Ода Психее

Ode to Psyche

O GODDESS! hear these tuneless numbers, wrung
By sweet enforcement and remembrance dear,
And pardon that thy secrets should be sung
Even into thine own soft-conched ear:
Surely I dreamt to-day, or did I see
The winged Psyche with awaken’d eyes?
I wander’d in a forest thoughtlessly,
And, on the sudden, fainting with surprise,
Saw two fair creatures, couched side by side
In deepest grass, beneath the whisp’ring roof
Of leaves and trembled blossoms, where there ran
A brooklet, scarce espied:
’Mid hush’d, cool-rooted flowers, fragrant-eyed,
Blue, silver-white, and budded Tyrian,
They lay calm-breathing on the bedded grass;
Their arms embraced, and their pinions too;
Their lips touch’d not, but had not bade adieu,
As if disjoined by soft-handed slumber,
And ready still past kisses to outnumber
At tender eye-dawn of aurorean love:
The winged boy I knew;
But who wast thou, O happy, happy dove?
His Psyche true!

O latest born and loveliest vision far
Of all Olympus’ faded hierarchy!
Fairer than Phoebe’s sapphire-region’d star,
Or Vesper, amorous glow-worm of the sky;
Fairer than these, though temple thou hast none,
Nor altar heap’d with flowers;
Nor virgin-choir to make delicious moan
Upon the midnight hours;
No voice, no lute, no pipe, no incense sweet
From chain-swung censer teeming;
No shrine, no grove, no oracle, no heat
Of pale-mouth’d prophet dreaming.

O brightest! though too late for antique vows,
Too, too late for the fond believing lyre,
When holy were the haunted forest boughs,
Holy the air, the water, and the fire;
Yet even in these days so far retir’d
From happy pieties, thy lucent fans,
Fluttering among the faint Olympians,
I see, and sing, by my own eyes inspired.
So let me be thy choir, and make a moan
Upon the midnight hours;
Thy voice, thy lute, thy pipe, thy incense sweet
From swinged censer teeming;
Thy shrine, thy grove, thy oracle, thy heat
Of pale-mouth’d prophet dreaming.

Yes, I will be thy priest, and build a fane
In some untrodden region of my mind,
Where branched thoughts, new grown with pleasant pain,
Instead of pines shall murmur in the wind:
Far, far around shall those dark-cluster’d trees
Fledge the wild-ridged mountains steep by steep;
And there by zephyrs, streams, and birds, and bees,
The moss-lain Dryads shall be lull’d to sleep;
And in the midst of this wide quietness
A rosy sanctuary will I dress
With the wreath’d trellis of a working brain,
With buds, and bells, and stars without a name,
With all the gardener Fancy e’er could feign,
Who breeding flowers, will never breed the same:
And there shall be for thee all soft delight
That shadowy thought can win,
A bright torch, and a casement ope at night,
To let the warm Love in!





Ода Психее

БОГИНЯ! О, услышь беззвучные стихи, наветы
Они томленьем и воспоминаньем дорогим,
Прости, что песней открываю я твои секреты
Пусть даже нежным чувственным ушам твоим:
Взаправду ль грезил я сегодня, иль глядел
Души окрыленной прозревшими очами?
Блуждая безрассудно по лесу без дел
Внезапно, оробев от удивленья, под дубами 
Лежащих рядом двух существ прекрасных увидал
В траве глубоко, под зеленой шелестящей сенью
Листвы и трепетных цветов, там, где бежал
Ручей едва заметной тенью:
Среди немого царства аромата и цветенья
Небесно-голубых и белых распустившихся зеркал
Они лежат, дыша спокойно на траве примятой;
Сплелись их руки и крыла в молчанье;
Разомкнуты их губы, но не для прощанья,
Как если бы не разлучил их сон беспечно,
То целовали бы они друг друга бесконечно
Пред взором утренней зари, исполненным тепла:
Юнец крылатый мне знаком;
Но кем, счастливая голубка, ты была?
Душою чистой в нем!

O новорожденное, благороднейшее из видений
Божеств давно почившего Олимпа!
Ты ярче Феба – короля ночных владений,
И светлячка Звезды Вечерней – неба фаворита;
Ты чище всех, хотя нет храма в твою честь,
Нет алтаря с цветами;
Нет хора дев, чтоб восхваленья петь
Полночными часами;
Ни голоса, ни лютни, ни рожка, ни запаха нектара
Кадила, на цепях висящего высоко;
Ни кельи, ни гробницы, ни пророчества, ни жара
Из бледных уст мятежного пророка.

Ярчайшая! Хоть поздно для старинных клятв,
Как поздно для влюбленных верить лире,
Когда святыми были дерева, соцветья трав,
Святыми воздух, и вода, и пламя были;
Все даже в эти дни намного было отдаленно
От благочестий истинных, от легких ветерков,
Трепещущих средь слабых греческих богов,
Я ж вижу, и пою, узренным вдохновленный.
Позволь же хором твоим быть, и славу петь 
Полночными часами;
Быть лютней, голосом, рожком твоим, нектаром
Кадила, что висит высоко;
Твоей гробницей, кельей, прорицателем и жаром
Из бледных уст мятежного пророка.

Да, буду я жрецом твоим, и храм построю
В запущенном доселе разума саду,
И мысли новые в саду взрастут с приятной болью,
И вместо сосен заиграют на ветру:
Раскинется на сотни миль дерев зеленых окруженье
Плечом к плечу вершины острых гор взрастут;
Под щебет птиц, жужжанье пчел и ветра дуновенье,
Средь мхов дриады колыбельные споют;
И среди этой тишины лучистой
Взращу я заповедник чистый   
С живою изгородью, здравого ума венками,
Где почки, колокольчики, и безымянная звезда,
Собрав фантазии садовника, хранимые веками,
Кто разводил цветы, не вырастит такого никогда:
И наслажденьем будет для тебя одно,
Чтоб мыслей тьму убить,
Зажечь в ночи огонь, и растворив окно,
Тепло Любви впустить!