Фисташки

 Мысленно он всегда звал море la mar,
как зовут его по-испански люди, которые его любят.


/ Э. Хемингуэй/







Море росло во мне всю жизнь.
С тех пор, как впервые открыл глаза, оно не выходило за границы моего взгляда, темное и светлое, спокойное и яростное. Оно было всегда.
Как сытый, довольный зверь оставляет более слабому остатки добычи, море оставляло мне шанс выжить. И я выживал.
Чаще посылало улов и выбрасывало на берег лишнее.
Однажды выбросило её.
Видимо, она потеряла силы у берега. Осталась жива. Вся была ледяной.
Я согревал её, хлестал по щекам. Открыв глаза, она улыбнулась мне. Потом целовала солёными, сухими губами.
И пахла морем, как будто была его частью. И ещё - едва слышно – мятой и ванилью. Тонкий аромат, почти смытый водой.
Она не сказала мне ни имени, ни города. Не произнесла ни слова.
Больше я её не видел.
Но однажды, когда под ногами перестало дышать море…

_ _ _


Никогда не мог объяснить себе – почему так раздражали те, кто не понимал меня с полуслова. Те, кто смеялся там, где я плакал.
Этого не было видно. В тесной темноте грудной клетки, тяжёлый кулак моего сердца молча обливался горячими красными потоками.
И бил в рёбра так, что перехватывало дыхание.
Никто никогда не врежет мне сильнее, чем этот комок изнутри.

Впереди, метрах в десяти, ветер развевал короткие тёмно-русые волосы. Когда солнечные блики сошли с них, они показались почти чёрными.
Потёртые, узкие джинсы, короткая куртка, небрежно перекинутый через плечо шарф. Цвета моря перед штормом.
Запястье охватывали широкие браслеты.
Она шла легко, не ощущая на себе моего взгляда.
Я так любил её в тот момент.
Хотелось делать глупости. Например, догнать, развернуть к себе – и целовать, пока не толкнутся в грудь тонкие руки в браслетах, пока не вспыхнут неузнаванием тёмные глаза.
Почему тёмные?
Я понятия не имел, какие у неё глаза. Это было не важно.
Она была частью моей жизни. С самого начала. Знал ли я это?
Нет, конечно.
Наверное, когда она издала свой первый крик и счастливая мать приложила её к груди, я это понял. Может быть, вздрогнул от неясного предчувствия её посреди дружеской мальчишеской болтовни, может, рассмеялся в ответ на чей-то строгий взгляд, вместо того, чтобы промолчать… Она была со мной. И какая разница, где была на самом деле.

*

Свернув в проулок, она открывает дверь в кофейню. Никогда не заходил сюда раньше. Этот город не слишком увлекал меня, ибо стоял у моря, которое всегда смотрело мне в спину. И я, в отличие от неё, остро чувствовал его пристальное внимание.
Кофейня маленькая, всего пять столов. Она выбирает столик у окна, я иду дальше, в угол зала. Сажусь так, чтобы смотреть на неё. Изогнутые брови, чуть широковатые скулы, глаза синие. Я не угадал.
Когда она говорит с официантом – хмурится и между бровей появляется морщинка. Потом смеётся. Улыбка такая, что смогла бы остановить поезд.
Другого сравнения мне тогда на ум не приходит.
Теперь я понимаю – эта улыбка остановила мне сердце.

За окнами хохочет море.
Официант приносит ей тарелочку с фисташками и бокал белого вина.
Заказываю эспрессо и холодной воды.
Я ничего о ней не знаю, просто люблю. А значит, знаю всё.
Мы проводим здесь около часа. За это время она учится смотреть на меня. Сначала трогает взглядом, осторожно, как пригревшуюся на солнце ящерку. Немного погодя внимания становится больше и вот, я уже – предмет мебели, который можно разглядывать без стеснения. Потом  – та единственная точка, на которой комфортно остановиться её глазам.
Мы молчим.
Из динамиков под потолком тихо льётся что-то итальянское. Очень знакомое.
Я ощущаю вкус времени во рту. Оно горчит.



..la tristezza nel cuore
apre un vuoto piu grande del mare
piu grande del mare**
---

..а печаль, что на сердце моем,
откроет пустоту, большую чем море,
большую чем море...


/Celentano, Confessa/



..Звонок мобильника режет зал на две половины.
Она говорит по телефону, снова хмурится. Уходит от меня быстро, как прибой, слизывая взгляды, подчистую смывая следы.
Заканчивает говорить. Допивает вино. Пристально смотрит на что-то за моей спиной. Снова звонит мобильник.
Через большие окна кофейни видна длинная синяя ауди, паркующаяся у входа.
Она смотрит на свои фисташки. Подзывает официанта что-то ему говорит. Тот кивает и скрывается за дверями кухни.
Она поднимается и быстро идёт ко мне.

..На мгновение передо мной мелькает та.. Холодный ветер, солёные поцелуи, острые камни на берегу..
Мелькает и исчезает.
Остается лёгкий, знакомый запах, тонкие брови, серебряная цепочка с кулоном-ящеркой, что покачивается перед моими глазами.

И всё становится блеклым, когда она уходит.
Теряют блеск столы и барная стойка, стены уже не такие яркие. Потолок становится ниже. Воздух пахнет корицей.
Кофейня осиротела.
Я смотрю на ряд цифр, что она набросала прямо на моей ладони, и понимаю: нам забыли принести салфетки.
Говорю об этом офицанту. Он извиняется и приносит. Много.
Я ничего не переписываю. Оборачиваюсь. За моей спиной подковками стрелок цокают часы.
На её столике всё ещё стоит тарелочка с фисташками. Расплачиваюсь и иду к выходу, прихватив по пути пару орешков.
Гладкие, словно отполированные волнами стекляшки, они нежными кремовыми каплями лежат у меня в ладони, закрывая начало записи.
Видны три последние цифры – 911.
Я улыбаюсь. Молодой человек за стойкой ловит мой взгляд, кивает головой, что-то говорит. Видимо, приходите ещё.
Я больше не приду.
Знаю, что наберу номер. Не сейчас. После. Потом.

Когда она перестанет пить белое вино в одиночестве, уезжать в синей ауди и вспомнит о фисташках, брошенных как-то вечером в кофейне одного холодного города.
Если она вспомнит.
Когда море перестанет удивлённо поднимать седые брови до самого горизонта и подтолкнёт меня к берегу.
Не сейчас.

*

…Море росло во мне всю жизнь.
Но однажды, когда сумерки скрыли молочную пенку прибоя, на меня пахнуло свежестью, ванилью и мятой.
Я пошёл на запах, как пёс, взявший след.



осень 2010