Бреющий полёт. 1944. Записки лётчика-5

Из воспоминаний моего отца.
Продолжение...


    День был уже на исходе. Пришли наши ребята. От них я узнал, что Баутин тоже умер и их с Ячменёвым похоронили на островке, где находились гражданские партизаны. А Лёша Кадралиев находится в партизанском лазарете. Есть надежда, что у него ничего серьёзного нет, позвоночник просто сильно ушиблен. Так что, вроде, должно всё обойтись без последствий. Поговорили мы о погибших, и жизнь пошла своим чередом.
    То, что мы собрали от "НЗ", было решено сдать в  партизанский штаб. Мы понимали, что это крохи, но и съесть эти крохи самим совесть не позволяла. Решили - пусть распорядится командование. Начштаба сначала отказывался принять, говорил, чтобы ели сами, но потом, видимо, поняв, что этим ставит нас в неловкое положение, распорядился принять  наш "НЗ" и готовить пищу на штаб и на нас. Так мы были приписаны к штабу бригады. Здесь же, у костра, местный художник карандашом нарисовал мой портрет. Рисовал меня, думаю, потому, что я выглядел эффектнее с перевязанной головой. На мою просьбу подарить рисунок мне, ответил, что не имеет права, так как портрет раненого лётчика станет экспонатом музея истории партизанской бригады.
    И ещё об одном. Вечером, у костра,  нас долго расспрашивали о жизни на "большой земле".  Их интересовало всё.  Как относятся к предателям-полицаям? Какова дальнейшая судьба партизан, когда они соединятся с Красной Армией? Мы отвечали, что предателей расстреливают и вешают, а судьба каждого партизана будет решаться командованием. Кто подлежит мобилизации, будет взят в армию. В общем, о каждом решат в отдельности.  Во время нашего разговора комиссар попросил отдать ему командирский пистолет "ТТ". У него самого был немецкий, трофейный, а он давно мечтал заиметь русский "ТТ". Я без колебаний  отдал.  И попал в неловкое положение. Когда пришли в палатку, штурман и бортмеханик напустились на меня. Какое, мол, я имел право отдавать чужое оружие?  Мы должны будем дома отчитаться за оружие погибших товарищей. И кто нам поверит, что мы не взяли его себе? Я был уверен, что это чушь. Кто имел право допытываться, куда мы дели оружие погибших? Кроме того, мы находились в распоряжении крупной партизанской части, а значит, в подчинении её командования. И в руках этого командования находилось не только наше оружие, но, при необходимости,  и наша жизнь. И как я мог бы не отдать оружие нашего погибшего командира, если получил приказ комиссара бригады?Но убедить в этом Гришу К. и Толю Е. я не смог. И пришлось мне на следующий день, краснея, просить комиссара вернуть "ТТ".  Мне кажется, он на это не обиделся. Спокойно вернул оружие, заметив, что понимает меня. Но мне было стыдно.
    На другой день, после обеда вернулась разведка и сообщила, что немцев и в помине нет, не только на болоте, но и в ближайших деревнях - ни одного фрица. Командир дал приказ готовиться к выходу из болота.
    Рано утром мы двинулись в путь. Хочу отметить одну странность. За все время пребывания в бригаде, я видел не более 50-ти человек. Для меня уже тогда это было непонятно. Я пытался уточнить, где же люди? Задавал этот вопрос и командиру, и начштаба, но определённого ответа не получал. Ответ всегда был уклончивый. А потом я размышлял. Если от нас что-то скрывают, то с какой целью такая конспирация? Мы же свои. А если их было, действительно, 50 человек, то какая же это бригада? И не могли же к 50-ти человекам посылать самолёт с тоннами оружия. Одним словом, для меня это так и осталось загадкой.
    Шли мы по болоту весь день.Иногда проваливались в жижу по самое горло. Без привычки, да ещё на голодный желудок, было очень трудно. К концу дня ноги отказывались сделать хотя бы один шаг. И главное, прилечь отдохнуть не было возможности.  Иногда по команде мы присаживались на поваленное дерево и несколько минут приходили в себя, а потом продирались дальше. И представляю, как же было трудно людям, которые  где-то следом за нами несли на носилках  нашего стрелка. За весь день мы съели по несколько галет, а вот пить почему-то не хотелось. Во всяком случае не помню, чтобы меня мучила жажда. Но вот от голода мутило. А у меня еще и силы хватило пошутить по этому поводу. Впереди меня шёл штурман, а за мной бортмеханик. И я начал рассказывать, какие вкусные пельмени делает моя сестра. Возьмёшь его в рот, а из него горячий жирный сок так и брызжет, и приходится пельмень перекидывать со стороны на сторону, чтобы не обжечься. И при этом издавал звуки ртом и показывал, как это делается. Слушали они меня, слушали, а потом Гриша обернулся да как рявкнет :"Прекрати издеваться, баламут, иначе я тебя с головой в болото запихну." Пришлось прекратить, уж больно у него свирепый вид был, и мне показалось, что он и впрямь может осуществить свою угрозу. Много позже, когда я при случае рассказывал этот эпизод в компании, видел, как  Грише почему-то неприятно было это воспоминание. Он не любил об этом вспоминать. А к вечеру мы вышли на твёрдую землю. Подтянулись остальные, принесли нашего стрелка, и по распоряжению командира остановились на ночёвку, пока к утру не доложит обстановку высланная разведка. В общем, всё шло по правилам военного времени. Из болота мы вышли в густой сосновый бор. Здесь и заночевали. А утром я увидел картину, которая стоит у меня перед глазами до сих пор.
    Среди высоких сосен пролегала чуть заметная грунтовая дорога,и по этой дороге скорым шагом с автоматами на груди приближались двое бравых парней в кубанках, на которых, вместо красной звезды, была нашита полоска красной материи - партизанский знак. Не доходя несколько шагов до командира, они перешли на строевой шаг и , подойдя, отдали рапорт. Доложили, что на расстоянии 20-ти километров ни одного немца нет и, подумав, добавили, что по дороге встретили двух полицаев из службы "СД" и расстреляли их.
    Итак, дальнейший путь был свободен. Шли мы ещё до вечера. По пути встретили 3 или 4 деревни, на месте которых остались только русские печи с высоко торчащими трубами. И жутко было смотреть на эти закопченные трубы и печи, чем-то напоминающие допотопные паровозы, а вокруг них - одни чёрные головёшки. И ни одного человека...Встретили по дороге и два трупа с приколотой на груди бумажкой "Смерть предателям Родины". Лежали они рядом на обочине дороги. Когда я спросил у ребят, зачем эта бумажка,  был ответ :"Чтобы другие знали, что их ожидает".


Продолжение следует...