под большегрузным небом городским

«Земную жизнь пройдя до половины…» -
шепчу, как бы молитву капуцин.
И вновь тревожит слух мой ночью длинной
глухая поступь да'нтовых терцин.

В Равенне холоден могильный ветерок.
В Москве февраль, и ночь, и вьюги, вьюги.
Ахилл, Патрокл, Аякс и Эврилох*,
где вы, мои приспешники и други
младых забав? Над вами голосят
на джипах сладкозвучные сирены.
Как скоро в новых русских поросят
вы превратились, рыцари Елены!

Сам Диомед, словно простой педант,
стал подкаблучником и служит клерком в банке.
Где братство школьное?
                Где наш дворовый Дант,
так страстно убивавшийся по Бьянке?
Нет никого. Классический итог.
Всех поглотила вдумчивая Лета.
В углу гостиной слабый ветерок
сдувает паутину с арбалета.

Святые тени злого ремесла
словесного, я вас зову на помощь:
Цветаева, Ива'нов, Адамович…
«…амович» - эхом отвечает мгла.

Нет никого. Всех проглотил Аид.
Любимая
                и та с другим любимым.
В застенках тягостных, в плену панельных плит
я стал глухим, слепым и нелюдимым.

Любимая, как дует от око'н!
Согрей меня… Но ты не слышишь даже.
Опять весь день безмолвен телефон
и, как Пифон, вечерний сумрак страшен.
Одни горят в бесстрастной высоте
бессмертных звёзд огни сторожевые.
Я вышел в ночь. Как холодно везде!
Как грустно жить, особенно в России.

Сплошная тьма. И в ней одни глаза
бездомной псины смотрят воровато.
Где матушка моя? Застынь, слеза.
Где наш садок и беленькая хата?

Иду Москвой по вымерзшим следам
уже в истории погрязшего столетья.
«Обмен валюты». Разорённый храм.
Иду, пошатываясь, сквозь тысячелетья
и говорю: Владычица, Цирцея,
в мертвящем свинстве, маянье тоски
я буду жить
                грубясь и матерея
под большегрузным небом городским
____________________________________________________

*примечание:
Ахилл, Патрокл, Аякс и Эврилох - друзья и однополчане Одиссея на Троянской войне