Странный византиец

- Ах, Паульхен, - пролепетала роженица, приподнявшись на подушках при виде входившего в опочивальню супруга. – Наш второй мальчик милостью Божьей – Ваша копия…
Накануне этого визита Великая Княгиня Мария Федоровна, супруга наследника-цесаревича Павла, благополучно разрешилась от бремени вторым сыном. Императрица Екатерина теперь могла быть спокойна за судьбу династии, тем более что ее невестка явно не собиралась останавливаться на достигнутом.
Павел на цыпочках подошел к колыбели, стоявшей неподалеку от кровати, и приподнял кисейный полог. Младенец действительно до смешного напоминал его самого: курносый нос, тонкие губки. В колыбели лежала копия Павла Петровича, точно кто-то искусно сделал из него куклу размером с грудного младенца.
-Спасибо, душенька, - растроганно пробормотал Павел, целуя жену в лоб. – Вот действительно мой сын и мы назовем его Петром в честь его великих предков. Чувствую, предстоят ему славные дела…
Немка по происхождению, крайне сентиментальная Мария Федоровна немедленно расплакалась счастливыми слезами. Она угодила любимому мужу! Ах, как славно и безмятежно заживут они теперь…
Идиллия кончилась через несколько дней. Приехавшая взглянуть на второго внука августейшая бабушка Екатерина сдержанно поздравила невестку, одарила ее драгоценным гарнитуром из бриллиантов в золотой оправе и изрекла:
-Мальчика я забираю к себе. Вам еще учиться и учиться собственных детей воспитывать. Константина я выращу вместе с его старшим братом Александром.
-Мадам, мы хотели назвать его Петром, - пролепетала несчастная мать.
-Никогда больше это имя не будет носить ни один член нашей семьи! – отрезала Екатерина. – Поправляйтесь, голубушка. Вы доставили нам большую радость.
Через час императрица отбыла вместе с новорожденным, оставив родителей горевать в объятиях друг друга…

Эта сцена произошла в Царском Селе 27 апреля 1779 года. Великая княгиня родила второго сына, который, как и первый, был тут же перевезен в императорский дворец и отдан на руки проверенным нянькам. Вскоре младенца окрестили Константином, поскольку императрица и ее фаворит Потемкин грезили о восстановлении Византии (турок-то русские успешно били на суше и на воде, так что до захвата Константинополя казалось рукой подать) и загодя готовили для нее императора. Первенец великокняжеской четы тоже получил звучное имя – Александр – в честь знаменитого Александра Македонского и с намеком на грядущие блистательные победы во славу России.
Увы… Пока цесаревичи росли под неусыпным присмотром бабушки (она даже сама придумывала им фасоны одежды), не стало Потемкина, развеялись, как дым, мечты о Константинопольском престоле (как и многие другие мечты). Мария Федоровна исправно продолжала приносить детей, но – дочерей. А девочки Екатерину не слишком интересовали. Так что их милостиво оставили родителям. С воспитанием дочерей те, по-видимому, могли справиться.
Едва начав осознавать себя, Константин проявил более чем своеобразный характер. Если его старшего брата Александра называли – в глаза и за глаза – «наш ангел», поскольку цесаревич был очень хорош собой – в маменьку, то Константина иначе, как «чертенком» никто за глаза и не величал. Больше всего он любил играть в солдатики, науки его не интересовали совершенно, танцы и хорошие манеры – тем более.
-Пусть Саша танцует, - фыркал он в ответ на увещевания воспитателей. – И книги читает, глаза портит. Он когда-нибудь будет императором, а я стану великим полководцем. Полководцу нужно уметь командовать – и только.
Как видно, мысль о возможном троне ни на секунду не посещала бесшабашную голову его высочества. Куда интереснее было зарядить полуживой крысой игрушечную пушку и выпалить по стайке беззаботно стрекочущих фрейлин. Они так пронзительно визжали!
При этом Константину вовсе не была чужда самокритичность: в ответ на письмо своего воспитателя Лагарпа, интересовавшегося успехами своего бывшего подопечного, чистосердечно написал:
 «В двенадцать лет я ничего не знаю. Быть грубым, невежливым, дерзким – вот к чему я стремлюсь. Знание мое и прилежание достойны армейского барабанщика. Словом, из меня ничего не выйдет во всю мою жизнь».
Уже в пятнадцатилетнем возрасте Константин имел под своим началом собственный военный отряд из 15 человек и занимался его усиленной муштровкой. При этом не скрывал своего убеждения в том, что военный «есть простая машина». Даже его собственный отец к солдатам относился человечнее, хотя особой гуманностью вообще не отличался.
А этого юного любителя муштры «простых машин» прочили на трон, если не призрачной Византии, то российский: брак старшего брата Александра господь детьми не благословил: обе его дочери умерли во младенчестве. Да и откуда взяться детям, если супруги ведут себя как брат и сестра? Вот Константин, едва достигнув первой зрелости, принялся гоняться за всеми доступными юбками в своем окружении.
 Справедливости ради, надо отметить: не слишком успешно. Мало кому из дам нравилось получать щипки и ласки, от которых оставались слишком заметные синяки. Честь, конечно, большая, но… честь дороже! А Константин искренне удивлялся, чего этим дурам вообще нужно? Он же все делает так, как ему объяснили гвардейцы из личной охраны…
Императрица Екатерина никак не могла понять, в кого удался этот ребенок. Видом – да, вылитый батюшка, но тот в его возрасте прилежно учился и вообще был склонен к раздумьям и некоторой меланхолии. Это уже позже он пристрастился к муштре. Может быть, и хорошо, что «Константинопольский проект» не состоялся? На роль «багрянородного императора Византии» Константин не подходил ни с какой стороны. Женить его, что ли?
Екатерина, не мудрствуя лукаво, устроила блиц-смотр всем подходящим принцессам Европы и выбрала Юлиану Генриету Ульрику, одну из дочерей герцога Саксен-Кобургского. Мать Константина была категорически против этого брака: ее семья была в давней вражде с будущими родственниками, но Великую княгиню никто и слушать не стал. Павлу же, «вечному престолонаследнику», было глубоко безразлично, на ком женится его второй сын. Браки совершаются на небесах: выбираешь ангела, а после свадьбы обнаруживаешь в своей постели дьяволицу. Так было у него с первой супругой.
Со второй повезло больше, но ведь ее-то как раз выбирала матушка. Так что пускай Константин женится, хуже не будет. Александру бабушка нашла чудесную невесту, все умиляются, глядя на эту пару. Может быть, и на сей раз дело так же обернется.
Венчание Великого князя Константина и принцессы Юлианы, во святом крещении Анны Федоровны, состоялось зимой 1796 года. Жениху было семнадцать лет, невесте только-только исполнилось пятнадцать. Оба были решительно не готовы к брачной жизни, хуже того – невзлюбили друг друга еще при первом знакомстве. Неудивительно, что Великая княгиня Анна Федоровна постоянно ходила в платьях с длинными рукавами и закрытым воротом. Бедняжка не ведала русской народной мудрости: «бьет, значит, любит».
И пожаловаться некому. Императрица Екатерина, привечавшая юную невестку-внучку, скончалась через полгода после ее свадьбы. На престол взошел свекор – Павел Петрович, который, добравшись, наконец, до престола после почти полувекового ожидания, меньше всего склонен был заниматься «бабскими истериками». Свекровь, в очередной раз беременная, ехидно намекала, что такое обращение Анна сама заслужила: давно пора обрадовать мужа известием о грядущем прибавлении семейства, а она, видно бесплодна. Да и чего хорошего ждать от Саксен-Кобургской принцессы? Какова семья, такова и дочь.
Впрочем, кое-что император сделал: после вступления на престол назначил Константина шефом лейб-гвардии Измайловского полка, а летом следующего года - инспектором всей кавалерии. С июня 1798 Константин стал главным начальником кадетских корпусов. Так что ему было где проявить не слишком приятные особенности своего характера и утолить страсть к муштре. Его супруга вздохнула с некоторым облегчением, коль скоро муж чаще бывал в инспекционных поездках и на маневрах, нежели в ее спальне.
А летом 1799 года Константин принял участие в итальянской кампании под начальством спешно вызванного из ссылки Суворова, сражался на реке Требии, при городе Нови и в конце концов разделил с Суворовым славу швейцарского похода, за который был награжден титулом цесаревича и званием генерал-адъютанта. Для двадцатилетнего юноши – более чем блестящее начало венной карьеры, о которой, впрочем, мало кто знал: личная жизнь новоиспеченного цесаревича была куда интереснее его военных подвигов.
Впрочем, частично в этом был повинен батюшка-император, который в январе 1800 года ни с того ни с сего выслал из Санкт-Петербурга в Царское село лейб-гвардии Конный полк, командиром которого был Константин. И что было делать в этой странной ссылке? Шляться по трактирам и устраивать грандиозные попойки в казармах, которые обычно заканчивались дикими оргиями с участием местных доступных (а иногда и не слишком доступных) прелестниц. Законная супруга была окончательно забыта и чахла в своих дворцовых покоях в столице.
Подозрительность Павла к концу его царствования дошла до того, что он приказал… арестовать второго сына и заставил его вновь присягнуть себе на верность. Константин пожал плечами и присягнул: меньше всего он думал о заговорах и мятежах, его это просто не интересовало. Но Павла это не спасло: через несколько дней после повторной присяги Константина он был убит совсем другими людьми, в верности и преданности которых, кстати, меньше всего сомневался.
После гибели отца, Константин Павлович окончательно отрешился от мысли занять когда-нибудь российский престол, хотя и стал в соответствии с Актом Павла I официальным наследником своего бездетного брата. «Еще задушат, как задушили отца», - говорил он наиболее близким к нему людям. Да и царствовать он не желал категорически, поскольку не мог представить себе ничего скучнее этого занятия. Зато громогласно заявил, увидев графа Н.А. Зубова и других заговорщиков, убийц отца:
-Я бы их всех повесил!
У наследовавшего трон Александра такого мужества не было: он плакал. Как ребенок, когда узнал, что стал императором, а батюшка отошел в мир иной. Но никого из заговорщиков не наказал: ограничился пожеланием не видеть их при дворе. Да, характер у Константина был хоть и нелегкий, но достаточно твердый. Возможно, в качестве императора он был бы не хуже своего отца.
Но царствовать Константин не хотел, зато он страстно хотел освободиться от супружеских уз, чтобы жениться на пленившей его своей красотой княжне Елене Любомирской. Это была не первая «большая любовь» наследника-цесаревича, поговаривали даже о появившейся парочке незаконных детей. Только вот законная супруга, к великому негодованию императрицы-свекрови, никак не могла забеременеть.
-Наградил Бог невестками, - жаловалась она своей стас-даме и ближайшей подруге баронессе Бенкендорф. – Ни ума, ни талантов, ни светскости, даже детей рожать – и то не в состоянии. Выбрала старуха этих дур, а я – расхлебывай…
«Старухой» императрица нежно величала покойную свекровь, императрицу Екатерину, которая действительно лично занималась выбором невест для двоих своих старших внуков. И выбрала, надо сказать, не вполне удачно – с точки зрения династических интересов. Мария Федоровна запамятовала, что ее саму тоже выбрала Екатерина…
По воцарении императора Александра I Константин, к большому его удовольствию, был назначен начальником всей гвардии и командовал ею в знаменитом сражении под Аустерлицем уже в 1805 году. По возвращении гвардии в Петербург продолжал ею командовать и… скандализировать светское общество своими амурными похождениями. Даже получил прозвище «покровитель разврата», ибо оказался замешан в одну из самых, пожалуй, грязных историй того времени.
Великий князь добивался благосклонности жены придворного ювелира Араужо, но женщина отвергла его ухаживания. Это произошло с Константином впервые и вызвало у него приступ той неконтролируемой ярости, которой так боялись его окружающие. Женщину обманом заманили в один из дворцов, где она, после того, как Константин осуществил свою прихоть, подверглась групповому изнасилованию его свиты.
Несчастную Араужо привезли домой окровавленную, с переломанными руками и ногами. Она успела только прошептать мужу: «Я обесчещена!». На следующий день весь Петербург был в курсе скандальных подробностей, но… дело замяли.  Потерявший жену муж получил огромную денежную компенсацию и уехал за границу, а официально было объявлено, что женщина скончалась в результате эпилепсического припадка.
Люди постарше качали головами и шептали, что даже в царствование Павла ничего подобного не происходило. Брат-император хранил ангельски-безмятежный вид, хотя за закрытыми дверями устроил братцу серьезную головомойку. А супруга Константина впервые открыто заявила о том, что не может жить с таким чудовищем и желает получить развод.
Только этого царскому дому и не хватало! Сам Константин уже пытался избавиться от постылой жены, подкупив некоего кавалергарда, чтобы тут повсюду рассказывал о своем якобы достигнутом успехе у Великой княгини Анны Федоровны, не жалея красочных подробностей. Если кто-то ему и поверил, то только очень наивный: сущим безумием было публично хвастаться тем, что сделал рогоносцем Великого князя Константина Павловича, скорого на расправу. А кавалергард, рассказав раз десять историю своей победы, отбыл за границу, причем отнюдь не тайно и располагая большой суммой денег.
Константин полагал, что тут же и получит развод с «падшей женщиной». Но, во-первых, супружеская измена не считалась в глазах церкви серьезным поводом для развода, даже если она была доказана свидетелями, а во-вторых, вдовствующая императрица, ненавидя свою невестку всей душой, наложила на развод категорическое «вето».
«Развод может иметь пагубные последствия для общественных нравов и огорчительный и для всей нации опасный соблазн. Я уже не говорю о том, что он опозорит династию», - заявила Мария Федоровна опешившему сыну, который полагал именно в ее лице найти самую надежную опору своим намерениям.
Но та ограничилась тем, что, ни на секунду не поверив в виновность невестки, отвела душу, устроив бедняжке Анне грандиозный скандал, после чего та отправилась лечиться на воды за границу. Поскольку действительно была давно и серьезно больна, только «любящие родственники» не обращали на ее жалобы ни малейшего внимания.
Теперь Константин не мог жениться на своей очередной «большой любви» - Жаннетте Четвертинской, родной сестре Марии Нарышкиной, официальной любовницы императора Александра. В отличие от бывшей замужем за «самым снисходительным из мужей» Марии, девица Жаннетта не желала играть роль любовницы, пусть и официально признанной. Только законный брак! Константин совсем уж было собрался устроить один из своих знаменитых скандалов, как Судьба свела его с обыкновенной модисткой – Жозефиной Фредерикс. И капризная польская княжна была мгновенно забыта.
Жозефина родила Константину сына Павла, получившего фамилию Александров по крестному отцу — Александру I, впоследствии генерала русской армии. Александровы имели даже имели герб, на котором была изображена половина двуглавого орла. Второй сын – Константин Иванович Константинов тоже дослужился до генерала, но герба не обрел. Так что к этой связи родственники цесаревича, судя по всему, относились серьезно, но о браке могла мечтать только сама Жозефина – наследники престола не женятся на модистках сомнительного происхождения, это понимал даже взбалмошный Константин.
По смутным слухам, в последние годы связи у любовников родилась еще и дочь – Констанция Ивановна Константинова, но о ее судьбе ничего не известно еще и потому, что в 1820 году Жозефина, уставшая ездить следом за Константином по гарнизонам и заграничным делам, возжелала простого женского счастья и стала тяготиться неопределенностью своего положения. Она приняла предложение некоего полковника Воласа и через две недели вышла за него замуж. Константина это ни капельки не огорчило: он снова был влюблен…
Но до этого произошло еще очень много разных событий,  прежде всего, конечно, война с Наполеоном. Константин во время военных действий находился под командованием генерала Барклая де Толли, с его Первой западной армией отступил в резерв и на этом фактически закончил свое личное участие в военных действиях.
Но в принципе, Константин принадлежал к партии противников войны с Францией и постоянно твердил, что в ней русские войска непременно потерпят поражение. Его любимым планом и навязчивой идеей было немедленное начало мирных переговоров с Бонапартом. Именно поэтому все русские генералы категорически отказывались иметь дело с Великим князем и просили императора удалить своего брата-пацифиста из действующей армии. 
Даже генерал Растопчин, губернатор Москвы, не смог долго выдержать присутствие Константина в столице и слезно умолял Александра I отозвать Великого князя в Петербург. Там он и пробыл до начала отступления, точнее, бегства французов из России и присоединился к действующей армии. К мирным переговорам он, естественно, уже не призывал.
В 1813 году в «Битве народов» при Лейпциге Константин командовал резервом, но все же смог принять участие в бою. За это сражение он был награжден орденом Св. Георгия 2-й степени. Именно он привез в Санкт-Петербург официальное известие о поражении Наполеона, а затем вместе с братом-императором участвовал в работе Венского конгресса.
После завершения всех военных действий и последовавших за ними переговоров Константин был назначен в 1815 году главнокомандующим польскими армиями, а фактически стал наместником Царства Польского, образованном (с собственной Конституцией!) после Венского конгресса.
После этого, начиная с 1816 года Константин Павлович практически безвыездно жил в Варшаве в Бельведерском дворце. Характер у него если и изменился к лучшему, то незначительно: пять или шесть офицеров, находившихся в Польше под его командованием, покончили жизнь самоубийством. И уже не было полуанекдотических случаев времен его молодости, когда в минуту строптивости, на полковом учении, он с поднятым палашом наскочил на поручика Кошкуля, чтобы рубить его, а тот вышиб палаш из руки князя и сказал: «Не извольте горячиться». Ученье было прекращено, чрез несколько часов адъютант князя приехал за Кошкулем и повез в Мраморный дворец. Кошкуль ожидал суда и приговора, но Великий князь принял его с распростертыми объятиями и горячо поблагодарил:
-Что сказал бы государь и что подумала бы вся армия, если бы я на ученье во фронте изрубил бы своего офицера?
 Более того, Константин извинился перед обществом офицеров всей кирасирской бригады и объявил, что готов каждому дать полное удовлетворение. Желающих получить это самое удовлетворение почему-то не нашлось... Таких рыцарских поступков в Варшаве за наместником уже не водилось.
Зато под его руководством были укреплены крепостные сооружения Варшавы, восстановлена и укреплена крепость Замостье, а весь город был обнесен глубоким рвом и высокой насыпью. По иронии судьбы, это послужило не для защиты от возможного нападения врага, а было использовано польскими повстанцами против русских войск в 1830 году. Над Константином как будто тяготел какой-то рок: все его благие начинания обращались прямой противоположностью.
Великий князь в Варшаве вел себя не как наместник, а как добросовестный солдафон-служака. Постоянно инспектировал солдатские кухни и лазареты, проверял состояние конюшен и хозяйственных служб. Светские развлечения он откровенно ненавидел, и только по очень торжественному случаю его можно было увидеть на балу или в театре. На одном из таких балов он и встретил двадцатилетнюю княжну Иоанну Груздинскую, в которую влюбился с первого взгляда и на всю оставшуюся жизнь.
Мать Иоанны, во втором браке - графиня Бронниц мгновенно поняла, что в силки ее красавицы-дочери попалась необыкновенная дичь. Что ж, теперь главное – не упустить ее. Высокая, стройная, русоволосая Иоанна не имела недостатка в поклонниках, но о замужестве пока и не думала. Зато об этом непрерывно думала ее мать. И вот, кажется, настал звездный час: сорокалетний грубоватый Великий князь, не отрываясь, смотрел в голубые глаза прекрасной польки, и выглядел при этом, как юнец, встретивший свою первую любовь.
А может быть, так и было на самом деле?
Графиня Бронниц поняла, что скоро Иоанна получит предложение руки и сердца от Великого князя. Нужды нет, что он женат – захочет, так разведется. И неважно, что он – наследник российского престола: Иоанна будет не первой полькой, которая его займет. Хотя… судьба Марины Мнишек не слишком заманчива, но ведь нравы с тех пор сильно переменились к лучшему. Даже у русских.
Графиня, конечно, парила в облаках: будущий российский император никак не мог жениться на особе, не принадлежавшей к какому-нибудь царскому дому. Да и развод Великого князя автоматически лишал его прав на престол. Но Константин-то все это прекрасно знал! И, тем не менее, как и графиня,  не сомневался, что сделает Иоанне предложение. И в том, что она его примет, тоже был абсолютно уверен.
Но прекрасная княжна… отказала. И не из кокетства, а потому, что представить себя не могла в роли супруги этого невысокого, некрасивого и, как говорили, со скверным характером человека. Да еще и женатого к тому же! Нет, панна Иоанна слишком высоко ценила себя, чтобы продаться за призрачный блеск какой-то там короны.
Несмотря на увещевания матери, девушка упрямилась… пять лет. Пять лет Константин регулярно просил руки панны Груздинской у ее матери и у нее самой. Первая была согласна. Вторая только мило качала головкой с русыми локонами и смотрела на своего обожателя ясными голубыми глазами:
-Ах, нет, ясновельможный пан наместник, я не достойна столь высокой чести…
Теперь Константин все свободное время проводил не в лазаретах и на конюшнях, а в доме отчима княжны - графа Бронница, который очень скоро получил звание гофмаршала двора наместника. Причем приезжал Константин в графский дворец всегда в парадном мундире и при всех регалиях, чтобы произвести впечатление на Иоанну. Кто-то ему сказал, что ни одна женщина не способна устоять перед пышным мундиром и орденами…
Может быть. Но Иоанну совершенно не впечатляло все это великолепие. Она вообще пока больше боялась поклонника, чем восхищалась им. Немудрено: слухи о крутом, жестоком и непредсказуемом нраве Великого князя давно уже гуляли по Варшаве. Но как ни присматривалась Иоанна к Константину, как ни прислушивалась к свежим городским сплетням – ничего даже отдаленно похожего на «развратное чудовище» она не могла заметить. Наместника словно подменили: тихий, кроткий, щедрый на изысканные комплименты… Ах, если бы он только не был женат!
Все эти годы Константин фанатично добивался расторжения своего первого брака. Старшего брата Александра он, безусловно, любил и почитал, но… панну Иоанну любил значительно больше. И сумел добиться от императора разрешение на развод с женой, которую не видел, наверное, уже больше десяти лет.
Развод он получил в марте 1820 года. А ровно через два месяца уже стоял рядом с княжной Груздинской под венцом  небольшой церкви при старинном королевском замке в окрестностях Варшавы. Приглашенных на свадьбу было очень мало, все совершалось чуть ли не в тайне. Зато было получено официальное благословение русского императора и уже заготовлен манифест, в котором новобрачная получала титул княгини Лович. И получала его по собственной просьбе.
Она как огня боялась самой мысли о том, что может когда-нибудь стать русской императрицей. И поскольку Константин сам никогда не стремился занять русский престол, убедить его официально отказаться от своих прав оказалось легче легкого. Тем более, что отречься от престола собирался… и сам император Александр, смертельно уставший нести бремя государственной власти.
Когда Константин в 1819 году впервые услышал от брата о таком намерении, он фыркнул и сказал:
-Ну, тогда я буду у тебя камердинером.
Но Александр был не склонен шутить, и когда Константин понял всю серьезность его намерений, он решил: сейчас или никогда. Он должен убедить брата и мать, что не хочет и не может занять престол. И тогда его оставят, наконец, в покое, разрешат развестись и благословят на брак с любимой женщиной. А Россией пусть правит Николай – он и в пеленках выглядел императором.
И вот – все получилось именно так, как хотели они с Иоанной. Жаль только, что русский двор по каким-то непонятным соображениям не сделал официального заявления, и только немногие посвященные знали, что наследник престола теперь – Николай Павлович, уже женатый на красавице принцессе прусской Шарлотте и имевший сына. Но Александр заверил Константина, что манифест об его отречении будет оглашен сразу после того, как трон освободится. И в этом же манифесте императором будет объявлен великий князь Николай Павлович.
Поляки были в восторге: грозный русский наместник, как античный Геракл, оказался под властью чар прекрасной польской Омфалы. Они надеялись, что молодая княгиня Лович тут же примется защищать свое отечество и даст ему новые вольности. Напрасно.  Иоанна не желала вмешиваться в государственные дела, ибо больше всего ее волновало отношение к ней новых родственников. Ей не хотелось, чтобы ее считали интриганкой, мечтающей о российском престоле.
 Тактика молодой княгини оказалась правильной. Император был очарован женой брата и, приезжая в Варшаву, проводил в ее обществе почти все свободное время. Тем более что Иоанна была не только красива, но и умна: разговоры с ней доставляли Александру истинное наслаждение. Даже грозная свекровь, вдовствующая императрица Мария Федоровна приняла новую невестку, как родную дочь: она видела, что под ее влиянием Константин совершенно переродился. Никто уже не мог бы назвать его «чудовищем». В знак благодарности Мария Федоровна завещала своей «дорогой невестке»  фамильную бриллиантовую диадему и не скупилась на нежные письма.
И тут неожиданно для всех скончался император Александр. Что-то действительно загадочное было в этой кончине, ибо российский двор откровенно растерялся и вместо того, чтобы немедленно огласить отречение Константина от престола и присягнуть новому императору Николаю, хранил непонятное молчание.
В результате на протяжении шестнадцати дней Россия считала своим императором Константина и, соответственно, приносила ему присягу. Присягнули даже члены Государственного совета, которые знали содержание посмертного манифеста Александра. К присяге была приведена и армия. Разгадка этого казуса не найдена до сих пор, но именно непонятная медлительность двора и развязала руки декабристам.
Кстати, очень многие в России полагали, что Константин – весьма подходящая для престола фигура. Пушкин писал одному из своих друзей буквально накануне восстания декабристов:
«Как верный подданный, должен я, конечно, печалиться о смерти государя; но, как поэт, радуюсь восшествию на престол Константина I. В нем очень много романтизма; бурная его молодость, походы с Суворовым, вражда с немцем Барклаем напоминают Генриха V… К тому ж он умен, а с умными людьми всё как-то лучше; словом, я надеюсь от него много хорошего».
Умение разбираться в людях никогда не было сильной стороной Александра Сергеевича, что бы ни говорили потом о нем его верные почитатели.
Константин из Варшавы прислал вторичное официальное отречение от престола, о котором тоже почему-то открыто не торопились сообщить. Но Николай провозгласил себя императором и потребовал переприсяги, что было вполне справедливым, но, увы, запоздалым решением. На следующий день произошли события на Сенатской площади…
 Формальным поводом мятежа был отказ от переприсяги Николаю и защита прав Константина. Существует распространённый рассказ о том, что будто бы декабристы заставляли солдат кричать: «Да здравствует Константин, да здравствует Конституция». При этом солдаты были уверены в том, что  Конституция — это жена Константина. Возможно, это родившийся впоследствии анекдот, но то, что большинство втянутых в мятеж солдат не понимали сути событий – истинная правда.
Молодой император откровенно не желал кровопролития, стрельба началась лишь после многочасовых безрезультатных переговоров и убийства генерала Милорадовича. Если бы переговоры оказались успешными, то предводители заговора, безусловно, были бы наказаны менее сурово, число подсудимых уменьшилось бы в разы и не погибли бы десятки ни в чем не повинных солдат, тела которых ночью тайно сбрасывали под лед Невы. О них, кстати, вспоминают крайне редко, если вообще вспоминают. Почему-то.
Император защищал не только свой трон, он оберегал семью, которую заговорщики намеревались физически уничтожить, общество, которое сильно пострадало бы в результате гражданской войны, вспыхни она на самом деле. «Личное» вовсе не отрицает «общественного», но, чтобы добиться успеха, нужно остаться в живых…
Если бы Пестель успел до ареста поднять свой Вятский полк, если бы он действовал со свойственным ему жестоким прагматизмом и непреклонностью, если бы далеко идущие планы этого незаурядного человека осуществились… Россия окунулась бы в кровавый поток на сто лет раньше. К счастью, у истории нет сослагательного наклонения.
«Успех нам был бы пагубен для нас и для России», — неожиданно откровенно заявил Следственному комитету Пестель. Даже он понимал опасность успеха заговорщиков. Но явно не ожидал, что за намерения, пусть даже и не осуществленные, придется заплатить жизнью. Как и все декабристы, он очень плохо знал историю французской революции и судьбы ее вдохновителей.
Основным же виновником декабрьских событий был… цесаревич Константин. Прибудь он в Петербург, дабы принять престол или публично от короны отречься, и возмущения «второй присягой» не было бы. Вторым виновником был «отлетевший на небеса ангел», то есть император Александр, позволивший тайным обществам в России невозбранно вынашивать свои планы. И только потом – сами заговорщики, которые при нормальном ходе событий просто не рискнули бы ввязываться в достаточно сомнительную авантюру. По крайней мере, те из них, кто были в здравом уме.
При коронации Николая Павловича княгиня Лович шла следом за молодой императрицей, рядом с наследником престола, цесаревичем Александром Николаевичем, будущим императором Александром II. Разумеется, об руку с мужем, который, по его же признанию, «сам себя не узнавал». На пятом десятке лет он обнаружил, что семейная жизнь – это прекрасно, а любимая и любящая жена – просто подарок судьбы. Люди, близко знавшие семью Великого князя, рассказывали впоследствии, что у этой четы никогда не было ни единой, даже самой пустячной, размолвки.
Разбудили кого-нибудь в России декабристы или нет – вопрос спорный. Но поляков события на Сенатской площади, безусловно, вдохновили. В Польше стремительно увеличивалась сеть тайных обществ, стремившихся восстановить старые порядки. Новый император им откровенно не нравился своей жесткостью и непреклонностью, а вспыхнувшие в Европе локальные революции стали детонатором польского восстания 1830 года, к которому никто не был готов. И прежде всего – наместник, который свободно вздохнул после подавления выступления декабристов и продолжал наслаждаться семейной идиллией.
В отличие от России, в Варшаве события развивались пугающе-стремительно. В середине ноября 1830 года мятежники ворвались в Бельведер. Куда только делась пылкая любовь поляков к «прекрасной княгине» и ее супругу?  Константин бросился в покои к жене, заклинал ее немедленно бежать. Но она дождалась, пока сам наместник смог достойно отступить и уехала вместе с ним к русским войскам, отступившим из Варшавы к Белостоку.
Лично подавлением восстания Великий князь не командовал: во главе войска встал генерал Дибич. Чем закончилось польское восстание, всем известно. Отголоски его еще долго слышались и в России, и в Европе. Но Константина все это не волновало: у обожаемой супруги от переживаний и тревог открылась скоротечная чахотка. Польша, Россия, армия, мятежники – разве можно это сравнивать с тем, что красавица Иоанна худеет, чахнет и вот-вот покинет этот мир?
Нужно было срочно ехать в Петербург, а оттуда – в Крым или Италию. На этом настаивали и император с императрицей. Но судьбе было угодно распорядиться иначе: Константин с Иоанной добрались только до Витебска. И там, заразившись холерой, Великий князь скоропостижно скончался. Произошло это в июне 1831 года.
С трудом поднявшаяся с постели княгиня Лович, долго стояла на коленях возле тела мужа, безмолвная и неподвижная.  Потом приказала остричь свои роскошные волосы и положить их в гроб к мужу. Для нее все было уже кончено: и любовь, и жизнь. Никакая чахотка не убила бы ее раньше, чем смерть возлюбленного.
Набальзамированное тело Константина привезли в Санкт-Петербург и погребли в Петропавловском соборе в августе того же года. В стране продолжала бушевать холера, поэтому похороны были очень скромными и малолюдными…
Княгиня Лович скончалась ровно через год после начала восстания в Польше. Скончалась физически: душа ее давно была мертва. Иоанна жила в Царском Селе абсолютной затворницей, не желая принимать даже врачей.
Там ее и погребли, в католической церкви Иоанна Крестителя. На ее могиле написано:
«Здесь покоится ее высочество княгиня Лович, супруга его императорского высочества цесаревича великого князя Константина Павловича».
Им было отпущено десять лет счастья. Но можно сказать, что только эти десять лет Константин и жил полной жизнью. Он не стал византийским императором – и не слишком жалел об этом. Странным он бы был византийцем, непредсказуемым императором…
И вообще корон на земле куда больше, чем подлинного чувства.


Приложение. Из переписки Николая I с братом и матерью.

Николай I  - Константину Павловичу .
С.-Петербург, 17 декабря 1825 г.
<...>Пишу вам несколько строк, только чтобы сообщить добрые вести отсюда. После ужасного 14-го мы, по счастью, вернулись к обычному порядку; остается только некоторая тревога в народе, она, я надеюсь, рассеется по мере установления спокойствия, которое будет очевидным доказательством отсутствия всякой опасности. Наши аресты проходят очень успешно, и у нас в руках все главные герои этого дня, кроме одного. Впоследствии для суда я предполагаю отделить лиц, действовавших сознательно и предумышленно, от тех, кто действовал как бы в припадке безумия <...>
 
Константин Павлович - Николаю I
Варшава, 20 декабря 1825 г.
<...>Великий боже, что за события! Эта сволочь была недовольна, что имеет государем ангела, и составила заговор против него! Чего же им нужно? Это чудовищно, ужасно, покрывает всех, хотя бы и совершенно невинных, даже не помышлявших того, что произошло!..
Генерал Дибич сообщил мне все бумаги, и из них одна, которую я получил третьего дня, ужаснее всех других: это та, в которой о том, как Волконский призывал приступить к смене правления. И этот заговор длится уже 10 лет! как это случилось, что его не обнаружили тотчас или уже давно?
 
Константин Павлович - Николаю I
Варшава, 22 декабря 1825 г.
Донесение о петербургских событиях, которые вам угодно было мне прислать, я прочел с живейшим интересом и с самым серьезным вниманием. Когда я перечитал его три раза, внимание мое остановилось на одном замечательном обстоятельстве, которое поразило мой ум: список арестованных содержит только имена лиц до того неизвестных, до того незначительных самих по себе и по тому влиянию, которое они могут иметь, что я вижу в них только передовых охотников и застрельщиков шайки, заправилы которой остались сокрытыми до времени, чтобы по этому событию судить о своей силе и о том, на что они могут рассчитывать. Они виноваты в качестве застрельщиков-охотников, и по отношению к ним не может быть снисхождения, так как в подобных вещах нельзя допускать увлечения; но вместе с тем нужно разыскивать подстрекателей и руководителей и непременно найти их на основании признания арестованных<...>
У нас все спокойно; слухи о петербургских событиях начинают доходить сюда и передаются здесь различно. Я считаю нужным не только не скрывать их, но даже, наоборот, придавать им возможно больше огласки, так как тем или другим образом все будет известно<...>
 
Николай I - Константину Павловичу
С.-Петербург, 28 декабря 1825 г.
Здесь слава богу, благополучно, наше дело тоже подвигается, насколько то возможно, успешно. Я получил донесение <...> что Пестель арестован, равно как кое-кто из других вожаков. Остальные замешанные лица уже взяты или с часу на час будут арестованы.
Я счастлив, что предугадал ваше намерение дать возможно большую огласку делу; я думаю, что это долг, и хорошая и мудрая политика. Счастлив я также, что оказался одного с вами мнения, что все арестованные в первый день, кроме Трубецкого, только застрельщики.
 
Николай I - Константину Павловичу
С.-Петербург, 4 января 1826 г.
<...> Показания, которые только что мне дал Пестель настолько важны, что я считаю долгом без промедления вас о них уведомить. Вы ясно увидите из них, что дело становится все более серьезным вследствие своих разветвлений за границей и особенно потому, что все, здесь происходящее, по-видимому, только следствие или скорее плоды заграничных влияний ...
Я бы во всех отношениях очень желал вашего приезда, как бы ни тяжела была наша встреча. Не скрою от вас, что в войсках наблюдается еще некоторое беспокойство, что не видят вас, и что ходят слухи, будто бы вы двигаетесь с корпусом на Петербург. Только ваше присутствие может окончательно установить спокойствие в этом отношении...
 
Николай I - Константину Павловичу
С.-Петербург, 5 января 1826 г.
Только что полученное мною известие о возмущении Черниговского полка Муравьевым-Апостолом в момент, когда его должны были арестовать, заставляет меня, не откладывая, сообщить вам, дорогой Константин, что я отдал 3-й корпус под ваше командование<...> Я уполномачиваю вас принимать все меры, которые вы найдете необходимыми, чтобы помешать развитию этого зародыша мятежа<...>
 
Николай I - Марии Федоровне
Царское Село, 28 мая 1826 г.
<...>Процесс может начаться к концу будущей недели; что касается длительности его, я ничего еще не могу об этом сказать, но я позабочусь о том, чтобы дело велось с достоинством, но без задержек. По окончании процесса и по исполнении приговора я прикажу отслужить по всей империи панихиду за упокой душ тех, которые в этот день погибли, спасая престол и государство, а также молебен, чтобы возблагодарить провидение за то, что оно уберегло нашу империю от опасности, столь грозной, как и опасность 12 года.
 
Николай I - Константину Павловичу
Елагин Остров, 6 июня 1826 г.
<...>Вот наконец доклад Следственной комиссии и список лиц, преданных Верховному суду. Хотя все дело вам достаточно знакомо, я думаю, вы все же не без интереса прочтете заключение. Оно хорошо составлено, точно, но можно прибавить, по существу оно отвратительно. Нельзя достаточно благодарить бога за то, что он спас нас от всех этих ужасов, которые для нас готовились, и еще важнее - от всего ужаса покушения на нашего ангела! По-видимому, господу угодно было допустить события зайти как раз настолько далеко, чтобы дать созреть всему этому сплетению ужасов и нелепостей и чтобы тем с большей очевидностью показать вечно неверящим, что порядок вещей, который господствует и который так трудно искоренить, должен был рано или поздно привести к подобному результату.
Если и после этого примера найдутся еще неисправимые, у нас, по крайней мере, будет право и преимущество доказывать остальным необходимость быстрых и строгих мер против всякой разрушительной попытки, враждебной порядку, установленному и освященному веками славы.
 
Константин Павлович - Николаю I
Варшава, 14 июня 1826 г.
<...>Одно меня удивляет, что и повергаю со всем доверием на ваше усмотрение, - это поведение Орлова и то, что он как-то вышел сух из воды и остался непреданным суду. Русская правда Пестеля - настоящее шутовство (...), если бы дело не было так серьезно. Я предполагал в нем более здравого смысла и ума, но он выказал себя только безумцем и обнаружил какой-то хаос крикливых, плохо понятых и плохо переваренных мыслей. Можно только пожать плечами. Да поможет вам бог, дорогой брат, в эти минуты суровости, к несчастию, столь необходимой!
 
Николай I - Константину Павловичу
Елагин Остров, 14 июля 1826 г.
Милосердный господь дал нам, дорогой и бесценный Константин, увидеть конец ужасного процесса. Вчера была казнь. Согласно решению Верховного суда, пятеро наиболее виновных повешены, остальные лишены прав, разжалованы и присуждены к каторжным работам или на всю жизнь, или на более или менее долгие сроки. Да будет тысячу раз благословен господь, спасший нас! Да избавит он нас и наших внуков от подобных сцен! Все прошло при величайшем спокойствии, порядке и при общем негодовании.

Портрет Великого князя Константина Павловича кисти неизвестного художника