Мальчик с Огненной дуги-Михаил Сопин. Продолжение

          Изучая творчество Михаила Николаевича Сопина, в частности его стихи, связанные с воспоминаниями о Великой Отечественной войне, я ездила по местам, о которых упоминает в своих стихах поэт: по сёлам Грайворонского района Белгородской области: Головчино, Ломное, Тополи.
         Я прошла «сто шагов до поворота, где Ворскла делает дугу» у деревни Тополи, чтобы понять, о ком писал Михаил Сопин в известном стихотворении «Пехота».
        Здесь представлены воспоминания жителей села Ломное Владимира Павловича Долгарева и Екатерины Ивановны Шевелёвой о Михаиле Сопине и о событиях Великой Отечественной войны, происходивших с октября 1941 года (начало оккупации Белгородчины) по август 1943 года (освобождение в ходе Курской битвы).
        Моё исследование – продолжение работы Петра и Татьяны Сопиных, которую они начали в очерке «Мальчик с Огненной дуги»

Из воспоминаний Владимира Павловича Долгарева, жителя села Ломное Грайворонского района Белгородской области, 22 июня 1928 года рождения
(записано 20 июня 2010 года Беляевой Алиной):
      
     "К лету 1941 года я закончил семилетку в Ивановской Лисице. Мне было 13 лет.
Мишку Сопина я знал, но больше общался с его сестрой Катей, мы были одногодки, учились в одном классе. Катя и Миша больше учились и жили в деревне у бабушки Наташи и деда Петра Шинкарёва (так звали их по- уличному у нас в Ломном). Катьку звали Катька-переломка, тоненькая была. Мишка был маленький тоже, совсем рос плохо, но сильно баловный был, всегда куда-то первый влезет. Школу не пропускал, ходил всегда, но ничего не делал, учительница двойки ему ставила за тетрадки. Он их не носил. По всем предметам у него была одна тетрадь. А я думаю, что не хотел носить их. Любил лазить по лесам, шустряк был, все дорожки знал.
      Скорей всего водил через лес солдат, он больше всех по лесу бегал. Мы уже работали после пятого класса, а он мелкий был.
      Вообще-то село наше мы  называем Ведилино, жил когда-то давно тут Степан Ведила, первый посяленец. От него село пошло.
      А раньше был тут хутор Ломный Колодезь. Вода в родниках была – зубы ломило.
      Когда узнали о войне, никто не верил, что немцы придут. Урожай собирали, к зиме готовились.  Мужиков на войну забрали, мы, подростки, оставались главными в семьях.
      Я остался вдвоём с матерью. Октябрь 1941 года начался с дождей, и весь месяц дождь лил, не переставая. Дом наш вот тут и стоял, где сейчас мой стоит, только тот уже развалился. Вот прямо перед окнами Антоновский лес (южная окраина села), его называют ещё Головчинский. А те холмы были совсем голые. Это сейчас они заросли деревьями, а во время войны ничего не было.  Далеко всё было видно. Слышно было, как  через станцию Хотмыжск поезда идут.
     Слышали мы  и как через Головчино танки немецкие идут,  по Антоновскому лесу стреляли сильно.
     Числа 19- 20-го  октября из Антоновского леса вышли наши солдаты, прямо там на холме установили пушку. Офицер один по домам пошёл, что-то спрашивал, или поесть просил, не знаю. Только рано утром он из крайнего дома улицы Пролетарской вышел и через ручей к своим пошёл.
      А на северном краю деревни немцы ночевали, они из Ивановской Лисицы пришли, только наши этого не знали. Офицер ещё не дошёл до своих, как немцы открыли огонь, батарея была видна далеко.
      Немцы сидели в избах. Наши сразу открыли ответный огонь, палили прямо по избам, чтобы немцев выбить. Вся деревня загорелась.
      Мать загоняла меня в погреб, а я всё вылазил, выглядывал.
      Прямо в пушку попал немецкий снаряд. Разворотило всё. Несколько солдат прорвались с южной стороны и скрылись в лесу в сторону Красного Кутка Борисовского района, то есть на восток.. Несколько дней наши группами  прорывались через южную часть Ломного и по холмам  уходили в лес на северо-восток. Технику бросали, горючего не было. Много застревало в грязи, не вытащить. Многие были верхом, а чаще пешие.
      Немцы держались северной окраины, в лес боялись сунуться. В Антоновском лесу было много  наших. Прятались они там,  лес глухой, огромный,  овраг через него проходит. Наш дом был в сторонке, немцы не заходили первую неделю, наши тоже не заходили, прорывались и уходили на восток.
      Полегло солдат много. Особенно много было убитых в д.Тополи перед входом в Антоновский  (Головчинский) лес.
      Был негласный закон: кто натыкался на труп, прикапывали тут же на месте. А потом немцы заставляли хоронить. Много солдат похоронили  во дворе церкви.
      Церковь бездействовала, ещё в 35-36 году звоны (колокола) поснимали и на металлолом отправили. Там, где стоит памятник, никто не похоронен. Хоронили во дворе церкви. В 1943 г. тоже.
       С ноября месяца немцы уже стали хозяйничать в деревне. У нас в доме разместили полевую  кухню. Менялись несколько раз. Стояли даже части дивизии «Мёртвая голова».
       Немцы привезли попа, звали отец Павел, он был Ведилинский.  У него сын был моего возраста, он стал у немцев писарчуком. Всегда, если немцы что-то затевали, предупреждал нас.
       Так, в мае 1943 года предупредил, что немцы собираются отправлять молодёжь в Германию. И хотя я по годам не подходил, меня тётка с матерью спрятали в подвале. Я там в темноте просидел три дня, только лягушка земляная рядом прыгала, я слышал, что она пузом шлёпается об пол. Вытерпел. Действительно, 12 человек увезли.
       Летом 1942 года через Ведилино прошли два раза наши солдаты, грязные, израненные.
Говорили под Люботиным (Украина) в окружение попали (скорее всего это были окруженцы Харьковской операции конца мая 1942 года – барвенковские роты).   
       Немцы поделили всю деревню на десятки дворов. На каждый десяток выделили весной по подводе, по три мешка пшеницы, картошку на семена. Установили налог: с каждого двора в неделю по десятку яиц, а у кого корова была по 3 литра молока в день.                Только всё равно приходили и забирали всё.
       Зимы 42 и особенно 43-го  года были голодной. Я спасался, потому что на нашем дворе всегда  стояли полевые кухни. Я таскал им воду, чистил картошку. Все очистки разрешали забирать.
      Я старался чистить шкуру  потолще. Потом варили с матерью. Да и немцы-повара разные были, что-то давали из еды. Один так три раза на день кормил, только та кухня пробыла у нас всего  месяц.
       А в конце июля нас немцы отправили на пристанционные поля, к станции Хотмыжск, пшеницу убирать. Со стороны Белгорода уже бухало. Потом вижу, по большаку со стороны Борисовки, на запад, на Грайворон, сплошняком идут танки, тягачи,  машины с брезентовым верхом.
        Ну, думаю, неспроста. И, прячась за скирдами, я убежал домой.
Пробираясь через поле, понял, что скирды-то непростые, в каждом орудие было спрятано, кое-где танки стояли.
       Когда уже домой добрался, вижу, тётка одна в поле цепом жито (пшеницу) молотит. Кругом уже бухало так, что уши закладывало, а она остервенела и молотит, молотит. Наголодались люди,  не хотели жито оставлять в поле. Ведь всё сгореть могло. Да и сгорело много 6-8 августа, когда  наши освобождали нас.
       7 августа через Ломное проехали на мотоциклах немцы. Удивительно, что как и в 41-ом Прибыли  они опять из Ивановской Лисицы,  и ушли на Головчино, к большаку.
       А часа через два слышу: «Уааа!».
 Наши! Откуда только взялись, высыпались из леса со стороны Борисовки, как будто муравейная куча рассыпалась.
       Собрались опять перед нашим домом, в низинке. Мы, пацаны,  тоже к ним. Офицеры стали всю ребятню расспрашивать, кто знает, где склады продуктов,  горючего, кто что видел. Ну, я сказал, что на поле в Головчино под скирдами спрятаны танки и орудия.
       Он так посмотрел на меня с прищуром, куда-то побежал. Наверное, по рации сообщил, кому надо. Через полчаса меня нашёл, руку пожал, говорит:
«Спасибо, здорово помог! А с нами хочешь?» Я вообще-то не сильно хотел, но побоялся сказать правду, говорю: «Ну, можно», а тут мать рядом как заголосила: «Куда ты пойдёшь, я что одна тут  надрываться должна. Дома пять малых детей, а тебе только 15 лет». Ну, офицер растерялся, сказал, что пошутил, и отстал от нас."

Из воспоминаний Екатерины Ивановны Шевелёвой,
жительницы села Ломное Грайворонского района, Белгородской области,
21 июня 1934 года рождения. Проживает на улице Чапаева, дом 9,

(записано 20 июня 2010 года Беляевой Алиной):

       "Я Мишу не помню, а Катю помню хорошо, она ведь часто приезжала.
Помню  тётю Дашу, хотя она редко приезжала. Катя говорила, что сильно за Мишку переживает мама.  Дом продала только дешёво, за кило жита практически. Адрес дома Исаевых Натальи Степановны и деда Петра Шинкарёва улица Чапаева, 7. Названия улицам дали где-то в 80-х годах, а до войны и позже улицу называли Ложок, а перед ней до церкви улицу называли Кутянка.
       В нашей деревне в основном говорят на украинском языке. Украинцы русских называют  москалями,  а русские украинцев хохлами. Но живут дружно. У нас ведь, что до Белгорода, что до Харькова всё едино – 40 километров. Поэтому нам делить нечего, мы как жили, так и живём, песни поём вместе.
       У нас всегда любили петь. Любимыми были «Про Зозулю-кукушку». Очень любим петь «Чёрный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься над моею головой», «Ой, то не вечер, то не вечер, то малым-мало спалось».
        Поют у нас «О замёршем в степи ямщике», «Степь, да степь кругом». Всегда пели «Любо, братцы, любо», про атамана Дорошенко я не слышала.
Пели у нас «Позабыт, позаброшен», и «Ах ты, доля, моя доля, доля горькая моя, ах, зачем ты, злая доля, до Сибири довела?»
        Люблю «Ой, цветёт калина в поле у ручья», «Рябинушку»"

       Примечания:
    Екатерина Ивановна пела песни, я записывала слова, слушала. Тогда и появилось ощущение, которое потом переросло в уверенность, что стихи Михаила Сопина о родном крае повторяют музыкальную традицию Грайворонского края. В них, как в старинных русских и украинских песнях,  мотив горя и плача неразделим с горячей молитвой, искренним отчаянием и болью раненой души.
Об этом подробнее можно прочесть в работе «Родословная слёз поэта Михаила Сопина» на страничке Сопиной Татьяны Петровны http://www.stihi.ru/2010/11/08/4873
А презентации о биографии Михаила Сопина с фотографиями можно найти на моём сайте http://adel.ucoz.net .