Незаживающие раны

В одном из самых скорбных мест страны,
У Волги, где сражались наши деды,
Как дань всем не вернувшимся с войны,
Открыли церковь к празднику Победы.

На месте этом бой гремел когда-то,
Здесь в судорогах корчилась земля.
Тут кровью неизвестного солдата
Пропитаны бескрайние поля.

Ох, кровушка советского народа,
Залившая с избытком пол-Земли!
Какой ценою куплена свобода!
Но, видимо, иначе не могли.

Теперь все осмелели, критикуют
"Ошибочные" действия вождя.
Постыдные нападки публикуют,
Но я не смею — Бог ему судья.

В то жуткое, безжалостное время,
Стране был нужен жёсткий человек,
Который непростое власти бремя
Сумел бы понести в кровавый век.

И мы, в итоге, всё же победили,
Пусть страшной, исключительной ценой!
И мир своим геройством удивили,
И были уважаемой страной.

Сейчас о нас все ноги вытирают,
Никто не любит слабых и больных.
Скажите, где Россию уважают?
Едва ли вы отыщете таких.

И правильно, ведь кто у нас у власти? —
Продажные подстилки капитала,
Воры и проститутки разной масти,
Каких ещё история не знала.

И нищенствуют наши ветераны,
Забытые, ненужные стране.
И жгут незаживающие раны,
Всегда напоминая о войне.

Тяжёлые душевные страдания
Никак не оставляют стариков.
И тех, военных лет, воспоминания
Гнетут, не выпуская из оков.

У храма, что открылся в День Победы,
На лавочках, седые старики
Вели свои обычные беседы,
Про годы, что для нас так далеки.

"А помнишь, как сначала отступали,
Как чудом не погибли — повезло!
Как после, в окружение попали,
Ох, сколько там народу полегло…

Мы двое с батальона уцелели,
Неделю добирались до своих.
Свои нам долго верить не хотели,
И сколько было случаев таких".

"А мне" — сказала бабушка вздыхая,
"Запомнился молоденький солдат,
Который от осколков умирая,
Едва живым попал в наш медсанбат.

Почувствовав, что жизнь в нём угасает,
Он ночью меня тихо подозвал,
И с горечью сказал, что умирает,
А девушек ещё не целовал.

Безусый паренёк, вчерашний школьник,
В тяжелом сорок третьем, по весне.
Измученный, едва ли не покойник,
С печатью близкой смерти на лице.

Я с нежностью в безжизненные губы
Парнишку целовала горячо.
Летели драгоценные минуты,
А он шептал: "Ещё, сестра…, ещё".

И вдруг затих, с открытыми глазами…
Теперь я часто вижу их во сне,
Наполненные чистыми слезами,
С любовью обращённые ко мне".

Старушка не спеша достала воду
И выпив, стала слушать остальных.
Здесь много было разного народу,
Ведь праздник этот — он из основных.

Играл оркестр, музыка звучала,
У кухонь полевых давали кашу.
Победа нас опять объединяла,
Мы вновь гордились за державу нашу.

Какой другой из дней сравнится с этим?
Чтоб с той же болью в сердце к нам вошёл?
Чтоб плакали мужчины, словно дети? —
Таких в календаре я не нашёл.

У главных врат, на новенькой скамейке,
Сидели двое — девушка и дед,
В поношенной военной телогрейке,
Защитник наш, весьма преклонных лет.

"Ну что, дедуля, так и не решился?"—
Спросила его девушка: "Смотри,
Для вас же, ветеранов, храм открылся,
Увидишь, как красиво там внутри.

Чего стесняться тут, не понимаю?
Теперь свободно в церковь все идут.
Чудной какой-то, право, я не знаю,
Боишься, что бабуле донесут?"

А дедушка тот, отрешённым взглядом,
Смотрел куда-то в даль и всё молчал,
Как-будто оглушённый вновь снарядом,
Не сразу он девице отвечал.

"Эх, внученька, да мне стесняться поздно,
Уже не соответствует летам.
Не знаю, как сказать… всё очень сложно,
Ну ладно, поделюсь, чего уж там.

В лихое время ( Господи, как вспомню!)
Я матушке-России послужил.
Вам кажется давно… Но эту бойню
Я вижу как сейчас, я не забыл.

Там ад был настоящий, понимаешь?
И я был пулемётчиком в аду.
Что значит убивать, ты разве знаешь?
Я, поначалу, думал не смогу.

Тогда мы не надеялись на Бога,
Чтоб выжить самому — я убивал.
Мой друг сошёл с ума во время боя,
А мне вот повезло, довоевал.

И груз войны со мной до смерти будет,
Четыре года… Руки все в крови!
Пусть немцы, но они ведь тоже люди,
Совсем мальчишки, сверстники мои.

А ты зайти мне в церковь предлагаешь…
Нет, внученька, прости, я не могу.
Смотрю, устала милая, зеваешь,
Сейчас пойдём, дай дух переведу".

Опять больное сердце защемило,
Опять закралась смертная тоска!
И нет в душе спасительного мира —
Война не отпускает старика.

Он видел купола, что так сияли,
И столько было грусти в тех глазах,
Такой глубокой, искренней печали,
Какую и не выразить в словах.
2011 г