Идальго. Глава первая

Что может быть прекрасней неба?
Закат в громаде облаков,
И молоко… с горячим хлебом,
И вид подчёркнутых стогов…
Но он, и Бог, считал иначе –
И облаков прекрасен бег,
Но всех прекрасней тот, что плачет
От умиленья – человек.
И сам готов был разрыдаться,
От чувства трепета в груди,
И, как святыне поклоняться,
Цветок, завидев впереди.
К земле колени припадали,
Восславить Замысла итог…
Пока его не поднимали,
А сам он, встать уже не мог.

Ну, что ж, герой наш был не молод:
Душой и ростом, хоть велик,
Но, заглушая плоти голод,
Прочтением старинных книг,
Усох сложеньем до оглобли.
Хлопот собой не доставлял.
Как по другому, быть могло бы –
Старик был честен, и не знал.
Потомок знатнейшего рода,
Теперь был нищ и одинок –
Дед, из последнего похода,
Лишь честь и книги приволок.
Вот ими-то, потомок знатный,
Свой долгий век и коротал,
Читал, читал, и так, понятно,
Всю библиОтеку и «сдал»…
«Спустил», как нынче говорится.
До благородной седины
Дожил, не зная, что творится,
В пределах собственной страны…

«Все это книги виноваты:
Не жить страной своей – позор…»
Не торопись, читатель штатный,
Всему назначить приговор.
Не осрамись судом поспешным,
Не зная истинных причин –
Он отказался быть успешным –
И выбрал совесть, но не чин.
Я не обмолвился, в начале:
По титулу, его удел -
Судить и умножать печали,
Но он служить не захотел.
Пусть, сытость променять на книгу –
Духовный подвиг – не велик,
Но, кто из нас покажет «фигу»
Соблазну, как смешной старик?
 
Не знаю, сколь меня достанет
Писать роман сей до конца,
Но всё-таки, уже заглянем
Во двор нелепого глупца:
Вот куры, там – свинья жиреет…
(От книжек не велик доход),
А это баба – Дульсинея,
За этим всем ведёт уход.
А это Санчо, добрый малый,
Толстяк, невежа, друг и плут,
И собеседник небывалый –
Который год, пасётся тут.
Мы, давеча, срамили книгу,
Но чуда путь не предсказать:
Старик был присмерти, но «фигу»,
Сумел и смерти показать.
В последнем рыцарском романе,
Написанным сто лет назад,
Он вычитал, что смерть обманет
Во имя женщины – парад.
Не с пристани – реке начало,
Но наш идальго – Дон Кихот,
С идеи, что уже звучала,
Своё бессмертие начнёт…

Скажите, имя Дуль-синея,
Способно к подвигу привесть?
Здесь место должно быть идее,
Не меньше, чем «Благая Весть»!
Назвавшим Женщину, поспешно,
Причиной всех первопричин,
Отвечу лёгкою усмешкой :
- Вы плохо знаете мужчин…
Не тех, что мускулом играя,
Возлюбленным теряют счёт,
Я тех мужчинами считаю,
Кто за одну, на смерть идёт.
Одно ей, истинное имя,
Кто как её ни назовёт,
В судьбе, у каждого мужчины,
Быть должен рыцарский поход.
Хотите, будет Дульсинея,
Грааль, в значеньи - «божья кровь»,
Всё это - видимость идеи,
Но имя ей одно – Любовь.
Любви, сто тысяч есть названий,
Любви, сто тысяч есть причин…
И, как бы женщину ни звали,
Ей – поклонение мужчин
Посвящено, игрою робко,
Сокрыть возвышенности чувств –
У ног красавиц – «псы Европы»…
Без красоты, мир – гулко пуст…

Но, Дульсинея…, Боже Правый…
Ты не позволишь мне солгать,
Была простой крестьянской бабой,
За что ж тут было воевать?!
Прожив по книгам, плен арабский,
Пройдя распятие галер,
Синьор решил – позором рабским,
Не разрешить один пример:
Доколе будет униженье,
Считаться правом бытия.
Он, только, Богу знал служенье,
А по другому, жить нельзя!
Раздав всё тайно – в завещанье,
Немногочисленным друзьям,
Себе желал бы, на прощанье,
Придти счастливым к небесам.
Что станет счастьем, для героя?
Конечно, рыцарский поход,
Он должен совершить такое,
Что всех врагов его проймёт.
Мужчина, с подвигом, едины –
Он на коне, глаза блестят…
Тобосса нежной половины –
Прекрасной Дульсинеи стяг.

На этом, я, пока, остыну,
Оставив первою главой.
Я посвятил бы это сыну,
Неважно, чей – он наш, с тобой.