Годовщина. Часть первая

"В последний день своей жизни Старый Год – пред тем возвратиться к Вечности – устраивает нечто вроде торжественной встречи своему преемнику – он собирает пред своё лицо все человеческие Свойства и беседует с ними до двенадцати часов – до рокового момента своей смерти, до момента рождения Нового Года.
Вот и вчера было так же – вечером в гости к Старому Году стали собираться странные и неопределённые существа, – существа, чьи имена и формы известны нам, но чьи сущности и значения для нас мы ещё не можем представить себе ясно.
Раньше всех пришло Лицемерие под руку со Смирением, за ним важно выступало Честолюбие, почтительно сопровождаемое Глупостью, а вслед за этой парой медленно шла величественная, но истощённая и, очевидно, больная фигура – это был Ум, и хотя в его глубоких и проницательных очах много сверкало гордости собой, но ещё более было в них тоски о своём бессилии.
За ним шла Любовь – полураздетая и очень грубая женщина, с глазами, в которых было много чувственности и ни искры мысли.
Роскошь, следуя за ней, предупреждающим шёпотом говорила:
– О Любовь! Как ты одета! Фи, разве такой костюм соответствует твоей роли в жизни?
– Ба! – откликнулось Суемудрие, – чего вы хотите от Любви, сударыня? Вы всегда были и всё ещё остаётесь романтичкой, вот что-с скажу. По мне – чем проще, тем яснее, тем лучше, и я очень довольно, что мне удалось сорвать с Любви покровы фантазии, в которые её одевали мечтатели. Мы живём на земле, она тверда, и цвет её грязен, а небеса так высоки, что никогда между ними и землёй не будет ничего общего! Не так ли?
А сама Любовь молчала – язык её давно уже почти нем, нет у неё прежних пылких слов, её желания грубы, и кровь жидка и холодна.
Явилась также Вера – разбитое и колеблющееся существо. Она кинула взгляд непримиримой ненависти в сторону Ума и незаметно скрылась от его очей в толпе, пришедшей к Старому Году.
Потом за нею мелькнула, как искра, Надежда, мелькнула и скрылась куда-то.
Тогда явилась Мудрость. Она была одета в яркие и лёгкие ткани, украшенные массой фальшивых камней, и насколько ярок и блестящ был её костюм, настолько сама она была темна и печальна.
И вот пришло Уныние, и все почтительно поклонились ему, потому что оно в чести у Времени...... " (отрывок)

Максим Горький. "Старый год. Сказка." 1896 год




"Годовщина"

..."Есть у Революции начало. Нет у Революции конца"...
(из песни)



В этот ноябрьский вечер в Клубе имени Розы Люксембург всё было как обычно…
Заседание по поводу празднования очередной Годовщины еще не началось, а в актовом зале уже шумели и дымили самосадом многочисленные делегаты, массовка  и почётные гости – некоторые человеческие свойства и достоинства. Едко пахло чесноком, ногами и махрой. Ждали приезда Гения и Годовщины.
   Матросы у входа деловито поправляли пулемётные ленты на груди и проверяли мандаты входящих. Солдаты свысока поглядывали на бестолково столпившихся возле входа товарищей от сохи и с достоинством сплёвывали шелуху подсолнечника прямо на пол. Шелухи было столько, что она, будто снег в морозное утро, звонко скрипела под ногами проходивших мимо.
    В первом ряду дремало Добродушие – маленький лысый мужик с портфелем под мышкой. Рядом с ним начищала маузер стройная сухонькая девушка в кожанке и красной косынке – всем известная скандальная Революционная Строгость. За нею притаился Решительность – тщедушный морячок с винтовкой и гигантскими усами. Он косил глазом на завиток волос, выбившийся из-под косынки Строгости,  и, оглядываясь по сторонам и изредка сползая с кресла, прикладывался к фляжке со спиртом.
Крестьянство наконец-то расселось, разулось и, пустив по рукам кисет и обрывок газеты, дружно закурило.
   Гремела ведром с букетом колосьев в центре зала задастая Надежда. Рядом с нею расплылась щекастая Вера, безуспешно пытавшаяся тупым серпом отрезать поползшую суровую нитку на фартуке. От напряжения у Веры потел нос, и очередная капля пота готовилась упасть на её грязный мозолистый кулак. Возле них устроились Простота и Открытость – обе румяные, рябые и одинаковые, словно сёстры.  Девки бодро вели беседу о надоях, засухе, неурожае и поминали добрым словом немецких товарищей, приезжавших  в прошлую Годовщину передать революционный привет из Германии тогдашним  делегатам. Маленькие ребятишки – подтверждение тому – истошно орали рядом с заговорившимися мамашами…
   Любовь, румяная мордатая девица, точила лясы с Энтузиазмом – развесёлым мужиком с баяном. Баян из  рук мужика периодически вырывался и вытягивался вниз длинной ребристой кошкой, и тогда зал наполнялся дикими  криками злобного, не к месту разбуженного зверька.  Любовь же хохотала, кокетливо прикрывая рот ладошкой, и, краснея, поправляла ордена, маленьким рядком  лежащие на её мощной девичьей груди.
   В углу под добрые матюки и мерное сопение резались в карты Ум, Честь и Совесть - три крепыша средних лет в толстовках и парусиновых шляпах... Когда матюки затихали, к мерному гулу в зале добавлялись радостный перезвон стаканов и весёлое бульканье…
   Шумно и весело было в клубе.
   Только на балконе, среди пыльных штор, незаметно застыла фигура мужчины в военном френче с трубкой в руке. Это был Вечность – человек с холодными глазами, пальцами и душой. Равнодушно взирал он на происходящее. Однако «noblesse oblige», и он присутствовал.
   Стремительной походкой в зал ворвался Гений – маленький лысый мужичок. Он взлетел на трибуну, пощелкал заскорузлым пальцем по заплёванной мембране микрофона и  картаво провозгласил: «Ну-с, товагищи, начнёмте-с!»
   Зал замер. Замер, чтобы лопнуть от оглушительных оваций. Затем под  нарастающий рёв и топот на сцену вплыла румяная виновница торжества – Годовщина – и  уселась на импровизированный трон. Докладчик выбросил вперёд руку, и зал мгновенно захлебнулся собой, внимая Гению в полной тишине: «Я коротЕнько, товагищи…Мы собрались с вами в этот архиважный день, чтобы достойно проводить в вечность очередную, товагищи, Годовщину... Вместе с двенадцатым ударом часов… - все как один уставились на висящие над сценой гигантские часы с кукушкой, докладчик продолжал: - очередным гвоздём в гробу мирового империализма станет она, или  новым кирпичом фундамента коммунизма. Дождёмся новых чудесных воплощений, товагищи!!!  Уггггга!!!!  А кто желает выступить?»
   Меж тем, пошатываясь, в обнимку, не обращая ни на кого внимания, в зал ввалились свежепохмелённый Убеждённость с ржавой винтовкой и Смелость с шашкой. Смелость был босиком, в разорванной до пупа рубахе, готовый броситься на кого угодно, но неважно зачем. «Оружие мог бы  в порядок привести», - просипела Революционная Строгость. Добродушие, прикорнувший рядом, проснулся и виновато икнул: «Извиняйте, ещё не начинали?»… - «Спи, папаша, разбужу», - весело отозвался Решительность в бескозырке с «Авророй» на лентах и, дыша луковым перегаром, смело положил руку на грудь сидящей впереди девушки. «Не время, товарищ, не время»,- ответила кожанка и гордо вышла на трибуну. В зале снова замерло и стихло. Лишь Ум, Честь и Совесть продолжали бесшумно доигрывать партию в Козла в самом прокуренном углу.
   Строгость говорила  о международной ситуации, о долге и необходимости, о неизбежной победе... Потом на сцену поднимались другие докладчики, но их уже никто не слушал... Наконец зачем-то вышла Вера, открыла было рот, но  раздавшийся грохот в тринадцатом ряду остановил её. Докладчица вздрогнула. «Извини, товарищ, цепь упала с плеча», - неуклюже поднялся со своего места гигант с молотом в руках. «Интернационализм», - пробежало по рядам. Рядом с Интернационализмом сидела Международная Солидарность – девушка в очках и кожаной мини-юбке. Она-то и заметила: «Часы, часы оживают!» Вера осеклась и осела…
    С первым ударом из часов вместо кукушки выехал маленький броневичок, дал холостой залп под потолок ошарашенного зала и под одобряющий рёв и свист гостей укатил в недра часов… Новый удар часов сопроводил новый залп, рёв гостей стал мощнее, казалось так будет бесконечно… Удар, залп… Удар, залп... По нарастающей... Всё смешалось в грохоте, копоти и саже… Энтузиазм уткнулся в волосатую подмышку Любви и захрапел.
   Когда дым рассеялся, в зале было тихо и почти пусто. Только  Ум, Честь и Совесть так и играли в своём углу в карты, да уборщица выметала горы мусора из-под кресел с вечным: «Ходют тут, топчут…» Швабра проехалась по ботинку Совести, игра наконец оборвалась. «Однако, господа, Партия…», - заметил Совесть. Все трое встали, удивлённо огляделись и направились к сцене. На троне, где ещё недавно восседала Годовщина, лежал гигантский гвоздь жёлтого цвета. «Золото», - сказал Ум.  «Золотой костыль», - подтвердил Честь.  «Вот как раз на БАМе и забьём золотой рельс... Позже…» - закончил Совесть, воровато озираясь и пряча добычу в карман. Троица медленно удалилась из зала.
   Бубнила своё уборщица, мерно тикали ходики, лишь на балконе неслышно дрогнули шторы и растаяло облачко дыма...