Яблочко от яблони

Всеволод Яблочкин «Яблочко от яблони…»

 В главе угла – гротеск,
 В главе гротеска – угол…
 (Кредит Арбузеев)


 От автора
 Данный труд не претендует на то, чтобы называться полноценной автобиографией, ибо его автор, законопослушный и симпатичный гражданин Всевол. Яблочкин, здравствует до сих пор, и наверняка не раз еще порадует дорогих читателей своими литературно-каламбуро-серо-буро-сатирическими изысками. В этом небольшом рассказе будут представлены  лишь начальные этапы становления личности под названием «Все. Ябл.» Столь узкий хронотоп объясняется тем, что события, казусы и мелкие бытовые неурядицы, имевшие место в процессе зрелой жизнедеятельности вышеупомянутого Вс. Яб., осмыслены либо анализированы к данной временной отметке не были. Однако автор, положа руку на чудесный роман «Прекрасная свинарка», клянется, что в ближайшем будущем обязательно дополнит предлагаемую сейчас работу свежими фактами и красочными зарисовками, заимствованными из более поздних этапов своего существования. На том и порешим. Рассказ начинается…


 I.Яблоня.

 Я родился в обычной советской семье с несколько мещанским уклоном. Моя мама, Снежана Абрикосовна Яблочкина (в девичестве – Яблокова), была известным на всю страну космонавтом. Вряд ли даже сейчас найдется человек, кто не видел кадров кинохроники о ее высадке на Сатурн, фотографий, где она ломает руку испуганному человеку-курице, одному из обитателей Марса, не слышал аудиозаписей, где моя мама, подобно многотысячному хору французских пролетариев, громогласно распевает Марсельезу, ранним утром готовя на кухне завтрак для нас с отцом. Вы не поверите, если я скажу, что очень трудно быть сыном такой популярной матери. Но это так. Коллекционеры личных вещей знаменитостей неоднократно предпринимали попытки похитить меня, однако все их усилия оказались тщетными. Я всегда гордился своей мамой. И сейчас горжусь. Правда, десять лет назад, когда мои родители расстались, мама собрала вещи и благополучно переселилась в соседнюю галактику. Там у нее сложилась новая семья с человеком, похожим на табурет. Судя по редким фотографиям, что присылает моя любимая родительница, они уже успели воспроизвести солидный  гарнитур, которого хватит, чтобы обставить десять королевских спален и гостиных.
 Отец мой, Блокнот Евгеньевич Яблочкин (в мужичестве – Яблочко), как и мама, был весьма известным человеком. Единственное отличие заключалось в том, что известность его распространялась исключительно на маленькие «сопливые» круги. Он работал вахтером в детском садике «Антоша», иногда, впрочем, подрабатывая ректором в государственном университете.
 Познакомились родители на «Всеобщем съезде вахтеров и космонавтов Советского Союза» под крышей Главгубколеноживоткома. Они сразу заметили друг друга: отец, пробираясь на свое место со стаканом пива в руке, наступил маме на ногу, заволновался, начал просить прощения, поскользнулся и выпрыснул содержимое стакана ей в прическу. На этом же съезде, под общий гомон неистово спорящих вахтеров и космонавтов, родители зачали автора данного повествования и, не отходя от кассы, поженились.
 Я родился на следующий же день, так как маме было некогда вынашивать плод ввиду плотного графика полетов. Отец возражений по этому поводу не произносил, потому что спал и ничего не слышал.

 II. Ранетка.

 Лишь несколько фактов дошкольной биографии сохранилось в моем красивом ухоженном мозгу. Помню, меня отправили в деревню к дедушке, Шарлоткину Абрикосу Компотовичу, маминому отцу, высокому черно-белому, судя по фотографиям, кузнецу. Неинтересно получилось. Катавасия, ей-Богу, вышла. Каламбур на постном масле. Мама сказала, что уведомила дедушку о моем приезде в письме, которое она послала за неделю до моего отбытия в совхоз Капучиново, Бессахараного района. Однако  когда автобус распахнул двери в пункте моего назначения, никаких черно-белых дедушек-кузнецов поблизости замечено не было. Меня никто не встречал. Автобус развернулся и уехал обратно в город, прихватив с собой горстку капучиновской молодежи, пресытившуюся бесперспективной деревенской жизнью. Осела дорожная пыль, воцарилась тишина, и кругом – поля, поля, поля…
 Я простоял на обочине среди непопулярного на разнообразие ландшафта ровно два года и тридцать девять дней. Не могу сказать, что это были лучшие годы моей жизни. Нет, конечно же. Зимами мне и вовсе казалось, что пребывание в этой местности не имеет под собой ровным счетом ничего положительного и занимательного.
 Через год после того, как моя нога, обутая в сандалию, ступила на территорию совхоза Капучиново, явилась милиция. Двое стражей правопорядка вышли из машины, твердым шагом достигли моего местоположения и, склонившись над бедным исхудавшим Всеволодом Яблочкиным, полюбопытствовали, мол, где тут поблизости яиц свежих приобрести возможно. Чтоб подешевше да помясистее. Не получив ответа, милиционеры скрылись в неизвестном направлении.  Через два часа приехали снова. На сей раз поинтересовались, не желаю ли я приобрести у них с десяток свежих (только-только из под кур!) яиц. Не получив ответа, милиционеры повторили свой вопрос. Не получив ответа на повторный вопрос, милиционеры скрылись в неизвестном направлении.
 Местные жители настолько привыкли к «необъяснимому мальчугану», что, ожидая автобус, использовали мою голову в качестве подставки для сумок и прочей бытовой движимости, в результате чего вышеназванная голова слегка приплюснулась и стала похожей на утюг.
 Вы, как я полагаю, хотите узнать, что же, собственно, случилось. Почему дедушка Абрикос не явился. Причина, дорогие друзья, в следующем…
 Почтальон Овсов, в чьи руки по долгу службы попало мамино письмо, в третьем часу утра в состоянии полной некомпетенции покинул питейное заведение «Коралловый параллелепипед». Данный гражданин, с высокой периодичностью издавая уникальные хлюпающие и фыркающие звуки, привлек внимание проезжающих неподалеку цыган. Введенные в заблуждение, цыгане приняли почтальона Овсова за породистого жеребца и увели с собой в далекие свободные земли Восточной Европы. Целых два года Овсов был любимым скакуном старейшины табора. Спустя обозначенный срок почтальон протрезвел и потребовал у цыган право на личную свободу и депортацию в родные края. Этот случай был подробно описан во многих изданиях. Практически во всех с перевиранием фактов. Где-то, например, говорилось, что старейшина, в знак благодарности за долгую и честную службу, на собственной спине довез Овсова до границы. Враки, естественно. Никто из табора его не отпустил. И гарцует поныне Горделивая Стрела, новое имя почтальона Овсова, где-то между Софией и Бухарестом. Теперь вы знаете, почему дедушка не получил письма, вследствие чего я довольно долгое время прожил на остановке.

 III. Лифт знаний.

 Первое сентября. Костюм, цветы, родительские наставления. «Не плошай!», - говорит отец. «Не плошай!», - говорит мама. «Не плошай!», - вещает телеведущий с экрана. «Не плошай!», - летит от соседа по лестничной клетке. «Не плошай!», - поет Алла Пугачева из радиоприемника. «Не буду плошать!», - отвечаю. Уходя, ухожу. Закрываю дверь. Вызываю лифт путем нажатия специальной кнопки, попутно любуясь на свои новые сверкающие туфли. Проникаю в лифт. Следующая станция – «Первый этаж». На минуточку, я живу на десятом. Качусь, как говорится, вниз. Музыка приятная искрится. Остановка. Конечная станция. Сердце бьется, как африканский барабан. «Осторожно, двери откр… Остор… две…но… сторож…». Гаснет свет, и в лифте я застрявши.
 В творчестве А.П. Чехова существует тип «человека в футляре». Мой же герой заслуженно может именоваться «человеком в лифте». За те одиннадцать лет, проведенные в лифте, я пережил многое: возымел новых друзей, ощутил первых врагов, познал сладость троек и горечь четверок, встретил первую любовь и в ней же пережил разочарованье. Очередной учебный год знаменовал собой подъем лифта ровно на один этаж. Четвертый этаж я миновал экстерном согласно новой школьной программе. А вот на седьмом задержался на два года, поскольку буйное юношеское сердце к учебной части в то время никак не симпатизировало. Стоит сказать, что мне повезло иметь при себе букварь. Таким образом, по окончании лифта мои знания были вполне сопоставимы со знаниями моих сверстников.
 «Осторожно, двери открываются». Счастливые родители. Сын-выпускник. Цветы завяли. Туфли по-прежнему блестят и все еще впору. Отец побежал за продуктами к праздничному обеду. «Осторожно, две…кры…рож…а…».
 Жизнь продолжается, я поступил в университет и первого сентября, отказавшись от услуг лифта, спустился пешком.