Стефан

/по графити Медынцевой/

Оставлены в двенадцатом столетии
на стойких стенах храма письмена,
рукой, что знала кисти и писало -
славянских букв бесхитростные петли
связали воедино времена
и судеб завершенья и начала.

В окно врывалось солнце, гомон птиц,
сомненья исчезали, как туман -
художник видел цвет и симметрию
в изломах крыл, в овалах глаз и лиц,
и по цемянке выдавил: "Стефан.
Егды расписывали Софию".

Дышалось трудно. Близилась гроза,
сшивая тучи огненным пунктиром...
-Позволь узреть, какие они - Боги?
И та, чьи он святым дарил глаза,
крылато тело возносил над миром,
остановилась скромно на пороге.

Но он был тверд, как быстрое решение:
- Ты их увидишь первой, но потом.
Лишь дверца скрипнула. А он рванул сутану:
-О, Господи, избавь от обольщения -
кричал векам, о камень терся лбом,
но рисовал - светло и неустанно.



Работа сделана. Бросая взор тревожный,
святые наблюдали из-под век:
вот он монаший дописал колпак,
и львиный хвост, как новый путь дорожный...
Он - их создатель - смертный человек,
смахнув слезу, последний ставил знак.

Последний штрих, что жизни поворот.
Он понимал, что завтра утром рано
безмолвна, словно трепетные свечи,
чуть побледнев, любимая прочтет
его "прощай " и " поминать Стефаном",
глаза опустит и ссутулит плечи.

Сверкнет оклад иконы жемчугами,
по храму проплывут густые тени,
посмотрят Бог, Мария, все святые
на женщину тоскливыми глазами.
Она на камень встанет на колени
замаливать грехи свои земные.

Художник знает, что промчатся годы,
как волны в непогоду по реке,
исчезнут, что снежинки на руках
и города, и целые народы,
не только он - монашек в колпаке,
но будут поклоняться Ей в веках...
Нет, пусть не ей - его творению -
любви земной, ее изображению.