосрочный отпуск домой, где его ждали не все...
  Но слова чеканятся сдержанно:
 - С законным браком, дорогая супруга! Что же ты так испугалась? Не ждала? А ты не волнуйся! Я заберу детей и уйду...
  Он шагнул к проснувшимся детям. Старший сынишка узнал сразу: «Папка!» Робко прижался к отцу и другой мальчик. А девчушка папу не помнит. С громким плачем она потянулась к матери...
   Мальчишки одеты. Их отец молча сложил в вещмешок подборку энциклопедий. Снял со стены свой портрет. Женщина разрыдалась.
   - Оставьте пацанов в покое! – потребовал "энкавэдэшник".
   С брезгливым недоумением статный боевой офицер с высоты своего роста смотрит на тщедушного, но "неприкосновенного сотрудника Внутренних Дел".   Тот дрожащими пальцами застёгивает пуговицы кителя. Мыльная пена на щеках придаёт ему комический вид. Хорохорится! Пытается вырвать из рук фронтовика портрет в плетёной рамке:
     -  Не троньте вещи!
    - Не смеши, молодожён! Не пугай детей. Мои сыновья будут жить у моих родителей. Дочку я тоже заберу. После войны...
   Женщина отчаянно простёрла  руки в сторону захлопнувшейся двери. А под её сердцем  нежно торкнулась, напомнив о себе, новая жизнь.
   Его жизнь.
   Мать фронтовика шлёт его отцу проклятье: «Чтоб ты сгорел, окаянный ...»
                *  *  *
 ... Он бродил по селу, выросшему на торфяных болотах. Во время войны эти болота осушали, отвоёвывая почву под посевы, депортированные из Поволжья немцы. Его отец был комендантом над ними.   
    Он слышал давние осторожные пересуды.
 «Запугал комендант заведующую детсадом, перед выбором поставил – или тюрьма, или...»
 «Стукач донёс, что она отпустила с работы детсадовскую прачку, немецкую девчонку, в соседнюю  деревню больную мать навестить. Хлеба казённого полбуханки дала. Начальник немку  в побеге  обвинил, а заведующую – в хищении...»
  «Замял начальник "дело" -  чужая жена понравилась!»
  «Взял чужое, отдавать будет своё...»
  Он видел, как обняв маленькую дочку, его старшую сестру, плакала мать:  "Это война проклятая виновата... Гитлер виноват..."
 Через много лет дочь узнает, что у неё есть ещё братья, что её родной папа, имевший до войны самую мирную на земле профессию учителя, погиб в конце января 45-го...
                *  *  *
     Мелькают  населённые пункты, куда по службе перебрасывали коменданта...
     1945 год. 9-е мая. Комендант, остервенело нахлёстывая вожжами   лошадь, везёт жену в роддом...   
   Его единственный сын родился в зелёной балке, усыпанной тюльпанами. Отец перекусил младенцу пуповину, перевязал полоской ткани, оторванной от  носового платка.
    И пожилая женщина, узнав о рождении "этого" ребёнка у бывшей невестки, сказала страшные слова:  "Чтоб он сдох..."
                *  *  *
     Все несчастья случались с ним, как правило, весной.
    В районном центре, куда перевели отца, повысив в должности, цвели сады, ворковали голуби. Ничто не предвещало беды. Родители занимались обустройством нового жилья и проглядели сынишку. Его, двухлетнего малыша,  из уличного водопроводного люка, доверху наполненного водой, случайно вытащил сосед...
 В трёхлетнем возрасте его, чудом не пострадавшего, вызволили из-за колючей проволоки, огораживающей, расположенную неподалёку от дома зону ИТК, где метались грозные овчарки, натренированные сторожить и рвать людей...
   "Наверное, есть у нашего крохи  свой Ангел-хранитель!" - говорила мама.
 Сколько мать переживала и за него, и за старших сыновей, выросших на стороне... За дочь, ненавидевшую отчима... Она и сама, скорее всего, ненавидела мужа  из-за его диких, на пустом месте возникающих вспышек ярости. Исполнительный и ревностный служака на работе, дома отец иногда  превращался в монстра: в пьяном угаре крушил утварь, унижал жену.
  Красавица, умница, она терпела побои, оскорбления. Словно безропотно несла свой крест.  Крест наказания...
   Отца уволили из органов НКВД за очередной "дебош в быту".
     Так семья оказалась в затерянном среди гор шахтёрском посёлке, где давний друг отца, работавший в отделе кадров, подобрал для бывшего энкавэдэшника подходящую работу - устроил заведующим складом технического снабжения рудника.
                *  *  *   
     Синеют горы. Зеленеют лужайки. Поёт река.
   Ему хотелось сорвать подснежник у камня: "Для мамы! Для моей милой мамочки..."   Цветок, проскользнув сквозь пальцы, остался на месте...
    Он вошёл в посёлок, где прошли его школьные годы, юность.
    И попал в  странный людской  поток на центральной улице.
  В толпе он увидел свою учительницу.  Уважительно кивнул ей, но  та  отвернулась. Не узнала? Сердится? Она когда-то сокрушалась, что он, один из её лучших  выпускников,  не стал поступать в институт.  Пошёл в рабочие на производство.
    Спешил стать взрослым, независимым...
  Вчерашний школьник, "отличник", шахматист, он не знал тогда насколько жестоким и несправедливым бывает "взрослый" мир. Он даже не предполагал, насколько реальная действительность "взрослой" жизни окажется не похожей  на иллюзорный мир, созданный в его сознании под влиянием чистых и светлых советских книг и фильмов... Насколько она  умеет ломать человека, уродовать,  превращать в чудовище... 
  Хмурится небо. Мерно шуршат шаги. Скрипит под множеством ног щебень на дороге, покрытой выбоинами. Вдоль дороги тянутся облупленные дома - "временные" одноэтажные постройки, возводимые "зеками". Посёлок разросся во время войны, когда стране нужен был свинец. С тех пор тут мало что изменилось, разве что в верхней части его появилось несколько кирпичных двухэтажных зданий. Считается "посёлком городского типа", но городом  здесь и не пахнет! Рядом с жилищами ютятся сараи, загоны для скота, выгребные ямы...
                *  *  *
  Он видит соседей, видит коллег по "энергоцеху", куда ему, освободившемуся  в январе из мест лишения свободы, посчастливилось устроиться. Машет рукой, пытаясь привлечь их внимание, но все увлечены каким-то важным событием.   
     Куда идут люди?!
  Показался и растворился в толпе бывший друг юности. Амбициозный и трусоватый, дружок умел провоцировать стычки со сверстниками! Сколько раз  приходилось "из солидарности" ввязываться в затеянные им разборки!
  "Прячется стервец!  Да Бог с ним... Разве я лучше?.."
  Вот знаменитый шахтёрский клуб, единственный в посёлке «очаг культуры». "Ристалище" для местных "бойцовских петухов"! Тут в шестидесятых, на танцах бойко функционировал буфет с «возлияниями». Нередко прямо у стойки, "не отходя от кассы", между парнями вспыхивали потасовки. Конфликты из-за пустяков порой затягивались, принимая массовый оборот. "Стенка на стенку шли" - цех на цех! Самое постыдное для парня было - прослыть трусом!
  Бились молодёжные компании друг с другом от скуки. Никто всерьёз не занимался воспитанием молодёжи. В стычках порой  доставалось и участковому, единственному в посёлке стражу порядка. Впрочем, с участковым можно было иногда договориться с помощью бутылки...
  Далее - шахтёрская столовая. Кроме обедов, здесь тоже отпускали спиртное. Отпахав в забое смену, мужики основательно расслаблялись. На пустом месте возникали драки
    -  Я - шахтёр! - стучал себе в грудь какой-нибудь отец семейства.
    -  А я тебе что, пальцем деланный? Я тоже шахтёр! - парировал его "оппонент", размазывая по лицу кровавые сопли.
     Неудовлетворённость и обиды вымещались на жёнах. Было кому подражать сынам...  Немало шахтёрских отпрысков и в период хрущёвской оттепели, и  в благополучные годы застоя побывали в "местах не столь отдалённых". 
  Начальство рудника, "отцы посёлка", смотрели на будни и праздники трудящихся сквозь пальцы. Главное - производственный план!
  А государству страны Советов во все времена нужны были дармовые рабочие руки.
                *  *  *
 «Nota bene! - невесело подумал он, поравнявшись  с большим двухэтажным зданием на пригорке. - Вот она, злосчастная гостиница...» 
    Здесь, в гостинице, на  втором этаже было когда-то женское общежитие.
    Из этого общежития его дважды уводили в наручниках...
   Всплыло в толпе неприятное мужское лицо. Эту жирную, наглую рожу побил он весной 65-го. Пьяный мужик в майке,  учинивший драку с поселковыми ребятами в женском общежитии, оказался командированным сотрудником военкомата! Доказывать что-то было бесполезно. Унижаться - тоже. Напрасно мать чуть ли не на коленях умоляла простить  сына. Не помогли и  положительные характеристики из школы, с работы.
   - Я проучу этого засранца, чтоб другим неповадно было, - прозвучал ответ.
   Предал бывший друг. Как свидетель, на суде умолчал о том, что военком ударил первым, не рассказал всю правду о хамстве пьяного работника военкомата. Испугался! Ведь ему предстояло служить в армии. И утопил друга...
  Тюрьма – не баня. Не правит, не лечит. Калечит.
  Злой рок преследовал его. Только отбыл трёхгодичный срок на поселении, и – новый инцидент. Жестокая драка. В том же общежитии! Но какой нормальный парень потерпит, когда при нём грубо унизят его девушку?
   А кого волнует, что наказал ты подонка, если биография твоя уже с клеймом?..
  Девчонка, за какую он вступился, отправив её обидчика на больничную койку, прислала ему в зону фотографию... Из Дворца бракосочетания. Всё правильно. Семь лет не каждая ждать согласится.
  Светлой дымкой струится в толпе образ этой хрупкой синеглазой девчонки. Его первой и последней, несостоявшейся любви.
 "Почему она здесь? Откуда ей тут взяться? Она далеко. Замужем. Наверное, счастлива..."
   Бегут, проплывают тени.
  Промелькнула юная немочка, которую его мать  в 44-м году спасла от ареста. Прихрамывая, понурив голову, прошёл старый сельский доктор, сгинувший в колымских лагерях. Уколола обиженным взглядом из-под нахмуренных бровей Лобова, когда-то заметившая знак будущих страданий на его лице. Крест с переносицы с возрастом исчез, а судьба осталась..
  Вот, сурово взглянула бабушка, жестоко пожелавшая ему смерти.
  Прошли конвоиры с собаками.
  Эти-то здесь зачем?!
  На мгновение он оказался у ворот колонии, где ещё недавно отбывал свой второй срок...  Почему, ну почему он потратил юные годы на пребывание за колючей проволокой? Никогда не брал чужого. Никогда не обидел человека слабее себя. Не оскорбил женщину. Не лгал. Не ловчил...
 Годы, проведённые в изоляции от общества, казались ему вечностью, нескончаемой вереницей жутких, чёрных дней... Как он жаждал вырваться из этой \"человеческой помойки", этих "задворок общества", где наряду с закоренелыми преступниками на нарах часто оказывались и такие, как он, "правдоискатели", переступившие черту дозволенного... Как он мечтал получить образование, обзавестись семьёй, детьми...
                *  *  *
  Он увидел отца.
  - Папа!
  Отец виновато покачал головой, и пропал.
  Ну, да... Откуда же ему здесь взяться, ведь он погиб в случайном пожаре, когда сына посадили в первый раз.
  Он видит мать. Почему она идёт впереди этой толпы? И куда? Почему она так осунулась, постарела? 
  - Мама, - кричит он. - Мамочка!   
  Мать не оборачивается.
  - Сестричка, - окликает он идущую рядом с матерью и братьями сестру. - Я здесь! Да оглянитесь же вы все, посмотрите на меня!   
    Никто не слышит его.
    Жители посёлка, охочие до различного вида зрелищ и развлечений, собрались на главной улице, чтобы принять участие в непонятном печальном шествии. На их лицах - скорбь, а разговоры... Боже мой, о чём они говорят, печально приглушив голоса! О способе засолки огурцов, о чьей-то предстоящей свадьбе, о товаре "выброшенном" в универмаге...
                *  *  *
  Он вдруг утратил приобретённую способность беспрепятственно проникать в нужные ему пределы. Тщетно пытается растолкать людей, чтобы пробиться к матери, братьям, сестре. Люди не ощущают его толчков, не чувствуют его прерывистого дыхания, не реагируют на его крики.
    Все смотрят сквозь него, как через стеклянный сосуд!
   Он споткнулся и упал, и люди прошли по нему, не заметив. Он слышит, как хрустнули его очки под чьей-то неосторожной ногой. И тьма мгновенно окутывает  его.
  Он вспомнил. Такой же треск он слышал в ту ночь, когда шёл по горной дороге со своим убийцей. И так же кромешная темнота ослепила его. И было невыносимо больно от зверски наносимых ему ножевых ударов...   
                *  *  *
     Случайно ли вторгся в тот воскресный день в  компанию друзей детства и
бывших одноклассников его палач? Или это злой рок, всю жизнь преследовавший свою жертву, наконец-то, настиг её?
   - Почему ты это сделал? – спросили схваченного на другой день убийцу. -  У вас с ним был конфликт?
  - С ним - нет... Его приятели издевались надо мной. "Шутили"! Кличку мою детскую вспомнили - «холопом» называли. Я разозлился. А он... Он увёл меня. Уговаривал остыть,  не брать новый грех на душу. Я уже трижды сидел. Один раз  -  за воровство, и дважды за драку.
    - Да уж, успел ты натворить в свои 25 лет...  Рассказывай, что произошло между вами? Не мог же ты "за просто так" убить человека. Ты нанёс ему шесть ножевых ран. Четыре из них - не совместимые с жизнью.
   - Он... Это был бесстрашный и честный парень. Но... Он мою мать "шалавой" назвал! Сказал, что «родила она меня и моих братьев от разных пьяниц подзаборных», и потому нас все презирают... Вот, я и вышел из себя! Сам не помнил, что делал...
  Это была неправда.
  Не знал преступник, что для убитого им человека слово "мать" до последнего вздоха оставалось святым...
  Осознав весь ужас самим содеянного, убийца изворачивался на суде, приписывая своей жертве неуважительные слова о женщине-матери. Не сознался преступник в том, что под хмельными парами в нём просто взыграли болезненные амбиции; что нож носил с собой, дабы запугивать, подавлять, выигрышно "выглядеть" на фоне других... 
  Убийца и предположить не мог во время суда, что ровно через год, аккурат на пасху,  его мать, потерянная, спившаяся  женщина, рыдая, умрёт на могиле убитого им парня...
    Это случится через год.  А сейчас...
                *  *  * 
   Глухо ухнул барабан. Резко звякнули музыкальные  «тарелки». Надрывно запели медные трубы. 
  «Это провожают, меня! - понял он. - Да тут же все, кто так или иначе влиял на мою судьбу! Ненавидел, проклинал, любил... Но где вы, мои друзья? Вы спровоцировали зло, высмеивая, унижая и подстрекая  безумца... И оставили меня с ним один на один..."
 
  А, может, и не было у него никогда настоящих друзей? Друзей приобретают в молодости. А он свою молодость растратил на ложное геройство, ложную гордость.  Словно какая-то тёмная сила постоянно толкала его в гущу негативных событий...
  Невидимый никому, он отделился от толпы и птицей взмыл высоко в небо, к потемневшим облакам.
   Сверху посёлок выглядел красиво. С высоты не заметна была уличная грязь, не видна убогость зданий. Белые домики рядами чинно выстроились на горных террасах, образуя довольно прямые, аккуратные улицы.
  На деревьях распускалась первая листва; поляны и холмы покрывались яркой зелёной травой. Щедрая природа старательно  маскировала   людские просчёты в обустройстве посёлка!   И посёлок, бесстыдно обнаживший после зимы все свои изъяны, выгодно преображался, приобщаясь к богатой, первозданной красоте горной долины.
   
  На какое-то мгновение ему стало жаль уходить... Было же и что-то хорошее, святое... Успешная учёба в школе. Учителя пророчили ему большое будущее. Были мечты. Светлые и чистые юношеские мечты...
   Но его уже ждали ТАМ, где он должен будет держать ответ за всё, что натворил...
  Каждый, живущий на земле, страдает за грехи близких. А ТАМ, за последней далёкой чертой, каждый ответит уже за свои проступки...
  Он задел облако. Крупными слезами брызнул дождь. Последний весенний дождь в его жизни...
  Внизу люди раскрыли зонты. Люди внизу суетились, любили и ненавидели, трудились и пьянствовали, выручали и предавали, грешили и каялись...
     Прости их, Господи...

   22.05.11.