Бреющий полёт. 1944. Записки лётчика-4

Из воспоминаний моего отца.
Продолжение...


    Решили так: я схожу с гражданскими в их лагерь, там мне по-настоящему перевяжут голову(повязка моя набухла от крови) и после с провожатыми я направлюсь в партизанскую бригаду, чтобы по их радиостанции сообщить на базу о нашей катастрофе, а остальные похоронят Ячменёва и придут позже.
    Лагерь гражданских был, действительно, недалеко (мы чудом не свалились на них). Шли по пояс в воде, а точнее - в болотной жиже, с трудом передвигая ноги. Островок сухой земли был малюсенький, в диаметре метров 50.  Здесь были и дети, и пожилые женщины, и несколько стариков. Старикамми они были в моём понятии, так как в мои 19 лет все, старше 40 лет, были стариками. Пробыл я у них минут тридцать и даже не успел ответить на все  их вопросы. А вопросов было много, ведь за три года оккупации я был у них первым человеком с "большой земли". Узнав о том, что наши войска перешли в наступление и теперь уже скоро их освободят, многие от радости расплакались.
    Голову мне перевязали, и я вернулся к самолёту. Уже начало светать и, подойдя  к нему, я увидел страшную картину.  До сих пор, в темноте, я не видел, до какой степени он разрушен, да и времени не было рассматривать. А теперь, со стороны, открылась вся панорама катастрофы. Видимо, при падении, у самых вершин деревьев, пилоты всё-таки сумели вырвать самолёт из пикирования. Это нас и спасло. Иначе он ударился бы под прямым углом и взорвался. Но, выйдя из пике, он начал срезать  верхушки деревьев( а липы здесь были в три охвата и высотой 15-20 метров), и это смягчило удар. Правая плоскость  висела на дереве метрах в пятидесяти от места падения. Правый мотор оторвался, улетел вперёд и лежал в болоте метрах в десяти от самолёта. Пилотская кабина смята, как тонкая яичная скорлупка, до самой грузовой кабины. Фюзеляж в районе двери(где были мы в момент падения) переломился, и хвостовая часть по отношению к фюзеляжу находилась под углом  90*. Левый мотор был разбит и даже цилиндры раскололись, а левая плоскость до середины смята в "гармошку". При виде такого разрушения, невольно возникал вопрос: какое произошло чудо и по какому закону мы, трое, остались живы и даже почти невредимы? 
    Когда мы сообщили партизанам, что наши войска сегодня перешли в наступление , они тоже ликовали. Сразу же сделали вывод, что  немцам теперь не до нас, поэтому они и не пришли сюда. А, может, и вообще сняли блокаду и ушли.
    Надо было мне уходить. Снова пробрались мы в пилотскую кабину, чтобы забрать автоматы и "НЗ", но автоматы оказались разбитыми, а у одного даже ствол согнут в "дугу". От ящика с "НЗ" остались одни крошки. Пришлось в мешок собрать кусочки шоколада, перемешанные с крошками галет, и помятые банки с тушонкой. К этому времени командир Ячменёв был освобождён из-под обломков. У него оказалась раздавлена грудь и глубокая рана(почему-то на затылке), но и у него крови почему-то было мало... У нас был не ясен ещё один вопрос - почему самолёт не загорелся? Попробовали отыскать выключатель бортового питания, который при аварийной ситуации выключается пилотом вручную, тем самым обесточивается  электросеть и самолет предохраняется от возникновения пожара. Хотелось узнать, успели ли пилоты его выключить и тем самым спасти нас, или же пожар не случился по чистой случайности? Но этот выключатель мы так и не нашли, так как от приборной доски осталась лишь груда измятого  металла.
    Итак, в сопровождении двух партизан  я направился в бригаду, чтобы связаться с базой и решить, как быть дальше с Баутиным и стрелком.  Пистолет, документы и ордена Ячменёва передали мне.
    Шли мы цепочкой по пояс в болотной жиже. В руках у каждого была длинная палка, которой и дно ощупывали, и балансировали, переходя по стволу упавшего дерева, и опирались  на нее при необходимости. Я не думал, что в таком болоте могут расти деревья-великаны, а между ними еще и частый  кустарник.  Так что двигались мы с трудом и медленно. Пять километров, о которых говорили партизаны, прошли мы часа за два. Без привычки устал я здорово.
    Наконец, впереди показалась суша и замаячили фигуры людей. Это и был лагерь бригады. Меня в первую очередь доставили к командиру бригады. Как его фамилия, как называлась бригада и даже как выглядел командир - не помню. Приняли меня радушно. Я им рассказал, что у нас произошло, почему мы упали и каковы последствия катастрофы. Рассказал о том, что вчера, 22 июня, фронт немцев прорвали и наши войска пошли в наступление.Командир ответил, что он тоже догадывался, что что-то произошло. Немцы срочно сняли блокаду и ушли. А сегодня утром он послал разведку и к завтрашнему дню она должна доложить, где немцы и можно ли выходить из болота.
    Потом меня отвели к радисту, и я попробовал связаться со своей базой в Смоленске. Радиостанция была слабенькая и меня не слышали, хотя я слышал, как переговариваются наши самолёты с наземной радиостанцией. По почерку я определил, что работал Лёшка Гладилин, он "разговаривал" с нашими самолётами. И было очень обидно, что они меня не слышат. Они ведь считают, что нас уже нет в живых. И как хотелось ворваться в их разговор и крикнуть, что мы - живы! И от этой морзянки,от этого привычного и знакомого дела повеяло чем-то родным и домашним. И опять мелькнула мысль:  а мог бы всего этого я и не слышать. И они, мои товарищи, думают, что меня уже нет в живых, а я вот слушаю их и радуюсь, что я все-таки  есть.
    Так я и не смог с ними связаться. Пришлось давать радиограмму через штаб белорусского партизанского движения. Радиограмма была такого содержания:"Самолёт №(номер забыл) потерпел крушение. Ячменёв погиб.Баутин, Кадралиев тяжело ранены. Находимся в партизанской бригаде такой-то". Радиограмма была сложно зашифрована партизанским радистом и передана на "большую землю". Но, как выяснилось позденее, её так зашифровали и расшифрвали, что смысл её никак не могли понять в нашем штабе.
    Выполнив порученное мне задание, я , как убитый, уснул в отведённой для нашего экипажа палатке. Палатку нам натянули небольшую, но с любовью прибранную. Пол застелили мягким душистым сеном, сверху покрытым чистым белым полотном от парашюта. Проснулся я от разговора и голода. День был уже на исходе, и пришли наши ребята.

Продолжение следует...