Христианские будни социалистической действительнос

 
               
 
Владимир Ахтёров (Кодебский)



(Первая часть неоконченного автобиографического романа)



Знакомство

1960 год. Лунная, звёздная, летняя ночь. Неугомонно трещат цикады, звенят наперебой друг перед другом. И кто знает, что хочется высказать им, может быть, они прославляют нашего всемогущего Творца.
Каменистой тропинкой, тянущейся вдоль железнодорожного полотна, бодро шагаю я домой после затянувшегося вечернего собрания. Уже около полуночи. Но под впечатлением радостного служения, ещё не закончившегося в моём сердце, мне отрадно на душе, и невольно звучит псалом:
                Господь, дай ветер мне попутный,
                Чтоб легче шла моя ладья,
                Чтоб в ней, как в храмине уютной,
                Быстрей к Сиону мчался я…
Ах, почему не всегда бывают такие собрания!
Два с половиной километра пути прошли почти незаметно, и вот я уже возле калитки своего дома, а точнее, не своего, а моего брата Павлика, где я живу у него уже около года с тех пор, как он построился здесь, у самого Лиманского сада. Это далеко за хлебозаводом нашего города Ворошиловска, который с 1962 года стали именовать Коммунарском.
Под серебристым лунным светом на доме отчётливо видно: Ул. Потёмкина, 7.
Открывая калитку, я подумал, что опять поздно вернулся домой, а вставать надо рано. Почти вся наша молодёжь завтра, а правильнее сказать, уже сегодня решила ехать в Луганск, посетить наших друзей по вере, которые нередко посещают нас тоже. На автостанции нужно быть в шесть часов тридцать минут утра.
Захожу в дом (у меня был свой ключ) и в прихожей вижу чьи-то незнакомые босоножки. Рая, жена Павлика, ещё не спит. Наверное. У нас гости!
Так и есть! В зале за столом Рая сидела с незнакомой мне, просто, но аккуратно одетой, девушкой приятной наружности.
- Кто же это у нас? – заходя в зал, бросаю я
вопросительный взгляд на Раю, размышляя, то ли сказать обычное «здравствуйте», то ли приветствовать незнакомку, как сестру в Господе, на что было какое-то предчувствие.
- Да можешь приветствовать, - понимающе ответила
Рая.
- Володя, - подал я руку гостье.
- Тамила, - скромно произнесла она.
Мне тогда пришлось переспросить её ещё дважды, прежде чем я уяснил, что её зовут не Камила и не Талина, а, именно, Тамила. Такого имени мне ещё не приходилось слышать ни разу. Но зато запомнил я его на всю предстоящую жизнь, связав с ним свою трудную дальнейшую судьбу.
- Откуда же ты к нам?
- Да я из Алмазной. Сестре Рае я уже всё рассказала…
Рая принялась кратко вводить меня в курс дела.
Оказывается, Тамиле долго пришлось сегодня искать наш, ставший памятным ей дом.
Когда она ездила в отпуск на свою родную Полтавщину, где и уверовала (и это всего месяц назад!), то ей там, в Козельщине сестра Мария Сердюк дала адрес моего брата, которого она и сама не знала, не знала даже его фамилии, а только известно ей было его имя. Знаете, как это бывает у верующих, знают. Как зовут и где живёт, потому что у него часто собираются на собрания, а фамилией и не интересуются. Так было и с Павликом. И сестре Марии, старавшейся помочь Тамиле найти верующих поближе к Алмазной, только и удалось узнать, что есть в Ворошиловске какой-то брат Павлик, адрес которого ей всё же тоже дали.
По этому адресу Тамила и пошла искать Павлика, когда вернулась из отпуска. Но это был совсем не тот адрес, где мы живём теперь, а тот, где Павлик жил раньше в государственной квартире (ул. Московская, 4/36), которую ему удалось получить сравнительно быстро, как новому, молодому специалисту, направленному на Алчевский Металлургический комбинат после окончания Донецкого Индустриального института. Позже из-за увеличения семьи он взял ссуду и построился на Лимане.
И вот, Тамила разыскала сначала его прежнюю квартиру. Там новые жители смогли ей сказать лишь только то, что бывший квартиросъёмщик Ахтёров Павел Алексеевич построился где-то на Лимане. Ни улицы, ни номера его дома они не знали. Ну, и за то спасибо! С такими скудными данными не теряющая надежды Тамила пошла искать моего брата.
Люди подсказали ей, что район строительства частных домов расположен где-то дальше, за хлебозаводом. Туда и направилась она, минуя старое кладбище, железнодорожную ветку с хлебозавода, а затем небольшой, заросший сорняками, пустырь. Дальше начинался частный сектор. Здесь и стала спрашивать Тамила Ахтёрова Павла, но никто его не знал.
Вот, навстречу попалась женщина, идущая за водой к колонке, которую только что миновала Тамила.
- Скажите, пожалуйста, не знаете ли Вы, где тут
живёт Ахтёров Павел?
- Ахтёров? – Женщина минуточку помолчала, как бы
мысленно перебирая все известные ей фамилии. – Нет, что-то я такой фамилии не слышала. Кажется, здесь поблизости таких нет… Разве, может быть, вон по той улице. Поверни в этот переулок налево, а потом по улице дальше. Если, говоришь, год, как живёт, то только туда. А в эту сторону если идти, то тут уже третий и четвёртый год, как люди живут.
- Ну, спасибо Вам. Извините меня.
Тамила повернула в переулок, спросила снова у шедшего навстречу мужчины, потом у девочки… Никто не знал такой фамилии. Снова спрашивала у каждого попадающегося, искала на следующем переулке, потом прошла ещё одну улицу, вернулась назад, исходила вдоль и в поперек весь Лиман. Нет, никто не знает.
- Боже, неужели напрасно столько проходила?
Помоги, Господи, найти брата Павла, - вздохнула в изнеможении Тамила. Она взглянула на часы. Было уже около семи вечера. Солнце склонялось к западу. Последний автобус на Кадиевку (теперь Стаханов) идёт в 21 час. Надо успеть вернуться в свою Алмазную.
Уставшая, разочарованно побрела она назад. Вот тот первый переулок, вот первая улица. Скоро будет колонка, где повстречалась ей женщина, идущая за водой… И надо же! Опять та самая женщина несёт от той самой колонки воду. Узнав девушку, она поставила вёдра и спросила:
- Ну что, нашла?
- Нет, никто не знает.
- Ну, как это так? Кто он хоть такой, кем и где
работает, какая у него семья? – Сочувственно стала расспрашивать она.
- Не знаю я о нём почти ничего. Одно только знаю,
что он – верующий.
- А-а-а. баптист? Тьфу ты, так бы сразу и сказала. Он
же по Потёмкина живёт. Это в самом конце. Иди прямо назад и в конце направо первый или второй дом будет его. Да его тут все знают. Как воскресенье, так и идут к нему и старухи, и молодых много. И по вечерам собираются у них. А поют, говорят, красиво как! Ну, пойдём, я тебя проведу немного. А ты тоже такая?
- Да, я месяц, как уверовала.
- Ой, что на белом свете делается. Старики водку
пьют, гуляют, а молодые Богу молятся. Ну, иди с Богом. Я вот живу.
Тамила, поблагодарив женщину, не чувствуя усталости, с радостью зашагала вверх по улице…
Брата Павла дома не оказалось. Но его жена Рая, молодая, полненькая женщина, лет двадцати пяти, дружелюбно пригласила Тамилу в дом, расспросила её и предложила подождать, пока с собрания возвратится её деверь Володя (это обо мне), живший у них младший брат Павлика. Тамила заколебалась, так как ей надо было успеть на автобус. Тогда Рая предложила и настояла, чтобы она осталась и ночевать.
Гостья оказалась довольно разговорчивой собеседницей. Она мигом рассказала Рае всё своё духовное происхождение. Задавала немало и вопросов. Но никаких сомнений в её искренности у Раи уже не возникало, особенно после того, как они совместно помолились Господу. Рая расположилась к ней, и сама умилилась сердцем, увидев пыл первой любви к Иисусу.
Надо сказать, что до этого Рае приходилось, и не один раз, беседовать и с лжебратьями, и с атеистами, и с кагэбистами. Но это была настоящая, юная, примерная, христианская простота.
Стало темнеть. Со двора пришли, игравшие там за домом дети сестры Раи. Их было трое.
- Ну, поприветствуйте тётю, - обратилась к ним Рая.
Старшая девочка Люся протянула ручку. За ней поприветствовалась меньшая – Таня, а потом и Ирочка.
- А нас дядя Вова вчера сгущённым молоком угощал,
- прокартавила она.
И Тамила, и Рая улыбнулись, почувствовав себя немного неловко, каждая по-своему. Но дети есть дети.
- Ладно, поприветствовались, идите, детки, теперь
ужинать, - предложила мать.
Она налила борща, посадила всех троих за детский столик, нарезала хлеба…
- Сестра тамила, давай, и ты покушаешь с нами.
Она приготовила на другой стол Тамиле и себе, все вместе попросили благословения и принялись за еду.
После ужина ещё немного побеседовали, прочитали одну главу из Библии, помолились, и Рая, помыв ноги детям, уложила их спать. Потом снова была беседа…
Тамила засыпала Раю вопросами, ведь она ещё ни разу не была в собрании, а, только, уверовав, будучи в отпуске, общалась всего лишь с тремя верующими сёстрами в Козельщине, которые и дали ей первоначальные наставления. Особенно помогла ей в этом Мария Сердюк. Здесь же она получила и духовное крещение. Водного крещения она ещё не принимала, а утешалась только чтением Евангелия, молитвами и знамением иных языков.
Многое ещё узнала Тамила в тот памятный ей вечер…
В Ворошиловске была, хоть и молодая, но сильная церковь, Рая, конечно же, намного обогатила познания Тамилы о христианстве вообще и о местной церкви в частности. Узнала тут Тамила и о том, что христианам дано не только веровать, но и страдать, что их преследуют власти, органы КГБ, что им не разрешают собираться на собрания, угрожая штрафами, судом и тюрьмой. Рассказала Рая и о том, что её муж Павел и пресвитер Олег Климок вместе с Женей Солдатёнковым, Васей Заикиным и Петей Дипоном уехали на заработки в Верхоянск (посёлок Депутатский) на сезонную добычу оловянных руд (касситерита).
И у Павлика, и у Олега, и у Васи, и у Пети были ещё не достроены полностью дома, а заработки здесь небольшие, да и то, на работах всячески ущемляют, лишают премий и т. д. и т. п. Чтобы как-то обеспечить свои семьи, они решили поехать на шестимесячный срок подзаработать.
Вместо себя Олег оставил руководить церковью Степана Петраша. На шахте 10 (теперь это г. Артёмовск) в будние дни проводил собрания Женя Дипон, а в Ворошиловске – я. В случае непредвиденных сложных вопросов по просьбе церкви приезжал к нам брат Вася Билык из Краснодона. Мы его так и называли: Вася Краснодонский.
На собрания мы собирались и в Ворошиловске (многие его по старинке называли Алчевск), и в Пар. Коммуне (теперь это Перевальск), и на шахте 10 (теперь это Артёмовск), и на Брянке. Молодёжь часто ездила на посещения в другие города: Луганск, Макеевку, Енакиево. У нас там было много хороших друзей, таких же искренних в вере, как и все мы.
Очень быстро прошло время в интересной беседе. Так и досидели Рая с Тамилой до моего прихода.
Позже, много лет спустя, Тамила рассказала мне, как её поразило в самом хорошем смысле слова знакомство со мной. Она раньше как-то и не задумывалась о том, что верующими могут быть такие красивые молодые парни. Я показался ей весёлым и жизнерадостным юношей и сразу, поразив её воображение, властно вторгся в её девичье сердце, украсив собой в целом всё христианство, о выспренности которого она раньше никогда не задумывалась и не размышляла. Да ведь и не секрет, что так уже повелось в мире, а бывало и в церквях, считать, что верующие – это угрюмый, замкнутый и недалёкий народ. И вдруг Тамила увидела христианство совсем не в таком свете, как ей это раньше представлялось. Оказывается, веровать не только необходимо, но и интересно, радостно и приятно.
Это были её первые впечатления, но я на самом деле был не таким уж красивым, да к тому же ещё с самых детских лет (с пятого класса) заметно прихрамывал на правую ногу.
Как бы то ни было, но я, дав обещание Господу в доброй совести в свои девятнадцать лет, это в 1958 году, считал своим долгом всегда и везде быть христианином.
-Давайте мы все вместе кратенько помолимся, предложил я, - а потом я что-нибудь покушаю, а то уже сильно проголодался. Вы же, наверное, уже поужинали?
- Да.
- Ну, слава Богу.
Только мы склонились на колени, я сразу увидел мягкий, розоватый свет и на этом приятном фоне появился зеленеющий колосок пшеницы…
Встав с молитвы, мы ещё поприветствовали друг друга. Я рассказал видение.
- Это хорошо, - сказала Рая.
- Я думаю. Это относительно Тамилы Господь
открывает нам, - и, обратившись к ней, добавил, - ну, что ж, приноси хорошие плоды.
Тамиле уже знакомы и понятны были видения. Она ещё в Козельщине узнала о них. Там в тот день, когда она впервые пришла к сестре Марии, ей рассказали, что перед её приходом к ним одной из сестёр Господь показал видение. Когда они вместе мазали хату, она вдруг увидела, как ангел откуда-то сверху подавал им маленького ребёнка. Но прошел день, никто не приходил к ним. И лишь поздно вечером пришла Тамила. Здесь она и получила первые наставления о христианской жизни и водительстве Духом Святым.
И нужно сказать, Тамиле тоже захотелось увидеть видение. В ту же ночь после поучительной длительной и наставительной беседы с сестрой Марией она долго не могла уснуть. И тут она решила попросить Господа, чтобы Он показал ей в видении ну, хотя бы, сатану.
Почему ей взбрело в голову именно такое желание, она и сама не знала. Но в ту же ночь она увидела диавола во всей его злобной красе. Позже она неоднократно сожалела обо всём этом. Но про сатану можно будет рассказать в другой раз.
Я посмотрел на часы, было уже около часу ночи.
- Хочешь, поедем завтра в Луганск на собрание. У нас
почти вся молодёжь решила ехать, - предложил я Тамиле.
- Да… я не против, - колеблясь, произнесла, наконец,
Тамила, - но я же не рассчитывала на это. Надо же и переодеться, и…
- Если денег не хватит, то мы одолжим. А наряжаться
не обязательно. Можно и по простому.
- А успею ли я вернуться домой? Мне в понедельник к
восьми на работу.
- Да тут же всего полтора часа езды. Конечно,
успеешь. Мы думаем на вечернее собрание вернуться. А в Луганске утреннее собрание с 9 часов. Где-то в двенадцать закончится. Часа два можно ещё попеть, побеседовать, а потом домой. Ещё остаётся время и отдохнуть.
- Я то хочу побывать в собрании, только же вы меня
не оставляйте там одну, я же ещё никогда не была в собрании и не знаю, как себя вести.
- То ничего, я утром дорогой тебе расскажу, а сейчас
давайте уже спать. Рая, где ты положишь Тамилу?
- Она будет спать здесь, в зале на диване, а ты на
своём месте, в спальне, а я – в своей спальне с детьми, распорядилась Рая.
- Ну, я пошёл тогда ужинать. Будильник заведу на
пять пятнадцать. Поставь, Рая, его к себе. А то я могу не услышать. Разбудишь тогда и меня, и Тамилу. Хорошо?
Пока я ужинал, Рая быстренько налила воды в тазик, взяла полотенце и мыло и пошла помыть ноги нашей новой сестре. Тамила смутилась от этого. Для неё всё это было впервые. Пришлось Рае вкратце рассказать о любви и унижении друг перед другом. Верой Тамила быстро усваивала и растворяла в своём сердце вновь познанные истины христианской жизни.
Когда Рая уложила Тамилу в кровать, я уже спал крепким сном. Тамила же не могла уснуть ещё очень долго. Мозг и сердце её щепетильно переваривали все события этой затянувшейся поездки, много обогатившей её духовно. Вспоминала нашу беседу, вдохновляющее видение, смущающее омовение ног. И ей вдруг так сильно захотелось увидеть Иисуса Христа. И зачем я просила Господа показать мне сатану, думала она. Теперь и самой ей казалась эта просьба такой глупой и никчемной…

Поездка в Луганск

Сестре Рае пришлось энергично потормошить Тамилу, чтобы разбудить ее, как было договорено.
Я уже одевался. Через семь минут мы были готовы в путь. Склонившись на колени, кратко в молитве попросили благословения. Откровений не было.
- Ну, с Господом, Рая.
- С Господом, сестричка Рая, - обратилась также
Тамила, - спасибо за всё, -  с чувством глубокой признательности добавила она.
- Идите с Господом, - проводила их сестра Рая.
- Шли быстро, по-молодецки. Утренняя прохлада
быстро исчезала.
- Ну, что тебе, Тамила, рассказать о собрании? Мы,
когда заходим в дом, то в прихожей или у порога сразу потихоньку молимся и просим благословения у Господа, потом проходим дальше и говорим «Мир вам!», как и написано в Писании. Есть некоторые говорят «Слава Богу!», особенно западники. У них там так принято. А вообще-то ты же будешь с нами. Если возникнет какой-либо вопрос, сразу спрашивай. Я познакомлю тебя с нашими сёстрами. Думаю, ты с ними быстро найдёшь общий язык.
На автостанцию, а она тогда была ещё возле городского рынка, пришли во время. Но все остальные были уже в сборе.
- Приветствую, друзья! – Радостно обратился я к
ожидавшей меня молодёжи, - знакомьтесь: наша новая сестра из Алмазной. Зовут Тамилой. Месяц, как уверовала. Крещение ещё не принимала, но ведёт себя прилежно, добавил я потихоньку сёстрам.
Все начали знакомиться с ней и приветствовать. А я отозвал в сторонку сестру Лилю и попросил её уделить Тамиле особое внимание, пока она «впишется в нашу среду». Лиля была у нас примерной и понимающей сестрой, возрастом, правда, года на три старше Тамилы.
- Ну, а как с билетами? – поинтересовался я.
- Уже берут. Две Оли, Галя и Валя, вчетвером. На тебя тоже берут.
- На 6, 30?
- Да.
- Значит хорошо. Возьмите же теперь и для Тамилы.
Сколько нас всего человек?
- С Тамилой теперь будет четырнадцать.
Автобус подали почему-то маленький. Подошли как раз и сёстры с билетами. Стали садиться.
- О, сегодня у нас даже «сидячие» места, - пробасил
Богдан, проходя на последние сиденья.
Автобус быстро заполнялся пассажирами. Уже не было и стоячих мест, но водитель почему-то медлил, хоть пора было уже отправляться. Протиснулась ещё одна женщина с ребёнком на руках. Места ей никто не уступал. Сёстры позвали её на середину и здесь уступили место. Женщина с трудом пробралась и, поблагодарив, села.
Наконец, автобус отправился в путь. Выехали за город. Безбилетные уже приобрели билеты у водителя.
Мы с Богданом решили, что пора бы нам всем спеть псалом. Для порядка, дали знак Зине, стоящей впереди, чтобы она испросила разрешения у водителя петь в автобусе. Водит5ель ухмыльнулся, а затем, улыбаясь, произнёс:
- Да, пожалуйста, хоть всю дорогу.
Это как раз и нужно было христианской молодёжи.
- Сёстры, какой споём?
- Давайте «Юность, юность золотая…»
- Галя, начни.
И мелодичное пение заполнило мчащийся в Луганск автобус. Все пассажиры притихли, многие стали прислушиваться к словам. Возмущений не было.
Так как большинство пассажиров были женщины, решили ещё спеть «Издавна женская доля…»
Издавна женская доля
Горя и скорби полна.
Трудная жизнь и неволя
Еве за грех суждена.

Стоны и немощи плоти,
Слёзы бессилья, порой,
Ум, поглощённый в заботах,
Женский уклад бытовой.

                Женщине трудно без Бога…

Многие пассажирки начали перешептываться, некоторые кивали головой. У женщины с ребёнком на глаза навернулись слёзы.
- Такие молодые… - начала одна женщина, покачав
головой,  и больше ничего не сказала.
Потом возмутился один мужчина:
- Что вы, понимаешь, такие заунывные
дореволюционные песни распеваете? Пессимизм тут, понимаешь, проповедуете.
Ему никто ничего не ответил. Он хотел, было, ещё что-то сказать, но тут специально ради него грянул бодрый, жизнерадостный псалом «Лучшие дни нашей жизни».
После этого псалма больше уже не пели. Со всех сторон посыпались вопросы. В двух местах завязалась оживлённая беседа.
Вскоре автобус въехал уже в Луганск. Друзьям-христианам нужно было выходить на следующей остановке. Стали продвигаться к выходу, беседуя и отвечая на вопросы. Заключающим был я. У двери какой-то мужчина выступал:
- Какой там Бог создал человека! Все с обезьяны
произошли!
- И Вы с обезьяны? – спросил я его.
- Конечно, докажите, что нет!
- Ну, тогда вам вряд ли кто-либо сможет хоть что-
нибудь доказать, - нарочито громко произнёс я, выходя из автобуса.
Позади послышалось весёлое оживление пассажиров. Мы пересели на трамвай и снова вышли на нужной нам остановке.
- Так, кто знает дорогу, идите вперёд, - обратился я к
друзьям, - остальные по два, по три потихоньку следом, чтобы не создавать видимости.
В те времена мы принимали меры предосторожности, потому что нас выслеживали кагэбисты, штрафовали, а на работах лишали премий и устраивали профсоюзные собрания с целью осудить нашу веру и т. д. и т. п.
Но наша предосторожность оказалась совсем излишней. В доме, куда направлялась молодёжь, уже распоряжались кагэбисты. Это было у сестры Люси, а вернее, у её матери на улице Мергельной.
Заходя в дом, первые сёстры сразу увидели, что все друзья сидят как-то смущённо, а незнакомый брюнет очень вежливо и даже ласково приглашает их:
- Проходите. Проходите, девушки.
Всё же за внешней приветливостью его видно было нечто другое. Какое-то большое самодовольство достигнутым успехом выражало его лицо. Сёстры поняли, что это был работник КГБ. Другой кагэбист сидел за столом в следующей комнате и уже составлял акт о «тайном сборище сектантов».
Ещё один низенький, коренастый, рыжий, очень злой мужчина быстро рыскал глазами по комнате и спрашивал то у одного, то у другого фамилию, место жительства, место работы. В коридоре и во дворе, оказалось, тоже уже присутствовали лишние в этом доме люди.
Тем временем подошли остальные сёстры и братья. Все поняли, что неожиданно попали в приготовленную чекистами ловушку. Как же быть?
Я бросил вопросительный взгляд на брата Степана. Жестом и губами спросил, можно ли хотя бы помолиться? Степан одобрительно кивнул. Тогда вся молодёжь, пройдя на середину комнаты, неожиданно для кагэбистов, вдруг, склонилась в молитве на колени. Не смотря на запреты безбожников, всё собрание дружно последовало их примеру, и краткая, но бодрая молитва благодарения за всё доброе и худое возносится к Богу.
Это была уже победа! Дело в том, что кагэбисты, как-то разведав о предстоящем здесь собрании, пришли в дом раньше всех и повели дело так, что приходящим по одному. По два человека братьям и сёстрам не было возможности даже помолиться из-за «заботливого» попечения бдите6льных охранников государственной безопасности.
И вдруг, такой сюрприз!
- Прекратите моление! – крикнул рыжий, коренастый.
- Замолчите!
Но заставить умолкнуть верующих уже было невозможно. Дух святой наполнил их сердца. Шумная, многоголосая, но бодрая молитва славословия и доверительства Богу в Его руки и Его волю вознеслась к небу…
После молитвы не званные гости с яростью стали продолжать свою далеко не почётную работу.
- Фамилия? – обратился рыжий ко мне.
- Ахтёров.
- Имя?
- Владимир.
- Отчество?
- Алексеевич.
- Место жительства?
- Город Ворошиловск, улица Потёмкина, 7.
- Чего же тебя сюда занесло?
Я промолчал.
- Где работаешь?… Кем?… Образование?
- Студент второго курса Украинского Заочного
политехнического института.
- Ух, ты, ещё и в институте учится!
- Ты же грамотный человек, - заговорил кагэбист,
сидящий за столом, - ты же знаешь уже политэкономию, историю… Тебе же известно, какой вред приносит религия?!
- Что Вы ссылаетесь на историю? – ответил я, - я бы
сказал, что нет, пожалуй, такой другой науки столь изменчивой, а, может быть, даже лживой, как история. Она менялась множество раз, каждое поколение. Каждое новое правительство изменяет историю. Даже, вот, при нашей жизни переизданная история КПСС намного отличается от прежней истории ВКП (б). А умрёт Хрущёв. История опять переменится…
- А ну, прекратите выступать, - крикнул рыжий, - мы
ещё тобой займёмся в другом месте. Будет он ещё историю критиковать!
Я замолчал. Рыжий продолжал опрос дальше…
Прошло больше часа, как, наконец, составление акта было закончено. Кагэбисты предложили подписать его соседям-понятым, что и было сделано без каких-либо вопросов. Затем они повелели освободить дом и больше не собираться никогда. Угрожали штрафом, высылкой, арестом, тюрьмой.
Но разве затем добирались сюда христиане из разных мест, чтобы так бездарно провести время? – Конечно, нет! Кто-то запел известный псалом. Всё собрание сразу подхватило победную песнь, и ободряющая мелодия наполнила весь дом. Растерявшиеся опять кагэбисты попытались, было помешать пению, но напрасно. Их единичные голоса не могли заглушить сильных, воодушевляющих слов гимна. Грянул дружный припев:
Будь, как верный Даниил,
Ты всегда готов
Исповедать Бога сил
Посреди врагов.
Пение пробудило среди верующих христианскую доблесть. Закравшийся, было, страх покинул даже самых малодушных и робких. В народе обитала сила Божия.
Всё сильней и могучей звучал жизнеутверждающий псалом, распространяясь через открытые окна далеко на улицу:
Не страшися ничего,
Веруй и мужайся
И за Бога своего
С радостью сражайся.
Псалом, вдохновляя христианский народ на подвиги во имя Иисуса, на любые испытания и даже смерть, звучал всё дальше и дальше:
Слово Бога возвести
Перед миром смело.
По Его иди пути,
Делай Божье дело!
И они делали! В этих тесных обстоятельствах христиане снова всем собранием склоняются в молитве пред достохвальным Господом и искренно снова благодарят Его за всё, за всё. В конце, как обычно, мы закончили молитвой «Отче наш…». Кагэбисты запрещали, возмущались, стали шуметь… Но в паузах между их шумом чётко слышалось: «Да будет воля Твоя…». Снова крик, и опять чёткие слова молитвы: «Ибо Твоё есть царство и сила, и слава во веки. Аминь!»
После молитвы возмущённые кагэбисты, окончательно потеряв терпение и довольно большую часть своей не ахти какой совести, вытолкали всех на улицу, снова приказав разойтись.
Подъехала «Волга», а затем крытое грузотакси, и некоторых братьев и сестёр увезли на допрос. Из них было двое несовершеннолетних, которые были на собрании без родителей, хотя им было по семнадцать лет. Взяли также из наших несколько человек, среди которых попала и Тамила. Меня почему-то не взяли. Приказав снова остальным разойтись, распоясавшиеся безбожники, наконец, уехали.
Пока всё это происходило, на улице собрался любопытный народ, на почтительном расстоянии наблюдавший за удивительным зрелищем. В 20 веке, вдруг, столько молодёжи, красивых юношей и приятных девушек ещё верят в какого-то Бога!
Да, нелегко быть верующими в настоящее последнее время. Трудным, тернистым путём им приходится идти. Но их ведёт Дух Святой. И они не унывают.
Снова под открытым небом зазвучала христианская песнь:
К труду ведь я призван на землю,
К борьбе с своей плотью и злом,
К вражде ко всему, что греховно,
И к жизни в любви со врагом.
Христиане воодушевлено пели, образовав большой круг прямо посреди улицы. Правда, не все были здесь. Некоторые уже поторопились заблаговременно уйти, пока ничего хужего не случилось и с ними. И, словно в ответ на это, явились дальнейшие слова гимна, торжественно-чудно звучащего на широкой улице:
Сражаться со всяким кумиром,
Не глядя на робких друзей,
Свидетелем быть перед миром,
                Суда не бояться людей…
Окружающий народ молча внимал дивному пению, величаво льющемуся из уст самоотверженного народа Божьего.
Ещё три, поражающих глубиной своей правдивости, псалма памятно для людей прозвучало во свидетельство всем слушающим, прежде чем христиане двинулись в путь.
Впереди их ждут большие испытания, множество трудностей и скорбей, а некоторым уготована мрачная тюрьма, дальняя ссылка, изнурительная, почти бесплатная работа «на хозяина» и томительная, длительная неволя. Но они уверенно идут этим тернистым путём, проповедуя всем Царство Небесное. Они – христиане. Таков их христианский долг!

На автостанцию всё равно добирались с немного подавленным настроением. Волновались всё-таки за друзей, а больше всего за Тамилу. Считай, первый раз вообще в собрании, и попала в такой переплёт.
Возникали вопросы. Сколько будут их там держать? Выпустят ли сегодня? Успеют ли на работу?
Придя на автовокзал, решили сразу за них помолиться. Отошли в сторонку и, стоя, кратко воззвали к Богу, а потом уже пошли брать билеты.
Я особенно сильно переживал за Тамилу, чувствуя за собой, что именно я больше всего виноват в этом. Переговорив с Богданом, мы решили вдвоём с ним остаться на автовокзале и подождать, не выпустят ли вскоре друзей. Остальные, не задерживаясь, уехали.
Два часа мы с Богданом просидели на вокзале, пока, наконец, появился Петя Писарчук. Мы вскочили с мест и кинулись навстречу, как будто бы не виделись с ним целую
вечность.
- Ну, как?
Петя, увидев нас, обрадовался и заулыбался.
- Ничего. Слава Богу, - сказал он, - а остальные
уехали?
- Уехали. Ну, что, не били вас там?
- Нет. Пугали, правда, грозились, но не тронули.
- А где же остальные?
- Там ещё. Меня первого вызывали.
- А Тамила как?
- Да неплохо, вроде бы. Не знаю, как отвечать будет,
но пока мы там все в одной комнате с полчаса ожидали, беседовали и с ней тоже говорили, так она молодец вообще-то, бодро настроена.
- Ну, слава Господу! А что же спрашивали?
- Сначала спрашивали, как попал сюда и с кем. Потом
– кто старший. Затем начали ругаться, стыдить и т. п. Один кричал, стрелять, мол, надо таких. Да, опять спрашивали фамилию, где работаю, место жительства. А больше такого ничего не спрашивали. Покричали и говорят: «Иди». Я и пошёл. Только выход через другие двери указали. Больше я не видел никого.
- Ты пока хорошо отделался, - обращаясь к Пете,
дружески улыбнулся Богдан, - как оно там с остальными будет? А кто же допрашивал тебя?
- Допрашивали какие-то новые два и тот чернявый
кагэбист, а рыжего не было.
- А помните, братья, было видение, когда мы
молились когда-то за Павлика, были чёрные цифры 1961 и1974? И сказано ещё было, что всех испытаю. Не это ли начало испытаний?
- Да, это где-то летом в прошлом году было через
Лилю такое откровение. Пожалуй, это и начинаются испытания, - подтвердил Богдан.
Все трое задумались. Вспомнили, какие ещё были откровения, делились впечатлениями о развивающихся событиях и совсем не заметили, как к нам подошла Тамила. Она была ещё в возбуждённом состоянии, щёки ярко горели, глаза воинственно поблескивали, как будто бы она находилась где-то на поле боя.
-      Тамила! – удивились все от неожиданности.
- А мы тут за тебя больше всего переживаем.
- Ой, какие они только бессовестные люди! – сразу
начала Тамила, - Ругаются самой отборной площадной бранью. А этот, рыжий, особенно. Кричит, кулаками стучит по столу. А я ему сказала прямо, вы тут хоть гопки все становитесь, я всё равно буду веровать Богу. Чего вы, говорю, на меня кричите? Что я преступление, какое сделала? Украла что-нибудь или ещё что? Так и высказать ничего не дают…
- Начинают показывать своё истинное лицо, - заметил
Петя.
- А ещё козыряют свободой: свобода слова, свобода
печати, свобода собраний, шествий, демонстраций!
- Какая там свобода! – не выдержал я, - посмотришь,
так поверхностно, как будто бы всё хорошо. А сорви маску с каждого, сколько фальши и лицемерия! Злоба, ненависть! Познакомишься с кем-либо, так пока не знает, что верующий, то и хороший ему, а как только скажешь, что верующий, то сразу к тебе пренебрежительное отношение. Помните, Христос сказал: "«Гнали Меня, будут гнать и вас». Когда знаешь, что никому абсолютно никакого зла не сделал, думаешь, ну, за что, спрашивается, будут ненавидеть? И в то же самое время утверждаешься в том, насколько верно Священное Писание. Оно не может не сбываться!
Хотя бы взять и тебя, Тамила, - обратился я к ней, - ну, что ты, уверовав, успела сделать вредного для этих кагэбистов? – Ничего. Так нет же! Сатана бросает все силы, чтобы сразить тебя. Это, конечно, ещё не всё. Начнут на работе вызывать, переубеждать, угрожать, могут и уволить, но совсем под другим предлогом. Смотри, Тамила, хватит ли у тебя силы быть христианкой всю жизнь. Решай сразу, чтобы не напрасно топтать, как написано, пороги дома Божия.
- Ну, почему? – отозвалась Тамила. – Я уже решилась,
думаю, хватит сил, хоть и на смерть ради Христа.
- Это, конечно, хорошо, что ты решилась, но на свои
только силы нельзя надеяться. Проси Господа, чтобы Он помог всё преодолеть. Апостол Пётр тоже говорил Иисусу Христу, что и на смерть поёдёт с Ним, но Он ответил: «В эту ночь, прежде, нежели пропоёт петух, трижды отречёшься от Меня». И ведь так и случилось!
Так это Пётр! Он со Христом ходил несколько лет. Видел столько чудес! А ты, пожалуй, ещё ничего такого не видела… Но, ничего, Христос сказал, что блаженны не видевшие, но уверовавшие. Нам, окружённым безбожниками, конечно, труднее верить, чем древним, но есть написано ещё: «Многие же будут первые последними, и последние первыми». Может быть, это нас, последних в мире христиан, Бог поставит на первые места в Царстве Небесном.
Затем наставляли Тамилу ещё Богдан и Петя, а я пошёл встречать подходящий трамвай.
Слава Господу! Прибыли Галя и Лида. Больше наших там никого не было.
Радостно встретились, подошли к остальным. Рассказали опять друг другу о своих приключениях, снова поделились впечатлениями и решили ещё возблагодарить Господа за благополучный исход, ведь могло быть и хуже.
Помолившись Богу, пошли брать билеты. Отправление автобуса через двадцать пять минут.
Назад доехали благополучно. Тамила успела также на Кадиевский автобус и обещала обязательно быть в собрании на следующее воскресенье. А мы обещали ожидать её в воскресенье на автостанции в девять часов утра, потому что ещё не знали, где назначено следующее собрание.
Нужно добавить ещё, что на следующей неделе, как мы ожидали, никого из нас почему-то никуда не вызывали, как то бывало раньше.
Кагэбисты, явно, что-то затевали.
Оказывается, они видели, что запугиванием и штрафами им не под силу уничтожить христианство. Нужны были более радикальные меры. Но законодательство не предусматривало их. И эту насущную для них проблему надо было решить на высшем государственном уровне. Это как раз и делалось где-то в верхах. И кагэбисты затаились в ожидании.

Тамила

Тамила безболезненно вписалась в наш христианский молодёжный коллектив и быстро возрастала духовно.
Вообще-то, у неё с самого детства во глубине души была вера в Бога, но в селе Буняки на Полтавщине не было верующих, которые могли бы наставить её в учении Господнем.
И вот, в 1959 году ей со своей сельской подругой Лидой Хайло удалось завербоваться на Донбасс в асфальтобетонную бригаду. Было ей, без малого, девятнадцать лет. Работа была не легче, чем в колхозе телятницей или дояркой, но зато нормированный рабочий день, городская жизнь и т. д.
Через год, получив первый очередной отпуск и посетив родину, она в Козельщине, где проживала её родная сестра Надя, уверовала окончательно, получив наставление от Марии Сердюк. В таком положении она и разыскала нашу Алчевскую церковь. Алчевской её называли потому, что город Ворошиловск до 1931 года назывался Алчевском. Так по старинке и повелось.… Кстати, с конца 1961 года Ворошиловск переименовали в Коммунарск, а в 1992 году он опять стал Алчевском.
Жила она в городе Алмазной в общежитии со своей подругой, землячкой Лидой. Лида тоже уверовала и стала посещать наши собрания. После этого они нашли себе частную квартиру, так как контингент общежития отрицательно влиял на их христианскую жизнь.
И что удивительно, Лиде Бог сразу дал дар видений! Она видела их на каждой молитве. И когда они с Тамилой молились, то на любую нужду получали всегда ответ. Правда, нужды у них были далеко не церковного характера. Но они утешались этими откровениями, а церковь об этом ничего не знала, ведь они жили в Алмазной и посещали собрание только по воскресеньям.
Приближалась уже осень, и церковь готовилась к последнему в этом году крещению. Среди претендентов были, конечно, и Тамила с Лидой. И вот, однажды на собрании, когда испытывали тех, кто желал креститься водою, на первой же молитве Лида видела видение, что ей ангел давал какой-то белый свёрток, но выскочила собака и выхватила его. Потом, когда мы молились о Тамиле, она опять видела видение, что я на воде пускал в сторону Тамилы белые крестики.
Я действительно тогда очень много задавал вопросов Тамиле. Тут обнаружилось и их автономное водительство видениями. Оказалось, что в этом отношении они совсем не наставлены, даже могла быть угроза искушения или мог даже произойти какой-либо большой соблазн.
Кроме того, у Лиды мать, живущая на Полтавщине, когда узнала, куда ходит Лида с Тамилой, сильно возмутилась. И мы спросили у Лиды, будет ли она следовать за Господом, если её мать, скажем, категорически будет запрещать ей в дальнейшем посещать христианские собрания. Лида ответила, что матери она не ослушается.
До крещения Лиду не допустили. Тамиле тоже предложили ещё подождать. Она согласилась.
Дней через десять приехала в Алмазную мать Лиды, наделала много шуму, за двое суток рассчитала Лиду и забрала к себе домой.
Осталась Тамила в полном одиночестве. Конечно, хорошо было быть в собрании с друзьями в воскресные дни. Но как долго ожидать этого единственного выходного за всю неделю! Сначала нужно целых шесть дней отработать в развращённой безбожной среде среди грубых, вульгарных вербованных женщин и только тогда в воскресенье немного утешиться в уже ставшей родной церкви.

- Слушай, кому ты бережёшь свою честность? –
возмущалась почти вся бригада, - так  ото и засохнешь там в девках. Заплеснешь та тилькы й дила.
- Вот, вот! На старости придётся кайлом долбить…
Придётся вызывать всю нашу бригаду на помощь… с кирками… с лопатами…
- Да что вы там говорите… Это она до первого
случая… У них же там есть праздник, повальный грех называется. Один раз в году собираются тёмной ночью, тушат свет. И, кто кого сгрёб, тот того и… Бывает так, что сын мать свою поймает. А отец дочку свою трахнуть может…
Молча сносила тамила все вульгарные выпады против неё. Что могла она сказать этой цинично насмехающейся толпе? Всё уже не один раз было говорено и переговорено, но напрасно…
Сатана не дремлет и постоянно клевещет на народ Божий. Отряды официальных и неофициальных атеистов усердно распространяют разные грязные небылицы о верующих, порочат их, чтобы привить людям ненависть и отвращение к искренним христианам.
Все средства массовой информации: и печать, и радио, и телевидение целеустремлённо и планомерно ведут нескончаемую борьбу по уничтожению христианства в Советском Союзе, а в перспективе и с замашкой на весь мир. Хрущёв сказал, что нынешнее поколение людей будет уже жить при коммунизме. А при коммунизме, как заявлялось ранее, верующих не будет.
- Ну, что ты молчишь, Тамила? Ну?
А Тамила уже давно не слушала их. Она думала о том, что завтра будет крещение, а она должна ждать и ждать, теперь, наверное, до следующего лета.
Больно защемило её сердце…  И на следующий день, прямо на берегу Орлового пруда она, расплакавшись, снова стала просить церковь о крещении. И его ей преподали.
После, вспоминая это, она говорила мне, что было очень хорошо, что не было меня на этом крещении. А я действительно отсутствовал на этом собрании, уже не помню, почему, и, правда, мог бы быть против её ещё не совсем зрелого, как я считал, обещания. Сейчас, между прочим, слава Богу, я уже так не поступил бы.
Бригада, в которой работала Тамила, всё так же ежедневно подтрунивала над ней, ущемляла её самые сокровенные чувства, и никто из них не мог понять того, что Тамила свою неистраченную молодость подарила уже Иисусу. Свежесть юности, девичью чистоту, всю неутомимую энергию лучших лет жизни она решила положить на жертвенник любящему её Господу в благоухание приятное.

1961 год

Наступил уже 1961 год. Мы все так же регулярно собирались по воскресеньям, но только по разным местам, то на шахте 10, то на Пар. Коммуне (Парижской Коммуне), то на шахте «Никанор» (теперь это г. Зоринск). Собирались в Павловке, в Брянке, Ворошиловске, Белянке, Белом и других городах и посёлках.
Почти все эти места кагэбисты прекрасно знали, но не всегда они успевали застать нас на «месте преступления», потому что мы всё-таки старались проявлять осторожность и благоразумие.
Знали чекисты и то, что основателями церкви христиан веры евангельской (ХВЕ) в городе Ворошиловске были Олег Климок, Павел Ахтёров и Степан Петраш. Ещё в 1954 году многие из баптистов примкнули к ним, и эта самоотверженная молодёжь – дело их рук.
Церковь ХВЕ гораздо опасней для коммунистического общества, чем консервативные баптисты, которых удалось уже подчинить власти. Абсолютно все без исключения, пресвитера баптистских церквей обязаны были докладывать власти о количестве членов, кто убыл или прибыл, куда и почему, сколько есть бывших комсомольцев и т. д. и т. п. Крещение запрещалось преподавать до тех пор, пока юноша не отслужит в армии. Запрещались женские и детские собрания. Малолетних детей брать на собрание запрещалось вообще. Запрещалось также иметь библиотеки духовной литературы.
Словом, планомерное уничтожение религии благополучно претворялось в жизнь. И вдруг, тут возникают какие-то христиане веры евангельской…, не подчиняющиеся закону о религиозных культах!
Они уже и поют в автобусах псалмы. И проповедуют. И детей водят на собрания, даже среди белого дня совершают обряды крещения. А на бракосочетания к ним съезжаются не только со всей области, но даже и с других регионов. Нет, дальше коммунистам терпеть уже не возможно! Как ни пытались они всякими хитроумными способами подвести церкви христиан веры евангельской под регистрацию, чтобы хоть как-то начать потихоньку потом затягивать петлю на их шее, но этого им сделать так и не удалось.
Оставалось только одно средство – репрессии. И вот, долгожданный результат! В этом году появилось дополнение к статье 209 Уголовного кодекса УССР, по которой теперь уже можно было привлекать к уголовной ответственности не только за разврат, как предусматривалось ранее этой статьёй, но и за вред здоровью, причинённый в результате отправления религиозных обрядов. Вот под эту статью и принялись подгонять кагэбисты все действия неукротимых христиан, поравняв их, таким образом, с самыми низкими развратниками и отбросками общества.
Во многих городах Украины уже успешно прошли показательные суды по обвинению христиан веры евангельской или, как их в народе называли, пятидесятников. Я ездил на такой суд в Макеевку. Там осудили пресвитера Васю и диакона Мишу поместной церкви. Дали по пять лет. Это же хотелось сделать кагэбистам и в Ворошиловске, но пресвитер Олег Климок и все старшие братья опять уехали на весь летний сезон на заработки в Верхоянск добывать оловянные руды. А как хотелось бы начать с головы!
Может быть, поэтому с нами не торопились. Ждали возвращения пресвитера и главных виновников существования ревностной церкви.
Но собрания наши они старались регулярно разгонять. На хозяина дома, в котором проходило собрание, всегда налагали штраф по 50 рублей. Это равнялось приблизительно половине тогдашнего месячного заработка.
Многие верующие уже стали бояться приглашать на собрания в свои дома, и мы решили проводить наши собрания прямо на лоне природы. Собирались в балках, в посадках, на поле и других местах. Летняя погода пока позволяла это. И мы не унывали!

Ромашки

          «Посмотрите на полевые         лилии…»            (Мф. 6, 28).

В нашей местности не растут полевые лилии. У нас обильно растут белые ромашки. С первого летнего месяца и до поздней осени они украшают собой нашу природу. Белоснежными  нарядными коврами они окружают Лиманский яблоневый сад, растут вдоль тропинок, буйно цветут даже в тех местах, где вывезен за город и безобразно свален всякий мусор.
Эх, ромашки, ромашки! Если бы вы умели говорить! Вы бы поведали множество удивительных историй о судьбе гонимой коммунистами церкви в стране Советов, о регулярных собраниях алчевских христиан 20 века, а точнее, собраниях 1961 года на лоне донецкой природы.
Вы постоянно присутствовали всё лето на их живых общениях, слышали множество поучительных наставлений, были молчаливыми свидетелями искренних молитв, чудных песнопений, когда даже неверующие люди с окраин города выходили поближе к Лиманскому саду, чтобы послушать мелодичные, задушевные песни молодого христианского хора, которому не было места ни в театрах, ни в домах культуры, и только Божья природа беспрепятственно позволяла звучать дивным аккордам.
Вот и сегодня на лоне девственной зелени, окружающей Северную балку, приезжий брат Вася Билык (мы его называли Краснодонский, потому что он был из Краснодонского региона) срывает юную ромашку для примера в своей проповеди. Он трогательно говорит о милосердии Божьем. Слова его необычайно доходчивы и как-то по-особому долго звучат, всё плотней заполняя собой всё воздушное пространство:
- Посмотрите на ромашки….  Если же траву полевую
Бог так одевает, то кольми паче вас маловеры… Он добрый Пастырь! Он любит нас, как мы, подчас, любить не умеем.
Зачарованно слушает проповедь сестра Зоя. Пожилые сёстры иногда одобрительно поддакивают, кивая головами. Беззвучно плачет сестра Оля. На лице у неё божественное смирение, взор направлен ввысь, а глаза всё больше и больше наполняются слезами. Почувствовав, что они уже до краёв наполнили её глаза, она быстро склонила голову, и сразу несколько крупных жемчужных слезинок скатилось по её лицу. Коричневое платье быстро поглотило эти горячие жемчужинки. А мокрые следы на своих щеках Оля торопливо вытерла беленьким платочком и снова подняла свой взор к голубым небесам.
Оля – это одна из сестёр, приехавших к нам на посещение из Макеевки. Она всего три года, как приняла крещение. Трудная у неё была жизнь. Воспитывалась в детдоме… Была активной комсомолкой. Имела такого же мужа. В жизни никогда не относилась равнодушно к несправедливости. И однажды, увидев, как несправедливо ущемляют на работе одну верующую женщину, она пошла в защиту её. Но против неё выступили почти все её друзья. Что ты, мол, защищаешь баптистку?
- Да ведь у нас же равноправие! Верит, ну и пусть себе верит. А работает она, пожалуй, даже лучше всех. И премию она заслужила! Что вы думаете, люди зря выдвигают её кандидатуру, а вы её уже третий раз вычёркиваете?
Но не тут-то было!
- Нет, - сказал парторг, - премировать мы её не будем.
Ты знаешь, Оля, что она совсем и не баптистка, как её называют, а пятидесятница?! А секта пятидесятников у нас в Советском Союзе запрещена. Да и вообще, что мне скажут в райкоме партии? Мало того, что не ведёте воспитательной работы с сектантами, да ещё и, скажут, поощряете их. А ты знаешь, что они делают в сектах? Это же антисоветчина! Запрещают поступать в профсоюз, в комсомол, детям не разрешают носить галстуки и вступать в пионеры. Это морально забитые люди, запуганные вечными мучениями. Учиться им в техникумах и институтах не разрешается. В кино им ходить тоже нельзя, в театр так же. В художественной самодеятельности не участвуют. За что же их премировать? Ну, да, в общем, ясно, - сам подытожил свои речи возбуждённый парторг. – Пошли дальше…
Да. В общем, ясно стало Оле, что спорить бесполезно. Но перед ней один за другим возникали вопросы. А правильно ли всё это?
Она позже спросила у Даши (так звали ту женщину), почему она не продолжала учиться. Даша подробно рассказала, как её ещё в сталинские времена исключили из девятого класса, а теперь ей учиться уже ни к чему.
Так у них начались первые беседы. Со временем Оля стала посещать христианские собрания и, уверовав, дала Богу обещание доброй совести. Интересно отметить, что Оля (она окончила 10 классов без единой тройки) хорошо понимала выражение «обещание Богу доброй совести» без добавления слова «служить», как это обычно делают почти все верующие. Она давала Богу обещание не служить, а гораздо больше того, а именно, иметь по отношению к Нему добрую совесть. Так же, как дают обещание любви (не в любви!), обещание верности, так она дала обещание доброй совести. И во время собраний, и в минуты радостей и печалей, и в другие периоды своей жизни она обещала Богу иметь всегда по отношению к Нему добрую совесть, то есть жить так, чтобы не было никогда стыдно перед Ним за свои поступки.
На следующий день муж покинул её, когда она отклонила его ультиматум бросить веру.
Детей у Оли не было, и она полностью окунулась в христианскую жизнь, как некогда отдавала себя комсомолу.
И вот сегодня проповедь брата Васи глубоко тронула её сердце. Как много успела нагрешить я за свои 24 года? – думала она, - и Господь всё простил мне. Вспомнились постыдные аборты, многочисленные половые похождения, начавшиеся с 14 лет. Рано проснувшаяся чувственность увлекала её в любовные связи ещё с седьмого класса, когда за вешалкой в раздевалке прижал её за грудь Колька Протасов. Она тогда под видом сопротивления, согнувшись, зажала его руку так, что он долго не мог высвободиться и покраснел перед забегающими ребятами. Позже она его развратила, развратив и себя. Правда, выйдя замуж, она не изменяла своему мужу никогда.
Вся жизнь промелькнула у неё в мыслях, а брат всё говорил и говорил…
- Придите ко Мне все труждающиеся и
обременённые, и Я успокою вас… Я жизнь отдал тебе. А чем воздал ты Мне?…
По окончанию проповеди избрали псалом «Плачте очi, лийтесь сльози…». Это был любимый псалом Оли. Его высокие ноты были свободно доступны её коловиатурному сопрано. А из голубых, широко открытых глаз снова катились слёзы.
После опять звучали проповеди и песнопенья. Вся природа наполнилась славой великого Бога. И в заключительной молитве, исполнившись Духом святым, торжествовало всё собрание.
По окончанию служения пели псалом «С хвалой к Отцу небесному…». Вдруг, одна сестра наклонилась к уху другой. А та, посмотрев куда-то поверх голов, подошла тихонько к старшему брату. После этого уже брат Вася и все остальные повернули свои головы на дорогу, идущую из города. По ней прямо сюда бежало большое количество мужчин.
Кагэбисты – решили все. Метров за триста люди разделились, и половина повернула направо, а половина – налево. Кто же они, что им нужно? Здоровые парни, некоторые с красными повязками на рукавах, а кое-кто с повязкой, обмотанной вокруг кулака, быстро огибали собрание и затем, сомкнувшись в кольцо, стали осторожно приближаться с озлобленным видом, полным готовности к рукопашной схватке.
Оказывается, кагэбисты, захватив с собой дежуривших в ДНД дружинников, обратились ещё в близлежащую автоколонну, призвав там на помощь ещё дюжину комсомольцев и, проинструктировав их о возможном сопротивлении, направили всех сюда для «ликвидации нелегального противоправного сборища». Поэтому-то дружинники, готовые к решительной схватке, разочарованно опускали руки, когда поняли, что никакого физического сопротивления не будет.
Собрание невозмутимо пело гимн Господу во славу, а церкви для ободрения:
Пусть все в тебе служителя
Господнего найдут
И к нашему Учителю
Чрез жизнь твою придут…
Ни один человек не собирался убегать.
Кагэбисты, подошедшие позже дружинников довольно заулыбались, но затем, возмутившись долгим пением, начали кричать и применять силу. Один, особо резвый в этом отношении, стал расталкивать верующих, а регента больно толкнул в живот.
- Прекратите…
Пение расстроилось.
- Прекратите безобразие, - всё кричали чекисты..
О каком безобразии они говорят? Как же они проповедуют свободу собраний, шествий, демонстраций? Свободу совести?
Лживая коммунистическая свобода! Сколько слёз, пролитых в сырых, холодных  казематах из-за обманутых надежд на красивую конституцию, на гуманные советские законы, оборачивающиеся  длительными сроками заключения в концентрационных лагерях Колымы, Мордовии, Казахстана и т. п.
Не может не сбыться Священное Писание! Христос сказал: «Будете ненавидимы всеми за имя Моё».  И эти слова не зависимы, между прочим, ни от какой власти.
Нас всех снова переписали. Получился длинный, солидный список. В КГБ появился ещё один очередной акт «о тайном сборище сектантов».
А вокруг невозмутимо буйно цвели белые ромашки. Они опять, как всегда, были молчаливыми, но верными свидетелями очередной акции насилия над свободой совести современных христиан в пресловутой свободной стране – Советском Союзе.

Водимые Духом

«Ибо все, водимые Духом Божиим, суть
                сыны Божии» (Рим. 8, 24).

Мы всё так же регулярно собирались на собрания каждое воскресенье, но теперь стали постоянно молиться, чтобы Бог дал нам свою охрану. Так же, если мы хотели ехать куда-либо на посещение, то обязательно тоже вместе просили благословения. И Господь, обычно, отвечал нам.
Помнится, однажды мы собрались ехать в Енакиево. В субботу после работы мы решили собраться на автостанции в 18 часов. Раньше мы не могли собраться вместе, так как в те времена суббота была ещё рабочим днём. И вот, мы на автостанции. Посмотрели на расписание, а в сторону Дебальцево нет уже никаких рейсов, да и дежурный диспетчер уже закрывает своё окошечко. Рабочий день закончился. Автостанция опустела. Что же делать? Мы отошли в сторонку и решили помолиться. Кратко, но, дружно воззвав к Богу, мы сразу получили ответ. Сестра Лиля Янцевич ясно увидела видение: белая дорога и на ней открытый шлагбаум. Истолкований нам не потребовалось. Мы все поняли, что Господь благословляет наш путь.
Обратившись снова к уже уходящему диспетчеру, опять услышали, что автобусов нет, и сегодня не будет.
Стали, переминаясь с ноги на ногу, ждать, не зная чего. Но автобусов действительно не было.
Минут через десять мы снова решили помолиться, так как закрадывалось сомнение, что же нам делать, может быть нам нужно выйти на трассу Луганск – Дебальцево? Тогда автостанция была только возле Колхозного рынка.
Сестра Лиля снова увидела то же самое видение, и мы решили ожидать.
Вдруг, откуда ни возьмись, подъезжает маленький автобус. Мы, естественно, сразу все дружно кинулись к нему. Но шофёр категорически заявил: «Нет, нет, я никуда уже не еду». Он сбегал к диспетчерской. Она была закрыта. Водитель как-то помялся вокруг автобуса, взглянул на нас и спросил: «А куда вам надо?»
- В Енакиево, - единодушно закричали мы.
- А сколько вас человек?
- Двенадцать.
- Садитесь, сейчас поедем.
Мы радостно заполняли автобус. Нашлись ещё пассажиры до шахты «Никанор», до Дебальцево, и мы сразу поехали.
Как обычно, испросив разрешения, мы почти всю дорогу пели псалмы, беседовали, радовались, что Господь так чудно устраивает нам путь, предоставляя даже помещение для нашего общения. В Енакиево до Блочка мы приехали, когда только начинало темнеть.
Здесь мы как раз успели на собрание, порадовав их небольшую группку, оставшуюся без своего пастыря. Брата Женю Кондракова (мы его называли Женя Енакиевский) недавно осудили. И это уже в третий раз!
Мы знали, что в любой момент с нами может произойти то же. Но таков наш тернистый христианский путь. Да будет Твоя  воля, Господи!
Помнится мне и другой случай, когда мы ездили в Макеевку. С Макеевской церковью у нас были давнишние дружеские христианские связи. До сих пор не забывается их регент Петя, позже уехавший на Кубань. Помнится сестра Зося, вышедшая позже замуж за этого Петю. Самым молодым ревностным братом был Лёня. Говорят, он теперь пресвитер. У Лёни была младшая сестра Лида, которой недавно сделали операцию аппендицит, и ей трудно было в троллейбусах, где постоянные давки.
Очень высоким голосом пела у них сестра Оля. Помню ещё Валю Разинькову. У них в доме я ночевал. Ещё помню, что после Пети стал регентом у них брат Саша. А ещё запомнилась сестра Люба, которая хорошо играла на гитаре и пела псалом «Иисус, ко мне приди…», который очень всем нам нравился.
Так вот, решили мы однажды съездить в Макеевку на воскресное служение. Поезд шёл в 22, 30. Мы могли до часу ночи быть уже там, переночевать и утром бодрыми побыть на собрании.
Вечером в субботу мы собрались у сестры Лили. Она жила на Жиловке, прямо возле вокзала, второй или третий дом от него. Там они вдвоём с матерью  снимали небольшой флигелёк. Нас было восемь человек: я, Богдан Свердан, Лида Подбуцкая, Галя Мудрицкая, Лиля Янцевич. А остальных уже не помню.
Мы помолились, чтобы Господь благословил наш путь и сохранил нас от всякого зла. Лиля видела видение: опять шлагбаум, но только закрытый, а дальше что-то непонятное. Мы поняли, что пути нет, во всяком случае, на этот поезд. Однако мы всё-таки сходили на вокзал, но билетов на этот поезд не оказалось.
Следующий поезд на Макеевку шёл в 1 час 30 минут ночи. Можно бы поехать и ним. Мы снова помолились, но видений никаких не было. Решили всё-таки дождаться половины второго. Но билетов снова не было.
Домой ехать было уже невозможно, так как троллейбусы ходили только до часу. Лиля предложила переночевать у неё. Хотя у неё была одна небольшая комната, но всех она умело распределила прямо на полу, постелив всё возможное в двух местах. Отдельно для братьев и отдельно для сестёр. Престарелая мать её осталась на кровати.
В 6 часов должен был идти ещё один поезд в сторону Макеевки. Может этот шлагбаум откроется только утром?
Кое-как переночевали этих пару часов и, конечно,  не отдохнули хорошо, но уже прозвенел будильник.
На молитве снова не было никаких видений. Может быть, есть у кого-то из нас какой-то тайный грех или что-то заклятое, как у Ахана, рассуждали мы.
Я вспомнил, как мы ехали сюда вечером на троллейбусе. На заднем сиденье сидели Галя и Лида. А мы с Богданом стояли возле них. Потом сёстры решили посадить ещё кого-либо и, потеснившись, предложили сесть мне. Лида, сидевшая на краю, развернулась полу боком. И я сел между ними. Но из-за тесного прикосновения к Лидыной груди почувствовал себя как-то неловко и решил встать, мол, очень тесно.
- Садись, чего ты…
- Да нет, я лучше постою.
- Ну, давайте я попробую, - пробасил Богдан.
Он без малейшего стеснения сел и правым плечом полностью влип в пышную грудь Лиды. Так они и просидели до самого вокзала.
Мне тогда это казалось очень неприличным, и я сразу же по приезду на вокзал отозвал Богдана в сторону и обличил его за такое поведение. Он обличение принял и согласился, что лучше так не делать.
Теперь, когда Господь снова не отвечал нам, мне невольно вспомнился этот случай, и мы решили ещё раз помолиться, чтобы Господь простил нам все наши прегрешения и не отступал от нас.
Мы опять помолились, но ответа никакого не было.
В шесть часов вышли опять к поезду. Билетов снова не было. Кто-то посоветовал пойти прямо к вагонам и попросить проводников взять нас без билетов.
В одном из вагонов нас, наконец, взяли. Всех восьмерых провели в одно полностью свободное купе. Мы все как раз поместились. Как только поезд тронулся, нас сразу же попросили оплатить дорогу по завышенным ценам. Мы заплатили. Доехали благополучно, но там, в Макеевке, куда мы пришли, уже все ушли на собрание. Пришлось идти на другую квартиру. Там сказали, что собрание сегодня в роще возле канала с питьевой водой, но провести туда нас некому. Дали нам ещё один адрес, там было, кому нас провести. Нашли и этот дом. Нас провели. Уже было 12 часов дня, но мы надеялись хоть уже к концу попасть всё-таки на собрание.
Вот уже роща. И вдруг, навстречу нам бежит Саша-регент со своим чемоданчиком в руках, в котором он обычно носил свои нотные тетрадки и другую христианскую литературу.
- Саша!
Саша уже проскочил нас, не заметив, но затем, узнав, сделал, было, шаг назад, но потом крикнул:
- Давайте назад, нас сегодня тут разогнали.
Мы вернулись. Он рассказал, что все уже разбежались и никого, пожалуй, сейчас уже не соберёшь до вечера. На вечер мы не рассчитывали оставаться и, так как около 14 часов шёл поезд назад, мы решили сразу вернуться домой. Передав приветы друзьям, мы поехали на вокзал.
Такая неудачная поездка была у нас, когда не было благословения Господнего.
А однажды вечером мы собрались на собрание на Пар. Коммуне у сестры Ксении. Помолились об охране. Лиля видела видение: была чёрная рука на столе. Мы переглянулись. За столом сидели мы втроём: я, Петя Писарчук и брат Ваня. Петю я хорошо знал. Это был молодой, ревностный брат. У него была ещё сестра Надя. Воспитывала их мать сама, так как отца их во время войны расстреляли за отказ от оружия. А вот, Ваня не был ещё членом церкви, у него было какое-то запутанное прошлое, и мы не совсем могли на него полагаться. И вот, такое видение!
Мы решили помолиться ещё об истолковании. Снова были какие-то непонятные видения. Решили помолиться ещё раз и продолжать служение.
Встав с молитвы и избрав псалом для пения, мы не успели начать петь, как заходит хозяйка Ксения из коридора (она выходила за чем-то на улицу) и тревожно сообщает:
- Наверное, кагэбисты приехали. Какая-то большая,
крытая машина…
И действительно, через пару минут заходят три человека. Одного из них мы уже хорошо знали. Это Иван Иванович – майор КГБ.
- Ну, что? Опять продолжаете нарушать советские
законы?
Он достал какую-то папку, пробрался к столу, потеснил нас и, сев за стол, начал составлять очередной акт о «тайном сборище». Его рука, лежащая на столе, напоминала и объясняла нам сегодняшнее видение.
После составления акта они велели всем молодым выходить и садиться в кузов с брезентовым тентом. Машина тронулась и поехала в сторону Ворошиловска. Наверное, на допрос!
Мы стали петь псалмы. Но на трассе Луганск – Дебальцево машина остановилась, и нам велели выйти. Неужели станут нас бить?
Мы ожидали, что же они будут делать дальше. Но они, высадив нас, сели опять в машину и уехали, не сказав нам больше ни слова.
Слава Богу! Мы всё равно радовались, что на этот раз так быстро от них отделались. А ведь бывало и хуже!
Как бы то ни было, но всегда приятно и радостно ощущать водительство Духа Святого.
Это я рассказал только о тех случаях, когда присутствовал непосредственно сам. А сколько откровений получали наши старшие братья Олег, Павлик, сестра Маринка! Господь открывал и тогда, когда кагэбисты посылали своих шпионов под видом верующих. Он срывал маски с лжебратьев, приходивших к нам в овечьей шкуре, неоднократно указывал нам места, где нам необходимо было быть.
Трудный христианский путь среди незаслуженных унижений, всяческих притеснений, несправедливых ущемлений и грядущих репрессий казался нам совсем не тяжёлым, а даже радостным и отрадным, потому что с нами всегда был наш Господь, Духом Святым предсказывая нам неутешительное грядущее. Оно было хмурым и суровым, но не бесконечным! Нам было открыто, что предстоят тяжёлые испытания, а потом – великая свобода, но не так скоро, как нам этого бы хотелось.

Заступник – наш Господь

Я работал сверловщиком на Металлургическом заводе в цехе ремонта прокатных станов (ЦРПС). Все там знали, что я верующий, и часто старались выяснить, как я совмещаю веру в Бога и учёбу в Украинском заочном политехническом институте.
В ночную смену возле моего станка, бывало, собиралось больше полдюжины рабочих, и все задавали самые разнообразные вопросы. Приходилось действовать на два фронта: и работать, и отвечать, так как то, что позволялось другим, мне, как верующему, делать мастер не разрешал. (Я имею в виду отвлечение от работы).
Вопросы бывали и простые, и сложные, и лёгкие, и тяжёлые, из своих соображений и заимствованные из атеистической литературы.
Я помню, тогда в календаре был нарисован большой камень и поставлен вопрос: может ли Всемогущий Бог создать такой большой камень, чтобы и сам не мог его поднять? Задали его и мне. Но, надо сказать, мы в церкви разбирали этот вопрос и не только этот, но и многие другие каверзные вопросы, кочующие из одной атеистической брошюры в другую.
Мне легко и быстро удалось объяснить им, что Бог – всемогущий в юридическом смысле этого слова, а не в физическом, то есть Бог всё имеет право сделать. Но вместе с
тем всемогущий Бог много кое-чего сделать не может. Об этом сказано и в Библии. Он, например, не может солгать, не может отречься от своих слов. Когда Он творил мирозданье, то, написано, премудрость была у Него советницей. Однако, мир наш далеко не идеальный, и Бог продолжает его, и человека в частности, совершенствовать. Значит, сразу лучшим Он его сделать тоже не мог.
Так что, вопрос-уловка о создании большого камня решается довольно просто: Бог имеет на всё право, но о физических параметрах Его возможностей мы просто не всё знаем и судить об этом не можем.
Рабочие удивлялись, что у меня легко и просто всё получается, хотя они надеялись на моё полное замешательство при постановке такого вопроса.
А один рабочий, недавно вступивший в партию (КПСС), искренно возмутился:
- Ну, ты же учишься в институте. Ты же должен
понимать всё-таки, что всё в мире материально, а ты опять насаждаешь давным-давно избитый идеализм.
- А кто тебе говорил, что я проповедую идеализм? Я
проповедую самое доброе в мире учение Иисуса Христа.
- Вот именно, а это реакционное учение, да и вообще
ты говорил, что Бог – это Дух. Фу… (он подул в сторону), и ничего нет. Дух не материален!
- Ну, это ты так думаешь, да ваши философы. Когда
то считали, что и свет, и звук не материальны. А теперь поняли, что это различные формы существования материи. Так вот, Бог – это тоже высшая форма существования материи, которую человек ещё не смог постичь. И довольно неразумно считать, что того, чего ты не постиг, не существует вообще.
Задавали мне ещё вопросы о том, что кит с научной точки зрения не мог проглотить Иону, о хождении Иисуса Христа по воде, об «изуверских» постах, о всемирном потопе, о видениях и т. д. и т. п. Но я не буду здесь останавливаться на этих вопросах, потому что я уже описал о них в своей небольшой книжечке «Чудесная Библия», где рассматривается больше полсотни библейских чудес и интересных явлений, опровергаемых атеистами, но имеющих научное объяснение. Правда, книжечка эта до сих пор не издана из-за отсутствия средств.
Особенно часто «допекал» меня каверзными вопросами долбёжник Юра Кудрин. Я ему давал читать Евангелие, и он выискивал там для меня всяческие уловки. Работал он метрах в пяти от меня на немецком долбёжном станке. Станок был старый, трофейный и очень большой. И, как шутили рабочие, был пригоден для маленьких работ на больших деталях. Ползун его при работе поднимался где-то выше четырёх метров вверх.
Юра, бывало, в ночную смену настроит станок, включит механическую подачу и подходит ко мне немного подискутировать.
Так было и на этот раз. Он пришёл и начал:
- Вот, в Евангелии написано: просящему у тебя дай.
Правильно я говорю?
- Да, есть так написано.
Я разговаривал и сверлил деталь каким-то большим сверлом. Помпа охлаждения у меня не работала. И мне приходилось охлаждать сверло, поливая его эмульсией из маслёнки. На долбёжном станке тоже не было охлаждения, а сталь была крепкая, и Кудрину тоже надо было как-то охлаждать резец, но маслёнки у него не было. И он, застраховавшись таким предисловием, говорит дальше:
- Так вот, я прошу у тебя. Дай мне свою маслёнку.
- Видишь ли, в Писании есть ещё написано, чтобы мы
в добродетели показывали рассудительность. И я, рассудив, не дам тебе её. Если бы это была какая-то необходимость или действительная нужда личного характера, то я, конечно, дал бы. А так, мы на производстве, и маслёнку ты просишь для производственных работ… Короче, извини…
- Ладно. Но, ведь, есть же написано и, что если кто
захочет взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду.
- Ну, так это же, если потребует, то есть силой
возьмёт!
- Да. Так я, вот, заберу сам у тебя маслёнку. А ты дай
мне в придачу ещё и молоток
Он, улыбаясь, взял маслёнку и застыл в ожидании моей реакции. Мой ум лихорадочно заработал. Как быть? Ведь он, по сути дела, прав! И я быстро отреагировал:
- Хорошо. На тебе в придачу молоток. Но только знай,
что есть ещё в Писании написано, что тот, кто касается нас (верующих), тот касается зеницы ока Божия.
- Ничего. Я так постепенно все инструменты из твоей
тумбочки перетаскаю к себе.
И он ушёл. Он действительно долго поливал из моей маслёнки резец и прилежно работал часа три. Затем,  установив какую-то другую деталь, он снова настроил станок на механическую подачу и довольный пришёл ко мне.
Мы недолго подискутировали, как вдруг, на его станке что-то громко клацнуло, ползун как-то странно задёргался туда-сюда несколько раз. Кудрин, побледнев, бросился к станку и нажал кнопку «стоп». А ползун в этот момент по инерции поднялся на самую высокую точку и затем грузно рухнул вниз. Юра в это время на ускоренной подаче отводил стол в сторону, и ползун, падая, долбяком разбил бандаж круглого стола. Что-то ещё зазвенело, попадало на пол и… затихло.
Грохот был такой большой, что сбежались многие рабочие. Прибежал и мастер, пытаясь выяснить случившееся…
После некоторого обследования оказалось, что на кривошипно-шатунном механизме на ходу открутилась гайка, и всё просто рассыпалось.
Мастер велел Кудрину убрать стружку и вытереть станок, пусть утром займутся ним слесаря. Юра так и сделал. Убрав свой инструмент, он как-то помялся с моей маслёнкой. А затем, поставив её на своём станке, подошёл ко мне:
- Ну, так что, по-твоему, это Бог меня наказал?
- Конечно!
- А какое же это наказание? Я тут не виноват, и мне
ничего не будет.
- Ну, я же не знаю… Может быть, ты думал отдать
маслёнку мне. И Бог тебя только попугал…
А Юра по складу характера был всё-таки парнем незлобивым, и я в тайне души надеялся, что он мне маслёнку всё-таки возвратит.
Сейчас я уже не помню, как продолжался наш разговор дальше, но чуть позже Юра принёс мне маслёнку, молча поставил её на станок, положил молоток и, молча, ушёл, не сказав больше ни слова.
После этого случая он больше никогда не посягал на моё имущество.
Позже он поступил в медицинский институт и сейчас, наверное, работает где-нибудь врачом, так как и мать его была тоже врач. Но я Юру больше никогда не видел.


Просьба мудрости

Мне с самого раннего детства запали в душу слова моей матери, когда она рассказывала мне о царе Соломоне, который просил у Бога мудрости, и Богу это понравилось. И Он дал ему великую мудрость, а в придачу дал ещё огромное богатство. Я помнил, как мудрый Соломон удивительно правильно разрешал любые жизненные проблемы, ситуации, загадки и т. п. И мне это нравилось и тоже хотелось всё правильно понимать и верно делать. И потому я всегда, сколько помню себя, просил тоже у Бога мудрости.
Но, увы и ах! Как много для меня было непонятного. Ну, например, очень часто в проповедях старшие братья напоминали нам, что мы – служители Нового завета. Но вместе с тем мы очень часто забегаем в Старый завет. И когда Лида Подбуцкая задала вопрос о том, можно ли ей на работе надевать комбинезон, то почему-то некоторые сразу обратились к Старому завету и нашли, что женщине нельзя надевать мужскую одежду… Так же разрешался вопрос и о ношении шапок женщинами. Но мне всё-таки не была чётко понятна граница между Новым и Старым заветами. Эта демаркационная линия была какой-то неопределённой и размытой. И меня это всегда волновало.
Кроме того, меня волновали вопросы духовных откровений, пророчества, видения. Почему мы получаем ответы в видениях не так, как нам хотелось бы и как мы просили?
Непонятны были неграмотные пророчества, вроде такого, как пророчествовала Шура Никаноровская на Ваню Коршенюка: «Это Моё овно» или такие выражения в пророчестве, как «гимны гимназить», то есть так же, как петь песни и т. п. Неужели всемогущий Бог неграмотный? Но, как ни странно, подобные пророчества всё-таки сбывались.
Посещала нашу церковь когда-то Шура Зимогорьевская. Так её пророчества братья не приняли и не разрешали ей пророчествовать в нашей церкви, но она всё равно не послушалась и, можно сказать, буйно пророчествовала без разрешения. Её силой вывели из собрания, но она успела напророчествовать нашему пресвитеру Олегу Климку следующее: «Женою юности твоей завладеет другой…». А он, между прочим, не был тогда даже женат. После этого он долго искал себе невесту такую, чтобы она, став женой, оказалась верной. Он нашёл где-то на Урале из ссыльной за веру семьи Зину Смык. Хорошая была сестра, но пророчество Шуры всё-таки исполнилось лет через пять-шесть.
Мы часто на вечерних собраниях молились друг за друга по нашим просьбам и нуждам. Свою нужду о мудрости я имел всегда в тайне души и никогда не объявлял об этом другим. Но мне после молитвы Валя Десятовская уже неоднократно рассказывала видения, виденные ею за меня. Она видела, как ангел подавал мне то карандаш, то ручку, то листок бумаги, то ещё что-то в этом роде.
Надо сказать, что Валя всегда видела довольно простые видения, то ведро, то карандаш, как в моём случае, то ещё какую-либо вещь и всё. Истолкований у нас не было, и к Валиным видениям все относились как-то неодобрительно, потому что они не были понятными.
Не понимал их и я. Что за карандаш? К чему это? И вот, только уже в пожилом возрасте я понял, что ангел давал мне карандаш, наверное, для того, чтобы я писал…
Пожалуй, мне предлагалось быть писателем. А я столько времени упустил! Но, как говорится, лучше поздно, чем никогда!
А может быть, так оно и должно было быть? Раньше я в силу неопределённости в своих понятиях, в силу множества неразрешённых вопросов, волнующих меня в моей молодости, не мог с полной уверенностью взяться за перо (карандаш). И только теперь, когда все эти вопросы разрешены, я, наконец, решился предложить вам, дорогие читатели. Эту свою первую большую работу. Может быть, она кому-то принесёт какую-то пользу.
Мысли

                «Помыслы в сердце человека – глубокие
                воды…» (Пр. 20, 5).

В те юные годы я ещё не имел ответов на мои многочисленные вопросы, и мною овладевали самые разнообразные мысли.
Но сам я не понимал того, что моя голова была забита этими помышлениями. И не понимал до тех пор, пока однажды, когда мы молились о том, чтобы мне Бог дал дар видений, я ни получил странный для меня ответ. Через Тамилу было сказано: «Удали мысли и тогда получишь дар».
Какие мысли? Я стал рассуждать. О чём же я мыслю. И тут я, правда, далеко не сразу, обнаружил, что я часто придумываю для себя всевозможные крайние ситуации и пытаюсь на основании Писания находить правильный выход из них. Я эти ситуации изменял, усложнял, находил один выход, затем другой… Ситуации эти выходили у меня всегда чрезвычайно сложными, запутанными или неожиданными, зачастую связанными с чем-нибудь постыдным и т. п. И вот, из таких дебрей я старался всегда найти по-христиански правильный выход. Сердце моё всё свободное время было занято этим, и, пожалуй, моё физическое состояние было непригодным для того, чтобы принять дар видений, который я пожелал иметь постоянно, как это было у сестры Лили.
Ангел давал мне карандаш, а я, не понимая этого, просил дар видений. Анализируя сегодняшним числом ту ситуацию, которая у меня была тогда, я глубоко сожалею, что все эти мысли, ситуации я держал в голове и ни разу не изложил их на бумаге. А ведь из этого получались бы довольно поучительные, хотя и экстравагантные рассказы.
Мне и сейчас стыдно за такие мысли, но они приходили действительно, и, чтобы вы поняли это, я всё-таки приведу пару примеров.
Вот первый из них. Нам в Бугаёвке надо было совершить хлебопреломление, так как там несколько старушек, членов нашей церкви, не могли участвовать в воспоминаниях страданий Христовых у нас в Ворошиловске, потому что это обычно происходило у нас вечером, а добираться трудно. Да ещё в таком возрасте. Был там один брат недавно уверовавший, но ему ещё нельзя было этого поручить. И пресвитер поручил мне совершить там преломление хлеба вечером в пятницу. Со мной должны были отправиться ещё Галя и Лиля, чтобы можно было там спеть несколько псалмов. Сестра Ксения, наша пожилая вдова, живущая на окраине Пар. Коммуны, должна была испечь пресный хлеб, а мы после работы, зайдя к ней, должны были забрать его и вместе пешком через бугор и балку и опять бугор прибыть в Бугаёвку. Вино и чашу должен был принести я. Лиля обязалась принести полотенца для вытирания ног. (У нас воспоминание о страданиях Христовых совершалось всегда с предварительным омовением ног друг другу, как заповедал Иисус Христос).
В назначенное время я и Лиля были у сестры Ксении, но Гали почему-то не было. Подождали полчаса, – нет. Решили идти сами, ведь там нас ждут. Забрали испеченный хлеб и пошли. А дело было зимой. Дул пронзительный ветер. Дорожку заносило местами так, что снегу было по колено. Но это для нас, молодых, не было страшно. Неприятность ожидала нас впереди. Там в балке протекал небольшой ручей, который летом можно было даже перепрыгнуть. Однако, там лежало хорошее, толстое бревно, так что можно было безопасно проходить через него. Как всё получилось, я и не понял, или обломалась кора на бревне, или Лиля просто поскользнулась, но во мгновение ока она оказалась в этом ручье. Края ручья были замёрзшие, а посередине из-за быстрого течения он никогда полностью не замерзал. Я увидел её, барахтающейся и хватающейся за лёд. Она пыталась выбраться и была уже полностью мокрой, хотя там воды-то было чуть выше колена. Подбежав, я подал ей руку и помог выбраться. Мысль лихорадочно заработала. Господи! Что делать дальше? Она тоже растерялась, стала отжимать края своего мокрого пальто…
Ситуация была крайняя. Я, как-то оценив обстановку, крикнул ей: «Раздевайся!». Сам бросился к её сумке с полотенцами, которая как-то отлетела в сторону метра на два, когда она падала. Лиля сбросила отяжелевшее пальто и дрожащими руками расстегала выскальзывающие пуговицы на леденеющей кофте. Я, расстегнув сумку, достал полотенца, их было три. Затем помог Лиле снять и мокрое платье. Оно снялось вместе с комбинацией.
- Бери, вытирайся полотенцем, - сказал я, подав одно
из них.
- Нет, давай снимай и лифчик.
Она как-то съёжилась, но ничего не сказала, а уже расстегнул сзади пуговички и помог его тоже сбросить.
Я стал растирать другим полотенцем ей спину, а она вытирала грудь…
Затем я снял с себя «москвичку» (это короткое зимнее полупальто) и повелел ей надеть на себя.
Шаль у неё тоже наполовину была мокрая, и её она тоже сняла, а я с третьего полотенца быстро сделал ей пилотку и помог ей надеть на голову.
Ей стало немного уютней, но нижняя половина тела уже леденела.
- Давай, снимай остальное…
Но в «москвичке» Лиля уже не могла ничего. Я помог ей снять сапоги. Она стала на воротник своего пальто. Затем я стянул чулок с одной ноги, потом -  с другой. Так же стянул ей байковые или фланелевые трусы, превратившиеся из тёплого в очень холодное, леденящее живот бельё. Она не противилась и ничего не говорила, пребывая в шоке.
Затем я снова помог ей вытереться полу мокрым полотенцем и решил дать ей свои спортивные брюки, которые были у меня под низом.
Я снял верхние штаны, затем – спортивные. Опять надел верхние себе и помог ей надеть мои спортивные.
Ну, а обуви другой не было. Я вытер воду внутри полотенцем, и мы снова натянули ей её сапожки… Однако, она уже коченела от холода, потому что «москвичка» была большой для неё, и ветер сильно задувал под низ, хотя она была застёгнута на все пуговицы.
Мы были почти на середине пути, но назад было всё-таки немного ближе. И это «ближе» было около двух километров, А мы, и она, и я уже замерзали.
У меня в нагрудном внутреннем кармане пиджака была ещё неполная бутылка вина для преломления. В мыслях пронеслось, как Давид ел хлебы предложения, которых не должно было есть. Но то была крайняя ситуация. Здесь, пожалуй, тоже нам обоим грозила простуда, а может быть и хуже. И я откупориваю бутылку, наливаю половину в чашу для преломления и подаю Лиле.
- Пей! Пей, не сомневайся, иначе пропадём.
Она повинуется и выпивает всё. А я, словно горький пьяница, пью весь остаток прямо из горлышка. А в мыслях: ну, ничего себе, причастие!
Выкрутив и связав Лилины тряпки полотенцем, мы двинулись в обратный путь. Лиля сначала бежала, и я еле поспевал за ней. Потом она, вроде согревшись, стала замедлять свой ход. Но мне без пальто было холодно, и я всё-таки торопил её. Оставалось уже около километра, но Лиля стала идти совсем медленно. Я понял, что это подействовало на неё вино. Оказывается, она была в посте со вчерашнего вечера, и вино на тощий желудок сильно подействовало. Я дал ей хлеб, который мы несли для причастия.
- Лиля, поешь, а то ты можешь не дойти домой…
Она опять не противилась и стала есть. Но идти мы не стали быстрее. Она перестала реагировать на холод, и я заволновался не на шутку, что она и впрямь может не дойти назад.
Так оно и получилось. Уже было видно хату сестры Ксении, а Лиля еле переставляла свои ноги. Я стал её уже тянуть.
- Лиля, пойдём быстрее.
Она, вроде бы, пыталась пойти быстрее, но у неё не получалось.
Кое-как мы добрались-таки до Ксениной хаты, но она оказалась на замке. Сестра Ксения куда-то ушла. Что делать? Проситься к соседям? Какой соблазн будет! Господи, помоги!
А Лиля уже совсем не может стоять. Я ей помог приземлиться прямо на снег. И тут я обнаружил, что под заснеженным резиновым ковриком у двери лежит ключ от хаты. Слава Богу! Быстро отмыкаю. В буквальном смысле слова, затягиваю Лилю в середину. Срываю покрывало с кровати, стягиваю с Лили сапоги, вытаскиваю её из своего полупальто и укладываю на белую простынь. Она уже абсолютно никак не реагирует. Ощупываю её тело. Оно холодное. Спортивные брюки замороженные, может быть оттого, что плохо её вытерли, а может от испарины, но они задубели. Я стаскиваю их, и она совсем нагая лежит передо мной. Я первый раз в жизни вижу женщину полностью нагой. Пухленькие округлые красивые груди с поморщившимися сосками. Но мне не до этого. Что делать дальше? С кем посоветоваться? Может быть, вызвать скорую помощь? Но это получится не так-то быстро. Наверное, её надо хорошенько растереть. Ноги её совсем ледяные, но, кажется, не отморожены. Я начинаю её усердно тереть, тормошить. Она только иногда урчит и не говорит ничего и не открывает глаза. Переворачиваю её на живот, чтобы потереть спину, но, о ужас, на простыни большое пятно крови! Смотрю, оказывается, у неё сзади выше колена разодрана нога. Но кровь, кажется, не оттуда. Да, кровит где-то между ног. Неужели поранилась в таком непристойном месте и молчала, стесняясь сказать? Поворачиваю снова на спину, сгибаю и отодвигаю ногу. Вроде, ранения нет. Наверное, это пошла менструация.
- Лиля! Ты жива?
Припадаю ухом к груди, еле-еле слышу удары сердца. Может быть, это я слишком высоко слушаю? Опускаюсь ухом ниже, прямо на левую грудь. Биение слышно лучше. Опускаюсь ещё ниже и под грудью слышу, что сердце, кажется, работает нормально. А я и не знал, что нужно слушать под грудью…
И в этот момент слышу сзади голос вошедшей сестры Ксении:
- Володя! Что ты делаешь?
Можно было бы и дальше продолжать этот рассказ, но я думаю, что читателю и так понятно, какие мысли полонили моё сердце…
А вот вам совсем другой пример, который я уже только сейчас представляю вам в виде небольшого рассказа:
Она сейчас христианка. А ведь было время, когда она целиком и полностью посвящала себя танцам. Стремительные фокстроты, головокружительные вальсы, плавные танго… Но эти танцы знают и танцуют почти все, а она умела танцевать и польку, и краковяк, и яблочко, и барыню, и другие. В танцах существовала вся её молодая жизнь. Но это уже всё в прошлом… Теперь свою жизнь она подарила Иисусу. Многим непонятно, как она отдаёт свою цветущую молодость искренней вере в не признаваемого почти никем Бога. Однако она ведёт теперь святую жизнь и проповедует другим своего Спасителя. Она не стесняется говорить об этом ни на работе, ни в автобусах, ни где бы то ни было.
Но вот, однажды, она проходила вечером мимо примитивно сооружённой рабочими передвижной железнодорожной мосторемонтной бригады танцплощадкой. У них был свой баянист, который по вечерам почти каждый день собирал помимо своих рабочих ещё много местной молодёжи.
Вот и сейчас уже начали подходить молодые пары и одиночки, девушки и парни. Звонкоголосый баян быстро объединял всех в пары, молодёжь веселилась, и её количество на танцплощадке быстро возрастало.
Хотелось бы сказать им о Христе! Но как?
В этот момент танец закончился, и площадка опустела. Затем весёлый баянист разразился задорной полькой. Но на площадку никто не выходил, наверное, просто-напросто, никто не умел танцевать польку.
И тут на танцплощадке появляется… эта христианка. Лихо отплясывая, она, время от времени, протягивала руку, ища себе партнёра, но никто не выходил. Она вложила в этот танец всю свою энергию и способности так, что молодёжь была просто очарована: откуда взялась тут такая красивая и способная танцовщица? Все ещё тесней окружили площадку, ставшую сценой, и наступила необычайная тишина среди говорливых зрителей. Они, как зачарованные, притихли так, что удивительно чётко был слышен стук каблуков её простых туфлей … А она танцевала и танцевала…
Ах, христианка, как быстро может увлечь тебя этот соблазнительный мир своими прелестями… Но. Нет… Она как раз танцевала во славу Господа.
- Би-и-ис! Би-и-ис! Би-и-ис! - гудела толпа, когда
неожиданно баян, вдруг, умолк.
Девушка попыталась, было, подойти к какому-либо краю площадки, но толпа не давала ей и выталкивала её снова на площадку. И снова многочисленные выкрики:
- Би-и-ис! Би-и-ис! Би-и-ис!
Она покорно остановилась на середине площадки и, когда все затихли, а баянист уже растянул мех, она, подняв руку на баяниста, который, поняв, притих, мягким голосом сказала вдруг:
- Ребята! Вместо второго номера я хочу рассказать
вам о Христе и о том, как я в Него уверовала…
Удивительное дело! Там были одни комсомольцы, напичканные атеизмом, но никто не проронил ни слова, и она им беспрепятственно засвидетельствовала об Иисусе Христе.
Сейчас, начиная с девяностых годов, уже существуют у нас верующие, харизматы в частности, которые допускают танцы во славу Бога, но тогда, в те времена, это было немыслимым.
А у меня уже тогда бродили подобные мысли, но я не мог об этом никому сказать… Меня бы, просто-напросто, отлучили.
Как бы то ни было, но дар видений я так и не получил. У меня, оказывается, был дар образного мышления, несовместимый с даром видений. И этот дар я не мог реализовать в своей молодости, хотя много раз в видениях через Валю Десятовскую ангел давал мне карандаш, наверное, для того, чтобы я записывал эти образы, чего я тогда так и не понял.
Сейчас я много сожалею об этом, ибо драгоценное время упущено, и властно наступающая старость ограничивает теперь мои возможности. А в те молодые годы мне никто не подсказал и не помог уразуметь эти видения. Тут я невольно вспомнил, как долго не мог разуметь голоса Божьего молодой Самуил, пока ему не подсказал священник Илий.
Как жалко, что у нас и теперь очень мало хороших наставников! А если и попадаются умудрённые опытом старцы, то они, обычно, в пренебрежении у современной молодёжи. Их мнения нередко считаются даже старческим маразмом.

Онанизм

Работал я тогда на Металлургическом заводе им. Ворошилова в городе Алчевске Луганской области. До этого город назывался Ворошиловск, а с 1961 года по 1992 год он был Коммунарском. После развала Советского Союза он опять стал Алчевском. Ну, это так, между прочим.
После работы мы все, как обычно, шли в душевые, чтобы отмыть своё тело от всей грязи наших ремонтных мастерских, обслуживающих прокатные станы.
В тот памятный день мне пришлось порядочно задержаться в связи со срочным ремонтом. Когда я пришёл в баню, уже все помылись, и я был только один.
Тут надо сказать, что головки душей в нашей бане были все самодельные, небрежно изготовленные в нашей мастерской. Во многих из них отверстия для разбрызгивания воды были просверлены довольно редко, а потому вода поступала не достаточно хорошо, чтобы нормально помыться. Те же головки, у которых отверстия были часты, и вода достаточно хорошо разбрызгивалась, кто-то повывинчивал, очевидно, для своего домашнего летнего душа. Это было нормально в те советские времена, и мне, чтобы хорошо обмыться, пришлось после мытья под жидким душем перейти туда, где головок не было совсем. Вода тяжелой струёй падала из полудюймовой трубы и быстро смывала пену с головы, плеч, спины… Очередь подошла, чтобы помыть и своё половое хозяйство. Немного изогнувшись, я подставил его под тёплую воду. Какое-то приятное ощущение проскочило по всему телу. Я добавил горячей воды и поводил свой поднимающийся член под напористой струёй. О, как это было приятно!
Мой молодой организм (а я тогда был ещё не женатым) из-за невостребованной половой функции страстно искал разрядки. Я, как христианин, всегда старался побеждать юношеские похоти и избегал онанизма. До этого у меня неоднократно случались ночные поллюции. Семя изливалось само, без моего участия, когда я спал. Но в конце я всё-таки просыпался от непроизвольного приятного полового чувства, и мне оставалось только снять испачканные спермой трусы и надеть другие.
Однажды такое у меня случилось в ночь с субботы на воскресенье, в которое мы назначили преломление хлеба. Пресвитер наш Олег Климок и другие старшие братья были в тот летний сезон в Верхоянске на заработках, а для священнодействий мы пригласили (как и было договорено раньше с Олегом) из Краснодона брата Васю Билыка. Я лично встречал его утром на автовокзале, но когда разговор зашёл конкретно о воспоминании страданий Христовых, я сказал ему, что участвовать не буду. Он удивился и, конечно, спросил, в чём дело. Я объяснил ему положение.
А руководствовался я тем, что в Писании есть написано, что, если у кого случится излияние семени, то он нечист будет до вечера (Лев. 15, 16-18) и не должен есть святыни (Лев. 22, 4-7).
Хорошо, что до начала собрания у нас тогда было больше часу времени, и брат Вася (сейчас он, между прочим, живёт где-то в Канаде) смог убедить меня, что старозаветные заповеди не имеют для нас никакой силы, что мы служители Нового Завета, и теперь Господь может очищать кающегося грешника моментально и никаких сроков для этого не устанавливается.
Но то было непроизвольное излияние! А сейчас я почувствовал, что уже не могу не помочь накопившемуся семени вырваться наружу. Эрекция быстро возрастала. Полностью поднявшийся член я снова и снова подставлял под горячую, бьющую струю и двигал им так, чтобы вода попадала то на головку, то на шейку, то на середину. Какое это было блаженство! Чувствуя, что грех пленяет меня, я был уже не в силах остановиться. Горячая струя вместе со мной под усердным влиянием сатаны делала своё дело. Член мой натужился, головка распухла до максимальных размеров и из её зева, вдруг, выплюхнулся, наконец, тяжёлый сгусток белой спермы, долетев до самой стенки. Затем ещё несколько судорожных схваток выпрыснули остальную сопливую жидкость из моего организма. Возбуждённое тело моё быстро расслаблялось, радужные краски сексуального чувства посекундно меркли и увядали, а им на смену вкрадывались ощущения падшего ангела. «Не обманывайтесь: ни блудники… ни малакии… Царства Божия не наследуют» (1 Кор. 6, 9) – промелькнуло у меня в голове.
Шёл мне тогда только двадцать первый год. В девятнадцать лет я дал обещание служить Богу до конца жизни, и, вот, пожалуйста. Вспомнилось, что за произвольный грех «не остаётся более жертвы» (Евр. 10, 26), а ведь я понимал и всё равно делал.
Почти целую неделю ходил я тяжело угнетённый. Душа искала какого-то оправдания, но его не находилось. И вечером, под влиянием проповеди Олега, прямо во время собрания я встал, чтобы покаяться перед церковью. Слёзы душили меня, я не мог говорить. Олег, видя, что грех, очевидно, серьёзный, предложил мне выйти с ним в другую комнату, чтобы там выслушать моё исповедание, сказав, чтобы церковь в это время молилась за меня.
Там я всё чистосердечно рассказал, как это было. Олег, выслушав, сказал: «Да, это настоящий грех». Потом он вызвал к себе ещё моего старшего брата Павлика, чтобы посоветоваться, как быть. Затем он отослал меня назад, а сами они ещё некоторое время совещались
Вернувшись, я сел на своё место. Все в это время пели псалом. Когда петь закончили, появились Олег с Павликом, и Олег сказал всей церкви, что я действительно согрешил и глубоко раскаиваюсь и что за меня молиться можно.
- Давайте, мы все ещё раз за него помолимся, и пусть
его Господь простит.
Мы все склонились перед Господом на колени, и я
почувствовал великое облегчение угнетённой души.
С тех пор прошло уже больше сорока лет. Передо мной лежит книга Нормана Райта «Вопросы, которые задают женщины в частной беседе» (ЕМО «Кредо», 1999 г.). На странице 143 здесь написано: «Нет видимой причины, почему не заниматься мастурбацией одиноким и семейным людям, если это помогает снять возникшее напряжение»… Но я ничуть не сожалею о своём раскаянии и исповедании. Если совесть судит, и душе нет покоя – это единственно правильный выход!
Но мне сейчас обидно только за то, что нас, молодых, неправильно учили тогда (а есть многие и сейчас продолжают так учить) о том, что произвольный грех – это тот грех, о котором ты знаешь, что это грех и всё равно делаешь. (А о каких грехах мы не знаем, что это грех?!)
Обидно также, что в слово «онанизм» вкладывали и сейчас вкладывают совсем не то, что принципиально сделал Онан. А за слово «малакии» мне даже и говорить сейчас не хочется. Это тема совсем для другого рассказа.

Поездка в Молдавию

Еще в прошлом году у нас в церкви возник вопрос о вине для Вечери Господней. С хлебом было проще. Мы его пекли сами (пресный, не сдобный, но солёный). А вот, чистого виноградного вина достать нам было не так просто. Магазинным же креплёным кагором, как это было принято во многих церквях, нам пользоваться не хотелось. Ведь во всех винах очень много всяких добавок (присадок), количество которых, порой, переваливает за десяток. Хотелось иметь чистое, натуральное.
У нас на Бугаёвке жил недавно один брат, Семён Резниченко. Он приехал на Донбасс из Молдавии. Шахтёрский адский труд ему крайне не понравился, и он снова вернулся в свои края. Мы с ним поддерживали братскую связь, и он приглашал нас к себе в гости. Вот, мы и решили поехать, погостить к нему, а оттуда привезти хорошего, чистого виноградного вина для хлебопреломления.
Так совпало, что отпуск в сентябре был у меня, у Тамилы и у Лили. Мы переговорили друг с другом об этом, но Тамиле надо было поехать на родную Полтавщину, посетить стареющую мать. Однако мы пришли к согласию поехать сначала в Молдавию, посетить Семёна, а на обратном пути заехать и на родину Тамилы. К нам присоединилась ещё замужняя сестра Марина Климок (по мужу уже – Заикина). Она не работала, а муж её Вася тоже с братьями поехал на заработки в Верхоянск. Она тоже собиралась поехать на свою родину в Броды Львовской области, но решила перед этим вместе с нами заехать сначала к Семёну в Молдавию.
Так мы и сделали. Последняя наша железнодорожная станция была Бессарабка. Оказалось, что его место жительства после Донбасса на самом деле было не в Молдавии, а в Одесской области Бородинского района, в селе Гановка. Туда мы добирались случайными машинами. Но Господь благословил нас, и мы благополучно прибыли к Семёну.
Что нас поразило, так это то, что там все люди к нам здоровались, хотя мы никого не знали. На Донбассе такого не наблюдалось! В некоторых дворах стояли деревянные распятия. В наших краях мы такого не видели никогда.
Семён встретил нас с радостью. Угощал виноградом и брынзой.
На собрания там собираются очень поздно, когда уже совсем темно. Электричества в их селе ещё не было, и мы шли узкой тропинкой друг за другом буквально по пятам, потому что на расстоянии трёх шагов уже ничего не было видно.
У них как раз было преломление хлеба. Мы решили тоже участвовать. Сначала было омовение ног, как и у нас. Вино было очень красное и сладкое, что я даже подумал, не добавляли ли они сахар, но, говорят, это есть у них такие сорта винограда.
После собрания мы передали приветы с Донбасса и раздали открытки с текстами из Священного Писания. Эти открытки готовила почти вся молодёжь Ворошиловска. Я как-то увидел в магазине фотовиньетки с красивыми венками или рамочками и решил, что, напечатав их на фотобумаге, можно раскрасить их анилиновыми красками для ткани и тушью написать на них тексты. Так мы и изготовили эти открытки. Они получились красивыми, и вот, все здесь в церкви остались довольными, потому что каждому попадало то, что его касалось непосредственно, как мы и молились об этом перед раздачей этих текстов.
Мы ещё один день отдохнули у Семёна, а потом на следующий день помогли ему делать саманы для строительства хаты. Поработали целый день, так что некоторые соседи позавидовали Семёну, что у него такие гости-помощники.
Семён договорился, чтобы нам приготовили хорошее вино. Мы купили пятилитровую бутыль.
Так как мы собирались заезжать ещё на Полтавщину. А затем в Харьков к Тамилыной подруге Лиде, то вино решила взять Марина. Она повезла его к себе в Броды, а затем уже оттуда прямо на Донбасс.
А мы, то есть я, Тамила и Лиля, поехали в Козельщину.
В Козельщине мы нашли Марию Сердюк, через которую Тамила уверовала, побеседовали, помолились. Узнали, что в село Буняки, где жила мать Тамилы, автобусы не ходят. А добираться нужно километров восемнадцать попутными машинами, которых тоже не было.
Сестра Мария одолжила нам свой велосипед и ещё один попросила у знакомых, и мы решили ехать в село на двух велосипедах втроём, всячески меняясь в пути.
По дороге, правда, нам попался грузовик и немного подвёз нас вместе с велосипедами.
Мать Тамилы очень обрадовалась, стала готовить угощения…
Мы благополучно переночевали, а утром бродили в лесу, сходили на речку Псёл, но не купались: уже был сентябрь, хотя солнышко грело ещё хорошо.
Против города село выглядело пустынным, мы встретили всего одну женщину, побеседовали с ней, рассказали, кто мы и откуда.
Время отпуска нас поджимало, и на следующий день мы уже собирались ехать назад.
Утром, накачав камеры на велосипедах, мы уже были готовы в путь, как тут прибегает курьер и говорит, чтобы мы срочно явились в сельский совет.
Тамила говорила, что тут так боялись, чтобы нигде не появилась никакая религиозная группа и, прослышав про нас, они сразу же хотели с нами побеседовать, а может быть, предупредить, чтобы мы тут не проповедовали. Но мы сказали, что уже уезжаем.
Назад до Козельщины было добираться труднее, но всё же мы доехали благополучно, поблагодарили Марию за велосипеды, а затем поездом отправились в Харьков искать  подругу Тамилы Лиду Хайло.
В Харькове произошло событие, запомнившееся мне на всю жизнь.
Тамила квартиру Лиды нашла быстро. Она жила там у своего старшего женатого брата, который так же, как и их мать был большим противником всех конфессий, кроме православия. Когда он узнал, что приехала Тамила и что Лида ушла в скверик побеседовать с нами, то немедленно отправился за ней.
Только мы поприветствовались и сказали всего несколько слов друг другу, как тут  и он, схватив какую-то длинную хворостину, сразу накинулся на нас. Я сказал сёстрам, чтобы они убегали, и мы разбежались в разные стороны. Но он погнался за мной и, размахнувшись, с большой силой хотел ударить меня, но я непроизвольно защитился мандолиной, которую я купил в Полтаве, и она была у меня в руках. На мандолине появилась небольшая, но глубокая вмятина.
Он снова размахнулся. Я отскочил и как-то ухватился рукой за кончик хворостины и дёрнул её. Она легко вырвалась у него из руки, и я её этим же движением забросил очень далеко. От неожиданности он растерялся и не стал меня преследовать дальше.
С Тамилой и Лилей я сошёлся на другом конце скверика, а Лиду брат схватил за руку и, многословно возмущаясь, властно  увёл домой. Мы её больше не видели.
Вспоминая то видение, которое она видела ещё на Донбассе, что у неё собака выхватила белый свёрток, мы убедились, что это действительно так.
Всё произошедшее меня сильно смутило, особенно то, что я, ранее всегда думавший, что, если меня кто-либо ударит в правую щеку, то я подставлю ему и левую в прямом смысле этого выражения Иисуса Христа. Но, вот, когда случилось подобное на самом деле, я позорно убежал.
В поезде на пути домой у меня произошло ещё одно памятное событие. Мы беседовали за Лиду, за её всегда сбывавшиеся видения, коснулись также дара пророчества, которое Тамила практиковала, ещё живя с Лидой. Но потом братья запретили им это вне церкви, однако, много осталось неясностей. И Тамила, пользуясь случаем и свободным временем в поезде, задавала мне по этому поводу множество вопросов.
Оказывается, был у неё ещё один особенный вопрос, о котором она и хотела, и не хотела говорить, а может быть, специально интриговала меня, но как бы то ни было, я настоял, чтобы она сказала, о чём речь.
Сестра Лиля, видя, что мы всё больше и больше переходим на конфиденциальный разговор, отстранилась от нас и стала стелить свою постель и затем улеглась спать, а мы с Тамилой перешли почти на шёпот, так как весь вагон уже затихал, и почти все тоже ложились спать.
- Может тебе и хуже будет оттого, что я тебе
расскажу, но, так как ты настаиваешь, то слушай, - заявила Тамила, - только ты тогда не обижайся на меня.
Я подумал: может быть, это будет какое-то обличение в мой адрес или тому подобное, но Тамила сообщила совсем неожиданное.
Ещё с первых дней знакомства со мной я очень понравился ей, и она вынуждена была постоянно молиться о том, чтобы Бог  разрешил эту проблему: или помог избавиться от преследующих её мыслей обо мне, или даровал  нам обоим взаимность в любви. И вот, по этому поводу ей в пророчестве было сказано: «Благословлю вас, но не скоро, не теперь». Об этом она мне и рассказала.
Я ещё раньше до этого слышал когда-то, что мой старший брат Павлик тоже сталкивался с подобными откровениями. Ему в Старобельске сестра Валя Елецкая, а она имела дар видений, тоже рассказывала, как она видела видение за него, как ангел разрубил его сердце, а в его сердце находилась она, Валя, и т. д.
Павлик сразу отверг это, а Валя позже сблудила с кем-то и ушла в мир.
Слышал я также, что обычно все браки, заключенные «по откровениям», неустойчивы и непременно распадаются. Но Тамила была красива, ревностна к Богу, и мне это импонировало. Однако нравилась мне больше сестра Лиля, хотя она не блистала красотой и была старше  и выше меня. Я как раз в этом году летом молился Господу о ней и сам себе поставил условие, что если Лиля старше меня не больше, чем на полтора года, то предложу ей объединить наши судьбы. Я тогда не знал, на сколько она старше. Оказалось, что она старше ещё на шесть дней сверх того, чем я себе сделал допущение, призвав во свидетели Бога.
Итак, Лиля уже не была кандидатурой в невесты для меня, и вот, выясняется, что Бог предусмотрел Тамилу…
Я не сразу нашёлся, что ответить Тамиле, и она, почувствовав неладное, смутилась и произнесла:
- Лучше бы я тебе этого не говорила.
Она, пожалуй, чувствовала себя, как попавшая в западню. Мне искренно стало жаль её, и я поспешил её утешить:
- Я думаю, страшного здесь ничего нет. Бог может
предусмотреть для нас то, чего мы и не подозреваем. Ты мне тоже нравишься, и я неоднократно подумывал о тебе, но раз сам Бог идёт нам навстречу, то сомневаться не стоит.
Мы поговорили ещё немножко, но беседа в вагоне как-то дальше не вязалась. Было уже поздно, и мы договорились, что на следующий день по приезду в Ворошиловск продлим этот разговор уже наедине, чтобы нам никто не мешал.
Улёгшись спать на своих полках, мы каждый по-своему продолжали ещё беседовать в мыслях, рассуждать о неожиданном  повороте наших судеб. Но сон всё равно сделал своё дело, и под стук колёс убаюкал нас до самого утра.

Орловая балка

В Орловой балке деревья уже почуяли наступающую осень. Их огрубевшая палевая листва недовольно шумела. Холодный ветер то там, то здесь срывал дряблые листья и беспорядочно бросал их то в одну сторону, то в другую. На небе торопливо спешили куда-то рваные облака. Мертвящий осенний холод всё настойчивей пытался охватить собой всё живое.
Холодно было и Тамиле. Осенний ветер увивался вокруг неё, по-своему ласкал, обнимал её полную упругую девичью грудь, искусно играл вырвавшейся из-под платочка прядью русых волос.
Но не холодное дыхание осени смущало её. Ей было очень обидно, что между ней и мною стоял маленький чемоданчик, в котором я, обычно, носил духовную литературу.
- Ну, зачем он поставил его между нами? – думалось
ей, - почему он не уберёт его, если по настоящему любит меня? Почему не сядет ближе и не обнимет меня? И как можно говорить о женитьбе, если до сих пор он ни разу меня не поцеловал?
Ей, сравнительно недавно пришедшей из мира житейского, ещё не было понятно странное поведение своего жениха. А я, с детства воспитанный верующей матерью в наставлении Господнем, наученный живой поместной Алчевской церковью, не мог поступить иначе. Для беззаконий, любодеяний и блуда у меня просто не было места. Конечно, мне хотелось прильнуть к Тамиле, согреть её в своих объятьях, но… пока это было доступно только вольному осеннему ветру… Он по прежнему обнимал её, целовал её алые губы и, игриво увиваясь вокруг неё, разделял нас ещё надолго.
- Ну, что, Тамила, поженимся? – спросил я.
Она молчала. Я взял её за руку и вопросительно посмотрел ей в глаза. Она помолчала ещё, а потом ответила вопросом на вопрос:
- А ты всё хорошо обдумал?
- Конечно!
- Тогда я не возражаю.
Это было второе важное событие, происшедшее в моей жизни в Орловой балке. Первым было водное крещение на Орловом ставке в мае месяце 1958 года. Крестил меня тогда недавно вышедший из уз за отказ от оружия брат Олег Климок.
Очень короткое, сухое объяснение породило, однако, очень много чувств и волнений в обоих сердцах, а также вызвало множество вопросов, неразрешимых в настоящее время.
Прежде всего, нужны были деньги на покупку костюма мне и платья Тамиле, а их после отпуска не было. И получки не предвиделось. Решили отложить брак на несколько месяцев. Остальные вопросы стали постепенно разрешать по ходу времени.
Я написал письмо своим родителям. Оно получилось строго официальным, как и представлял я, решившийся на такой, достойный взрослого жизненный шаг. Начиналось оно так: «Дорогие, отец и мать…».
Вскоре пришёл ответ от матери, что они не возражают, если я её (Тамилу) люблю и т. д. и т. п. Но мать обличала меня за отчуждающие слова «отец и мать». «Разве мы провинились перед тобой, что ты так сухо обращаешься с нами…», - писала она.
Следует сказать, что некоторое время спустя, мне стало очень стыдно за такое обращение, и я до конца жизни не обращался к ним иначе, как  мама и папа.
Тамила тоже написала своей матери о своём согласии выйти замуж за того Володю, который заезжал к ним во время отпуска. Мать её тоже не возражала.
Стали усиленно готовиться к предстоящему браку. С Павликовой Раей я купил себе костюм. Брюки были немного длинноваты, и Рая мне их подшила. Тамиле я набрал на платье белого шёлка с красивым узором.
Вскоре должны были приехать с Верхоянска наши братья, в том числе и пресвитер Олег Климок, на которого мы возлагали надежды о нашем бракосочетании.
Все с нетерпением ожидали, когда же они, наконец, прилетят.
Но ожидали их и кагэбисты!
И вот, наши долгожданные друзья возвратились, но в Орловой балке собираться уже было невозможно. Слишком опасно! Общее собрание на воскресенье  5 ноября назначили в Северной балке далеко за Административным посёлком.

Готовность № 1

В милотях (овчинах) и козьих кожах, по пустыням и горам, в катакомбах, в пещерах и в ущельях греховной земли скитались гонимые христиане первых веков.
В дешёвых, уценённых плащах, под полиэтиленовыми накидками, а кто и под зонтиком, по балкам и посадкам, по полям и берегам прудов, под хмурым осенним небом со временами моросящим холодным дождём скитаются алчевские христиане двадцатого века. Нет им места в молитвенных домах, они признаны вне закона, Не позволяют им собираться даже в своих собственных хижинах, а тем более, в государственных квартирах.
Мёрзнут голые деревья, ветер шумит безлистыми кронами, а под ними в эту промозглую погоду для служения Богу собрались те, которых недостойны, утопающие в роскоши и неге властители земли...
- Брат Олег, почему ты стоишь здесь под моросящим
дождём, прикрывая зонтиком раскрытую Библию?
- Сёстры! Кто принуждал вас приходить сюда? Зачем
вам это нужно? Не глупо ли это? Не безумно ли мёрзнуть и простуживаться в почти уже совсем зимнем безлиственном лесу, когда можно спокойно помолиться тайком дома в индивидуальном порядке?
- Что же вы делаете, братья? Через одиннадцать дней
вас арестуют и посадят в тюрьму!
- Мы безумны Христа ради!
Большинство из нас было уже готово в любой момент идти на любые страдания ради Господа Иисуса. «Гнали Меня, будут гнать и вас», - читает из Библии брат Олег. Но нам, может быть, уже и не надо (в который раз!) напоминать эти правдивые слова Иисуса.  Мы уже видим, как от Административного посёлка знакомым почерком бегут к нам двумя группами красноповязочники и комсомольцы, огибая нас с двух сторон. Это дружинники из Жиловского автотранспортного предприятия, предварительно агрессивно настроенные, как обычно, кагэбистами. Спешно оцепив нас, думая, что мы будем разбегаться, они победоносно стали стягивать замкнутое кольцо.
Подъехал куцый газик повышенной проходимости. Из него выскочили озабоченные кагэбисты и сразу начали кричать. В наш адрес посыпались упрёки о недостойном поведении, не соответствующем моральному кодексу строителей коммунизма. Опять, как бывало и раньше, посыпались возмущения и угрозы штрафом, судом и неволей.
После этого, как всегда, всех переписали и в прямом смысле разогнали, а Олега и Павлика взяли с собой в машину и увезли на допрос.

Автономность нашей церкви

Мы знали, что на Западной Украине есть уже много пятидесятнических церквей, доходили до нас слухи про пастора христиан веры евангельской (ХВЕ) Бидаша, слышали о мурашковцах из Подмосковья, но связи мы ни с кем из них не поддерживали. У нас была автономная церковь. Правда, мы общались с церковью города Макеевки. В Луганскской же области пятидесятники были ещё в Краснодоне и в Красном Луче. Луганчане же были вместе с нами.
Из духовных были ещё, так называемые, леоновцы или сионисты в Старобельске, Каракашах и др.
Все духовные вопросы, понимания и толкования мы постигали самостоятельно на основании Библии. Поэтому, когда нам говорили, что на Западной Украине баптисты и пятидесятники собираются вместе, нам было непонятно, как это у них получается. У нас баптисты категорически запрещали говорение или моление на иных языках в церкви, считая это заблуждением или обольщением. Поэтому, когда кагэбисты пытались нас подчинить баптистам, мы не пошли на это и продолжали собираться отдельно.
Но беседовать с баптистами нам приходилось довольно часто и, особенно о крещении Духом Святым, о рождении свыше и о духовности вообще.
Они утверждали, что рождение свыше – это просто уверование и принятие Христа, как своего личного Спасителя. А крещение Духом Святым не имеет никакого отношения к рождению свыше, это только даётся сила для служения на ниве Божией. Так, мол, считают и пятидесятники на Западе, говорили они. Но мы с этим не были согласны.
В самом деле, Христос чётко и ясно сказал Никодиму, не понявшему, как это родиться свыше, что рождение свыше состоит из двух этапов: рождения от воды и рождения от Духа.
Рождение нашего внутреннего человека завершается только при крещении.
Водное крещение – это окончательный акт рождения от Слова Божьего (Еф. 5, 25).
Крещение же Духом Святым – это рождение от Духа Святого (Дея. 1, 5).
Но баптисты утверждали, что апостолы Духа Святого получили ещё до дня Пятидесятницы, а именно, тогда, когда Христос дунул и сказал: «Примите Духа Святого» (Ин. 20, 22), то есть в первый день после своего воскресения (Ин. 20, 19).
Мы говорили, что, ведь, нигде не написано, что они сразу получили Духа, как только сказал Христос. Но баптисты возражали и утверждали, что если Христос сказал, то это обязательно сразу совершилось.
Но ведь Христос ещё много кое-чего говорил, но оно исполнялось далеко не сразу. Например, Он говорил: «Покайтесь и веруйте в Евангелие…» (Мр. 1, 15) и др. А многие до сих пор ещё не покаялись…
Кроме того, через 40 дней после этого, в день своего вознесения Он ещё сказал им: « Вы примете силу, когда сойдёт на вас Дух Святой» (Дея. 1, 8). Выражение «когда сойдёт» говорит о том, что это дело будущего. Значит, даже на сороковой день после воскресения Иисуса Христа на учеников ещё не сходил Дух Святой. Возникает вопрос, как, же можно иметь Духа в себе, который ещё не сошёл?
Итак, утверждение, что ученики Христа имели в себе Духа Святого до дня Пятидесятницы не верно и даже нелепо. Он пребывал с ними (Ин. 14, 17), но быть в них – это было дело будущего (там же).
Христиане всех деноминаций называют теперь день Пятидесятницы Троицей, то есть днём сошествия (как и написано) третей личности Божества, а баптисты утверждали, что сошла только сила, а Дух Святой уже был.
По своему верному обещанию: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там и Я посреди них» (Мф. 18, 20), Христос действительно пребывает среди верующих. Но предлог «среди» далеко не равнозначный предлогу «в» (них).
Если Дух Святой поселяется в сердце человека, Он сразу начинает заботиться о своём жилище и ходатайствует «воздыханиями неизреченными», то есть такими, которые невозможно изречь нашим родным языком. Поэтому Он говорит иными языками, что и наблюдалось в день Пятидесятницы. Вот тогда произошло рождение свыше учеников Христа!
Но баптисты утверждали всё равно, что Дух Святой сходит на человека во время водного крещения, для чего они и возлагают руки на крещаемых, основываясь на словах апостола Павла: «…Святого Духа Божия, которым вы запечатлены в день искупления» (Еф. 4, 30). Это послание написано ефесянам, которые действительно получили Духа Святого в день водного крещения (Дея. 19, 5-6). Но разве можно делать вывод, что и все крестившиеся водою автоматически получают Духа Святого? Конечно же, нет!
Корнилий, например, получил Святого Духа до крещения (Дея. 10, 47), а ученики только в день Пятидесятницы.
Вот такие разногласия возникали у нас с баптистами. Они считали себя духовными и без крещения Духом Святым, а мы называли духовными христианами тех, кто крещён Духом Святым.

Духовность действительная и мнимая

Думается, всем понятно, что духовность определяется наличием Духа Святого в человеке. Аналогично тому, как мы говорим «яблочный компот», «ландышевая настойка», «земляничное варенье», так точно следует понимать и выражение «духовный человек». Как в составе компота есть яблоки, в настойке есть ландыш, в земляничном варенье – земляника, так же и в духовном человеке есть хотя бы какая-то частичка Духа Святого.
Просто и понятно!
Но, если вспомнить вавилонское смешение языка – это проклятие Божие, которое тяготеет над человечеством и доныне («один не понимал речи другого»), то можно увидеть, что и в русском языке есть много слов, которые можно понимать по-разному или, иначе говоря, можно и не понимать друг друга.
Таким словом является и слово «духовный».
Для внесения ясности давайте обратимся снова к примерам. Вот, всем известный яблочный напиток, продающийся в гастрономических магазинах. Он, как и упомянутый выше компот, тоже называется яблочным, но яблок здесь не было и близко. Почему же он называется яблочным? Да просто потому, что у напитка есть некоторая схожесть с яблоками по запаху и вкусу, что достигается специальными добавками (сахар, кислоты, эссенции). Между прочим, яблочная эссенция тоже изготовляется не из яблок. Так что, в яблочном напитке ничего нет от яблок, а создаётся только их иллюзия. И, благодаря этой иллюзии, напиток называется яблочным.
Так же существуют лёгкие, приятные духи «Ландыш» с нежным ландышевым запахом. Но, увы, ландыша в них тоже не было. Иллюзию ландыша здесь создают сложные ароматические химические соединения синтетического происхождения.
Существует и земляничное мыло, хотя землянику туда, конечно, никто не подмешивал.
И пусть кто-либо попробует восстать против русского языка и доказать, что мыло не земляничное, духи не ландышевые. А напиток не яблочный!
Точно так же существуют верующие, называющие себя духовными, но в которых нет и частички Духа Святого. Они, подобно упомянутым примерам, носят только ярлык Духа Святого, и по-своему, конечно, правы. Но духовность их только кажущаяся, иллюзорная, бутафорская.
Иллюзию Духа Святого создаёт в них их примерное поведение: любовь, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание, что свойственно и Духу Святому.
Неужели непонятен пример с Корнилием, который тоже имел все эти качества (благочестивый!), но Духа святого он, увы, не имел?
Духовным человек становится не тогда, когда он своим поведением достигает похожести на плоды Духа Святого, а тогда, когда Дух Святой (Личность!) непосредственно поселяется в сердце человека, а, поселившись, начинает ходатайствовать о своём жилище «воздыханиями неизреченными». И делается это не по достоинству, что и приводит к негодованию некоторых. Как в притче: «Ты сравнил их с нами, перенёсшими тягость дня и зной» (Мф. 20, 12). Но ответ им звучит таков: «Или глаз твой завистливый оттого, что Я добр?» (Мф. 20, 15).
Точно такая же картина и среди современных верующих. Некоторые из них очень много трудились над собой, достигли неплохих результатов, постоянно упражняли себя в благочестии, и вдруг какой-то недавно покаявшийся грешник, ещё не имеющий даже навыков христианского поведения, получает Духа Святого со знамением иных языков. Обидно ведь! Потому и кажется справедливым упрёк «ты сравнил их с нами…». Мало того, можно даже слышать и такое: какие они там духовные. Даже апостол Павел восклицает: «Не плотские ли вы?»
Действительно, если человек, крещеный Духом Святым, имеет ещё далеко не примерное христианское поведение, упрёк получается справедливым. Но, если милостивый Господь усыновил его с первых шагов веры, то кто мы, чтобы судить Бога? Наша праведность всё равно нас не спасёт, а только любовь Божия.
Итак, надо уметь отличать духовность действительную от мнимой, от фиктивной. И, если кто-то именует себя духовным, это ещё не значит, что в нём пребывает Дух святой. Духовность может оказаться такой же далёкой от Духа Святого, как, скажем, «фиалковый корень» далёк от фиалки.
Пожалуй, многие знают распространённое народное лекарство «фиалковый корень», который в высушенном виде долго сохраняет запах фиалки. Это хорошее средство при поносах и водянке. Употребляется он также при болезнях селезёнки, воспалениях лёгких, ангинах, женских заболеваниях, зобе, глистах, для уменьшения поллюций и при других заболеваниях.
По наивности своей некоторые думают, что фиалковый корень – это действительно корень фиалки! Однако на поверку оказывается, что это корень цветов ирисов (касатиков) или, по-простонародному, петушков.
Так и в христианской жизни вместо белокрылого голубя духовность иногда бутафорно имитируют петушиные победные выкрики ку-ка-ре-ку!

Рукоположение

Кагэбисты были очень довольны, что они, наконец, поймали руководителей «злостной секты» «с поличным». Обоих, и Павлика, и Олега предупредили, чтобы они не выезжали из города. Предлагали им подписать эти обязательства, но они, конечно, отказались. Тем не менее, кагэбисты их пока всё-таки отпустили.
Олег понимал, что арест и суд неизбежны и поэтому решил подготовить церковь к предстоящим событиям. Пророчества тоже неоднократно напоминали нам, что нам предстоят великие испытания, и брат Олег стал систематически беседовать с братьями и сёстрами, наставлять их, как себя вести на допросах и в суде, как не стать нечаянными предателями друзей и Евангелия.
Кроме того, в случае ареста всех старших братьев, Олег решил избрать руководителей по участкам: на шахте 10 (теперь Артёмовск), в Ворошиловске (теперь Алчевск) и Пар. Коммуне (теперь Перевальск) и  на Брянке. Вечером были собраны все старшие братья (Павлик Ахтёров, Степан Петраш и др.), все светильники, то есть те, кто имел откровения от Господа (видения или пророчество).
По долгом рассуждению решили на случай ареста Олега и Павлика диаконом избрать меня.
Диаконское служение у нас сводилось в основном к тому, чтобы преподавать преломление хлеба (воспоминание о страданиях Христовых), организовывать похороны в случае необходимости и т. п. Это было как раз то, к чему я меньше всего имел склонность. Систематическое повторение одних и тех же обрядов ничуть не прельщало меня, а похороны (трёхдневные собрания у покойника) вообще всегда были для меня отвращением, и я присутствовал на них ради крайней необходимости. Я и сейчас сторонник услуг похоронного бюро. А тут, вдруг, предстоит мне всё это возглавлять! Меня больше увлекало исследование Писаний, разбор того или иного места в Евангелии и более правильное его толкование и т. п. Поэтому я от диаконского служения категорически отказался.
Был у нас ещё брат Стёпа Соколик родом из Тернопольщины, живущий в Брянке. Был Петя Дипон, постарше возрастом. Но Олегу хотелось всё-таки поставить меня, как более надёжного в вере. Решили помолиться об этом Богу. Лиле было какое-то плохое видение, я уже не помню, что именно. Знаю только, что я сказал: «Как же Господь может открыть хорошее, если я не хочу». Решили избрать Стёпу Соколика. Но на случай, если и его арестуют, снова обратились ко мне. Я опять отказался. Вторым избрали Петю Дипона. Однако, Петю тоже могли арестовать, и Олег настоял всё-таки избрать меня третьим, запасным диаконом на случай, если никого больше не останется. Олег целых полгода отсутствовал в церкви (был в Верхоянске) и не думал, что кагэбисты уже давно положили глаз и на меня, как на грамотного и опасного для окомсомоленной молодёжи проповедника христианского образа мышления и жизни.
За Стёпу, Петю и меня все дружно помолились с возложением рук. Но позже оказалось, что вместе со старшими братьями арестовали и Петю Дипона, и меня. Бог предусмотрел, чтобы остался диаконом Стёпа Соколик.


Крысы убегают первыми

Говорят, что перед дальним плаванием, в котором кораблю надлежит утонуть, крысы дружно покидают корабль. Насколько верно это утверждение мне (я не моряк) неизвестно, но то, что крысы в шахте уходят из лавы перед её посадкой (обвалом), это точно! Учёные даже нашли научное объяснение этому феномену. Оказывается, когда в лаве появляются первые микротрещины, которых ещё никто не замечает, крысы уже слышат ультразвуки, издаваемые при потрескивании, и поэтому заблаговременно уходят из опасной зоны.
Также заранее чуют предстоящее землетрясение кошки, собаки и другие животные и пресмыкающиеся. Они заранее изменяют своё поведение, «волнуются, как бы не зная, куда себя девать». Змеи, наверное, тоже уходят в безопасные места.
Многое ещё не изучено в природе, и учёные не на всё могут дать ответ, но достоверно установлено, что иногда наблюдается большие миграции крыс, лягушек, саранчи и др. Как бы то ни было, и животные, и люди, чувствуя надвигающуюся опасность, принимают соответствующие меры, чтобы избежать угрожающих бедствий.
Так было и у нас в церкви. Те, кто чувствовал, что не закончатся добром наши регулярные собрания вопреки запретам властей и КГБ, те поступали очень осторожно, старались не попадаться кагэбистам, воздерживались иногда от посещения собраний в опасных местах. Таким был и Николай Свердан, живший на Пар. Коммуне. Его жена также проявляла осторожность. Так же они воспитывали и своих детей Аню и Богдана.
Богдану было девятнадцать лет, а Аня была несколько старше него. У Богдана был очень хороший голос, бас, хотя он мог брать иногда и тенором. Он руководил нашим молодёжным хором. Но, когда начались систематические разгоны наших собраний, переписывание всех присутствующих, штрафы и т. п., Богдан по научению или настоянию родителей решил уехать с Донбасса. Советовался он и со мной. Как ни хорошо было нам вместе, я ему тоже сказал: «Если есть возможность воспользоваться лучшим, воспользуйся».
Родители его объявили продажу своего дома, но Богдан уехал, не ожидая, когда дом купят. Позже дом они продали, и все благополучно уехали в Первомайск Николаевской области.
Мне сейчас кажется, что неплохо проявлять благоразумие и осторожность, но после их отъезда почему-то в сердце остался какой-то мутный осадок. Между прочим, как ни был осторожен в жизни брат Николай, его уже там, на новом месте жительства подстерегло-таки несчастье. Его сбила машина. Исход был смертельным.
Кроме семьи Сверданов, уехал из Алчевска ещё молодой брат Костя Рабешко и его сестра Дина. Они уехали в Ростовскую область.
Покинула Ворошиловск и Галя Антоненко.
Тут мне вспоминаются слова Иисуса Христа: «Будьте мудры, как змии» (Мф. 10, 16). Мы знали, что глухой аспид затыкает уши свои и не слушает голоса заклинателя (Пс. 57, 6). В этом и есть большая мудрость! Но есть ещё другая сторона мудрого поведения змей. Посмотрите, змея никогда не движется прямо напролом, как, скажем, мощный бульдозер. Она всегда все препятствия искусно обходит стороной.
Так, пожалуй, нужно бы поступать в жизни и нам, христианам.
Некоторые братья и сёстры советовали выехать куда-нибудь и мне, но я не представлял жизни без своей родной, полюбившейся мне церкви. Поэтому я решил: от нашей христианской доли никуда не убежишь! Где бы мы ни были, мы везде, как прах, всеми попираемый…
Брат Олег, правда, перед арестом решил проехать по своим знакомым и друзьям. Кагэбисты сразу заметили его отсутствие и стали принимать экстренные меры…

Аресты

16 ноября 1961 года в наш дом нагрянули кагэбисты с обыском. Они перерыли абсолютно всё. Смотрели и в погребе, и в сарае. И в туалете на дворе. Изъяли всю печатную и рукописную духовную литературу. Искали заграничные издания, но их у нас не было. Правда, нашли одно украинское Евангелие, изданное ещё до войны, кажется в городе Остроге, словом там, где территория того города до войны не входила в состав СССР.
- Вот видите, это зарубежное издание!
Забрали у нас славяно-русское Евангелие, украинский сборник духовных песен «Скарбничка» и др. Позабирали даже Библии московского синодального издания.
- Зачем же вы забираете внутригосударственные
издания?
- Вы ними не умеете правильно пользоваться.
Кроме литературы позабирали у нас все ценные вещи. Это была, в основном, одежда. Забрали и мой брачный костюм. Очевидно, они готовили громкий процесс с конфискацией имущества.
Изъяли у всех нас паспорта (у Павлика, Раи, Зины Олеговой и у меня). Долго допытывались, где находится Олег. Но он адреса не оставлял.
Пригласили понятых уже после обыска, составили акт, погрузили всё в машину, велели собраться и Павлику. Его больше не отпустили. Это был первый арест.
Позже мы узнали, что в этот же день обыск произвели и у Степана Петраша на Административном посёлке за Жиловкой. Его тоже арестовали.
Через несколько дней обыск сделали на улице Мичурина, 8, где жили на квартире у Зосимовых наши молодые сёстры Лида Подбуцкая, Галя Мудрицкая, Оля Климок и Тамила Штерверя, перебравшаяся сюда из Алмазной.
Там тоже позабирали всю духовную литературу и особенно рукописные сборники духовных песен, ведь почти все сёстры имели свои, как мы их называли, «Гусли». После первых обысков они, было, попрятали их. Но потом снова подоставали и, вот, такой результат.
2 декабря арестовали Васю Заикина и Петю Дипона с шахты 10 (теперь Артёмовск).
Но собрания наши не прекращались, правда, мы больше стали практиковать их на Брянке у Люды Шилиной. Это был другой район (Кадиевский), и туда, наверное, кагэбистам было сложнее достигать.
11 декабря арестовали Олега, вернувшегося с поездки по Западной Украине.
Очень многих стали вызывать в прокуратуру на допросы. Было возбуждено уголовное дело. Шло следствие. На всех предприятиях, где работали верующие, проводились атеистические собрания с осуждением сектантов-пятидесятников, прививалась к ним ненависть, распространялись порочащие их ложные слухи.
Товарищи по работе, шутя, говорили мне, что скоро и я буду в тюрьме «носить парашу» и т. д. и т. п. Но меня почему-то не арестовывали. Оказалось, начальник цеха Шехтер вместе с парторгом, зная моё положение, просто хотели побольше выжать из меня производственной выгоды. Я был одним из лучших сверловщиков, работающих на большом радиально-сверлильном станке, и без меня под конец месяца и года не так просто было выполнить все ремонтные заказы. С прокуратурой всё было согласовано, и меня увещевали, работай, мол, спокойно.
Наступил Новый 1962 год. Мне прислали повестку к следователю Мельниченко на 6 января после работы. У нас как раз на шестое число было назначено собрание на Мичурина. 8, где был раньше обыск.
Пятого числа я зашёл к Тамиле предупредить, что меня вызывают в прокуратуру и что, если я не приду на собрание, то, значит, меня тоже арестовали.
Уже темнело, когда я уходил домой, и Тамила вышла на крыльцо проводить меня. Мы скупо попрощались, но уходить, конечно, не хотелось, и я на минутку задержался, залюбовавшись тем, как резные снежинки, кружась, падали на её голубой платочек и выглядывающие пряди волос, мягко ложились на плечи и грудь, как будто бы заранее одевая её в брачные одежды. Но нашему браку не суждено было состояться ещё больше трёх лет, и мы перестали говорить об этом с тех пор, как у меня при обыске забрали документы и брачный костюм тоже.
6 января, отработав первую смену, я прямо с работы пошёл в прокуратуру. Следователь первого класса Мельниченко, взглянув на меня, довольно произнёс:
- Пришёл-таки. Ну, садись.
Он снова начал допрашивать меня, а затем предъявил мне обвинение в активном участии в деятельности запрещённой властью секте пятидесятников. Прочитав всё обвинительное заключение, он предложил мне подписаться. Но мы все договорились заранее не подписывать никаких документов, и я отказался.
Следователь вызвал дежурного милиционера, предложил ему привести двух понятых прямо с улицы, что он и сделал, и, составив акт о моём аресте, попросил их подписать. Они подписали.  Потом милиционер повёл меня в милицию, где я просидел несколько часов, и только поздним вечером меня отвезли в следственный изолятор или КПЗ (камера предварительного заключения).

К.П.З.

Дежурный милиционер, или как тут все сокамерники называют его – мент, повёл меня в камеру № 2. Её слабо освещал электрический свет из зарешётченой ниши над дверями. Что там, напротив, ещё было что-то наподобие окна, я даже сразу и не заметил. И только днём можно было рассмотреть, что 2\3 бывшего окна были забетонированы, а оставшаяся 1\3 вверху была забита толстым железом с редко просверленными отверстиями, через которые немного проникал солнечный свет, но и днём электрическая лампочка не выключалась.
Я поздоровался.
- Здорово, - ответило несколько человек, но повернулись ко мне все восемь.
Всем было интересно, что нового на свободе, за что «загребли», что «карячится» (какой грозит срок) и т. д. Но я, как и думал раньше, решил в первую очередь помолиться в камере, а потом уж разговаривать.
С левой стороны камеры были полуметровой высоты деревянные нары на пять человек и до самого окошка, с правой стороны оставался проход около одного метра шириной. И только возле дверей было немного места, чтобы развернуться. В углу стояла какая-то низкая закрытая бочка, а в левом углу лежали какие-то вещи. Я, оценив взглядом обстановку, решил склониться на колени для молитвы в углу, где стояла бочка:
- Господи! Слава Тебе, что Ты помог мне до этого
места…
В нос мне дохнуло отвратительным запахом, но я продолжал молиться, положив правую руку на бочку.
Сзади послышались разговоры:
- А, это святой! На прошлой неделе тут тоже было по
одному святому в каждой камере.
- Давай, доигрывай! – возмущался другой голос.
- Да подожди ты, дай хоть поссать.
- Да куда же ты поссышь? Там святой молится.
Мне, вдруг, стало неловко и стыдно. Я убрал руку с «параши» и, закрыв лицо обеими руками и немного сдвинувшись в левую сторону, продолжал взывать к Господу:
- Боже! Помоги мне, дай мне мудрости благоразумно
вести себя и в этой обстановке.
Кто-то справа открыл «парашу». Завоняло ещё больше. Я уже заканчивал молитвой «Отче наш…» в то время как рядом говорливо заструилась чья-то свежая моча.
Встав с молитвы, я уже знал, что моих братьев по вере тут знают.
- Так, говоришь, святой, значит? Завтра этапный день.
Наверное, привезут твоих друзей со Старобельской тюрьмы. Ты с ними по одному делу? – заговорил со мной один сокамерник.
- Наверное, а ты видел их? Как они там?
- Видел, но, правда, вместе мы не сидели. Да о них вся
Старобельская тюрьма гудит. Они там проповедовали по всем камерам. Какой-то парень уверовал, так их сейчас в отдельной камере держат. А они поют себе, да бублики едят. У них, у всех мешки большие. Им тут каждый день передачи носили.
Этот мужчина ещё много кое-чего порассказал мне, в общем, неплохо отзываясь о верующих.
Позже я узнал, что его арестовали за то, что он, охраняя новогоднюю ёлку на площади, сильно ударил палкой какого-то парня, укравшего игрушки с ёлки. Жена этого мужчины была ранее судима по политической статье за несогласие с линией КПСС. Однако он одобрял её понимание политической ситуации и очень искусно умел имитировать речь Ленина на броневике с зажатой в руке кепкой: «Вся власть советам… фабрики и заводы лабочим… землю клестьянам…».
Мы так сильно увлеклись беседой, что я и не слышал, что вокруг шёл тоже оживлённый разговор о рынке. И только лёгкий толчок в бок заставил меня отвлечься.
-Может быть, у тебя есть что продать? Мы, вот, Васю собираем завтра, в воскресенье, отпустить на базар. У тебя вон пуловер неплохой. А я отдаю свою фуфайку, может быть, ещё кто-либо что-нибудь даст.… Пусть продаст, да купим продуктов…
- А как это, отпускаем?
- Ну, завтра же воскресенье! Если мы поручимся за
кого-либо, то его отпустят утром на базар. Только, чтобы до обеда вернулся.
Он так убедительно говорил, что я тоже чуть, было, не поверил, что это правда. Вася же, молодой деревенский парень, уже рассматривал фуфайку и по-деловому рассуждал, сколько за неё могут дать.
Тут открылась кормушка в дверях, и дежурный милиционер объявил отбой.
Все стали укладываться прямо на досках. Нары были рассчитаны на пять человек, но нас всего было девять, и мы могли поместиться, улегшись только на бок. Хорошо, хоть в
головах наклонно была прибита доска вместо подушки.
- Вася, ты там ближе, выключи, пожалуйста, свет.
Кнопка вон, возле дверей.
Вася пошёл и нажал кнопку, но свет не выключился.
- Нажимай сильнее.
Вася нажал сильнее. Бесполезно! Нажал ещё несколько раз. – Ничего! Потом опять открылась кормушка:
- Чего звонишь?
В камере раздался хохот. Кто-то шёпотом подсказал Васе:
- Скажи ему, что он забыл, наверное, выключить свет
у нас в камере.
- Выключите, пожалуйста, свет, - попросил Вася.
Мент, будучи сегодня, наверное, в хорошем настроении, и не в первый, и не в последний раз, сталкивающийся с такой просьбой, тоже захохотал:
- Ну, подойди ближе к кормушке, я тебе сейчас врежу
по шее, будешь знать, как выключают свет.
Он, не дожидаясь, захлопнул кормушку. Вся камера хохотала ещё сильнее.
- Ничего, Вася, это была шутка, - подбодрил кто-то
его.
- Не слушай никого, Вася. Главное, не проспать бы
завтра на базар. Надо до шести часов быть готовым. А если позже позвонишь, то могут уже не отпустить. Давайте спать.
За решёткой было ещё темно, как я проснулся от крика дежурного мента:
- Я тебе дам базара, дурачок паршивый.
Он употребил ещё более крепкую площадную ругань, и возмущениям его не было предела.
У кормушки невозмутимо опять стоял Вася.
Все, просыпаясь, невольно смеялись сквозь сон. И только тут Вася понял, что его опять «надули».
Не было ещё и шести часов утра, но уже больше никто не спал. Потом открылась дверь, и мент скомандовал:
- Выходи на оправку!
Утром, один раз в день, при дополнительной охране в КПЗ выводили арестантов на оправку в туалет. Здесь же были и умывальники, и можно было умыться. В это же время дежурный по камере вместе с предыдущим дежурным должен был вынести и вымыть «парашу», которой пользовались во всё остальное время суток. Для дезинфекции «параши» должна была быть хлорка, но она давно закончилась, и потому «параша» чрезвычайно сильно воняла целыми сутками.
Спустя часа два, после оправки принесли кипяток, по полбуханки чёрного специального хлеба и по одной котлете с кашей. Это был паёк на весь день, но мне показалось, что так жить ещё можно.
Где-то в середине дня должен был прибыть этап со Старобельской тюрьмы. Его доставлял в Коммунарск (с этого года Ворошиловск стал уже Коммунарском) специальный прицепной тюремный «столыпинский» вагон к поезду «Валуйки – Дебальцево». Эти этапы происходили регулярно с периодичностью в десять дней, три раза в месяц.
Говорят, больше десяти дней нельзя держать в условиях КПЗ по положению, и поэтому, продержав десять дней в КПЗ, подследственных снова отправляют в тюрьму. После десятидневного пребывания в тюрьме всё опять повторялось.
Наконец, в коридоре послышался шум. Это прибыл этап. Мне очень хотелось увидеться с друзьями, но в нашу камеру не «кинули» никого: больше уже некуда.
В нашей камере сидел один цыган. Всего их по делу шло пять человек, но они все были в разных камерах. Попали они сюда за подготовку к побегу из Васильевского лагеря строгого режима, где они отбывали длительные сроки за вооружённый грабёж с разбоем и изнасилованием. Так они, имея опыт лагерной и тюремной жизни, систематически переговаривались друг с другом «по кружечке» через отопительные батареи. Я попросил цыгана узнать, пришли ли этим этапом верующие. Оказалось, что да.
Разговаривать «по кружечке» совсем несложно. Нужно три раза постучать по батарее. Если кто-то желает послушать в другой камере, он постучит три раза в ответ, и тогда нужно кружку ставить дном к батарее и говорить туда, плотно притуляясь лицом к кружечке так, чтобы не проходил даже воздух. А слушающий в другой камере ставит кружечку наоборот, дном плотно к уху, а другой стороной к батарее. Таким образом, можно довольно чётко слышать друг друга.
Я тоже пробовал немного поговорить, поприветствовал Павлика, друзей. Однако за такие разговоры могут лишить передачи от родственников и др., поэтому мы не старались рисковать, а следственных секретов у нас не было.
На следующий день меня повели на допрос. Там я по пути встретил Павлика, которого вели с допроса. Как мы обрадовались! Однако разговаривать нам не дали. Но и за то, слава Богу!
За десять дней нас всех тут допросили и опять отправили на этап в Старобельскую тюрьму.
Тут уже я встретился со всеми своими друзьями. В «столыпине» мы ехали все в одном купе. Рассказали друг другу все новости. Слава Богу!
Кагэбистам, оказывается, очень хотелось обвинить нас в служении Богу с корыстными целями. Но никто из нас не веровал с целью наживы. И не было ни одного свидетеля, свидетельствующего с уклоном в эту сторону. Тогда кагэбисты стали распространять молву, что пятидесятники убили (принесли в жертву) какую-то женщину…
Нужно сказать, что перед арестом Степана Петраша у него умерла мать, которой было больше 80 лет. Её похоронили согласно медицинскому заключению. Но кагэбисты и этот факт старались извратить в свою пользу. И я ещё до ареста уже слышал на работе порочащую христиан версию о человеческих жертвоприношениях.
Но кагэбистские выпады никого из нас не смущали. Жёны арестованных и их родственники не падали духом. Собрания продолжали собираться, и мы тоже радовались, что приходится страдать не за какие-нибудь злодейства, а за проповедь Евангелия.
Об этом и говорили мы в «столыпинском» вагоне.



Показательный суд

Юридическая машина напряженно стряпала уголовное дело по обвинению христиан уже больше двух месяцев. Было наработано около десятка томов всевозможных показаний различных свидетелей, экспертов и т. п. К делу было приобщено множество актов о нелегальных собраниях верующих в частных домах, в балках и посадках, были подшиты производственные характеристики с работ и т. д.
Нас снова привезли в КПЗ для ознакомления с окончательным вариантом обвинительного заключения. Нам инкриминировалась организация религиозных собраний, антисоветская пропаганда, посягательство на права граждан, антиобщественное поведение и т. д. и т. п. Но «с целью наживы» уже больше не фигурировало, и за жертвоприношение речи не было. Мы радовались, что хоть какая-то часть лживых обвинений уже отпала.
Суд над нами был назначен на 1 февраля 1962 года.
В ожидании суда мы все договорились перед началом судебного разбирательства прямо там, в зале, прежде всего, совершить краткую молитву, составленную нами заранее.
И вот, наступил этот день. Нас привезли «воронком» к дому культуры «Химиков», вывели и повели по коридору, образованному возмущённой и ревущей толпой. Каждый что-то кричал, сквернословил, улюлюкал и т. п.
Кагэбисты хорошо провели подготовительную работу среди советского народа, строящего светлое будущее всего человечества – коммунизм. И в газетах, и по радио, и по областному телевидению, и на производственных собраниях за это время усиленно прививалась ярая ненависть к опасным для социалистического общества «мракобесам». Хотя мы некоторое время назад все ходили среди этих людей, нас уважали и знали хорошими рабочими и жителями нашего города, теперь всё изменилось. Распространяемая безбожниками грязная молва сделала своё сатанинское дело. У всех на устах было возмущение приношением в жертву какой-то женщины, распространением иностранной литературы антисоветского содержания, шпионажем и т. п.
Переполненный зал встретил нас ослепительными юпитерами, направленными в нашу сторону, и после тёмного «воронка» нам совсем не возможно было ничего разглядеть в гудящем и возмущающемся зале.
Нас всех посадили на первый ряд далеко друг от друга так, чтобы мы не могли разговаривать между собой. Сзади возле каждого из нас, как особо опасного преступника,  стоял вооружённый милиционер. За ним было пустое пространство и потом дальше уже – люди. На сцене были установлены судейские кресла, сбоку – столик для прокурора и общественного обвинителя. Дальше сидели адвокаты, от которых мы отказались, но суд по своей инициативе закрепил их по одному за каждым из нас, чтобы за наш счёт улучшить их финансовое обеспечение.
- Встать! Суд идёт! – неожиданно рявкнули все
милиционеры.
Все встали, и на сцену вышли судьи
- Прошу садиться.
Все снова сели, но подсудимые продолжали стоять…
И вот, в антирелигиозном здании впервые за время его существования зазвучали слова молитвы христиан:
- Великий Боже! Господи Вседержитель! Восстали
правители мира сего на Христа, помазанного Тобою и на народ Твой…
Опешившие от неожиданности судьи, смотрели то на прокурора, то на блюстителей порядка, а растерявшаяся охрана не знала, что делать, ведь мы никуда не убегали. Но вот, придя в себя, краснопогонники неорганизованно стали кричать:
- Ану, замолчите!
Но христиане с простёртыми к небу руками невозмутимо продолжали:
- Восстань и вступись за нас, призывающих имя
Твоё…
Менты начали тормошить каждого подсудимого. Павлика силой посадили на стул, но он с простёртыми руками продолжал молиться. Меня схватили за руки и опустили их вниз, пытаясь тоже посадить. Но я схватился за спинки стульев и продолжал молиться стоя. Олега тоже посадили, сильно толкнув его в бок.
- Ибо Тебе принадлежит слава ныне и во веки…
- Аминь! Аминь! Аминь! – перекликались
микрофоны.
- Аминь! Аминь! Аминь! – звучало по всем
радиоточкам города.
Председательствовал на этом показательном суде народный судья Шпилевой. Государственным обвинителем выступал прокурор Сеникобыленко. Народными заседателями были Личак и Михайленко. Общественным обвинителем был выдвинут Трубицин.
После установления судом личностей подсудимых нам был задан вопрос: не имеем ли мы претензий к судьям? Мы, конечно, имели против них то, что они все неверующие, и понять мир верующего человека они не смогут.
Суд не счёл мотив отвода судей убедительными и оставил состав суда в прежнем составе.
Затем слово было предоставлено прокурору Сеникобыленко.
- На протяжении 1956 – 1961 годов в г. Коммунарске
и Коммунарском регионе, - начал он, - развернула свою деятельность преступная, социально вредная, запрещённая советскими законами группа сектантов пятидесятников-«трясунов» – христиан веры евангельской, которая относится к категории особо опасных мистических, реакционных течений, допускающая в своих обрядах надуманные физически изнурительные формы молений, сопровождающихся впадением в экстаз, истерической тряской, доходящей до обморочного состояния и влекущей за собой психическое расстройство организма.
Организаторы и руководители указанной
преступной группы сектантов пятидесятников подсудимые Климок Олег, Ахтёров Павел и Петраш Степан, а также активные участники подсудимые Ахтёров Владимир, Заикин Василий и Дипон Пётр под предлогом проповедования религиозных вероучений распространяли среди членов секты и других граждан провокационные измышления о советской действительности, проповедовали не исполнять законы Советского государства, посягали на личность и права советских граждан, воспитывали отдельную часть неустойчивых граждан отказу от участия в общественно-политической  и культурно-массовой деятельности, они требовали от членов своей секты отказа от участия в профсоюзных, комсомольских и других общественных организациях, чтобы отвлечь их от активной работы в коммунистическом строительстве…
Около часа изощрялся городской прокурор в обвинении алчевских христиан, вина которых заключалась фактически только в проповеди Евангелия и следования учению Иисуса Христа. «Гнали Меня, будут гнать и вас», - невольно вспоминаются слова Иисуса.
Казалось бы, за что же Его гнать, ведь Он творил столько добра людям? Но факт остаётся фактом, Его осудили на распятие!
«Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать, и всячески неправедно злословить за Меня…» (Мф. 5, 11), - завещал Он и нам.
И вот оно, исполнение Его слов!
Что могли мы сказать этим распоясавшимся безбожникам? А они изрыгали на нас массу клеветы, приправленной ядовитой желчью и преподанной в правдивой упаковке. На то они и юристы!
Мы никогда не считали и не называли себя пятидесятниками (это было народное прозвание), а мы именовали себя христианами веры евангельской. Но на основании показаний бывшего баптистского пресвитера Олейникова (пос. Жиловка), пресвитера ЕХБ Бирюкова (пос. Михайловка), верующего Вани Коршенюка (шахта «Никанор») и верующего Вани Коваля (пос. Васильевка), а также выводов краснодонского отступника от веры, проходящего по делу, как опытного эксперта по верованиям, некоего Шестакова суд установил, что мы – пятидесятники, то есть запрещённая секта, что и требовалось им доказать, чтобы признавать нас вне закона.
Судебно-медицинские эксперты Гольденберг Я. Е. и Мизиковская Б. Е. подтвердили, что «длительное систематическое омовение ног одних и тех же лиц в одном тазу, употребление одного и того же полотенца может послужить распространению заразных грибковых заболеваний, а приветствие в форме поцелуев лиц без надлежащего освидетельствования о состоянии здоровья может привести к распространению венерических заболеваний».
Утверждение выглядит довольно правдиво, особенно если не брать во внимание тот факт, что у нас и тазик был не один, и полотенец достаточно, и вода, конечно же, менялась. А о венерических заболеваниях и говорить не приходится. Эти болезни не свойственны были нам, верующим, вообще. Но зато, как это звучит для народа, для печати!
А когда нас посадили в КПЗ, никакая экспертиза ни одного разу не сделала выводов, что пить одной кружкой воду из одного бачка в камере гораздо больше чревато возможностью заразиться, чем приветствием поцелуями, и что вонючая недезинфицированная параша намного опаснее для здоровья, чем омовение ног друг другу. Не дал им Бог большей власти, а то они бы и всем влюблённым на белом свете запретили бы целоваться без медицинской справки!
Очень многозначительно звучало на суде и то, что подсудимые Ахтёров Павел, Климок Олег, Заикин Василий и Дипон Пётр «не занимались общественно-полезным трудом», то есть, не работали. А то, что их всех арестовали после приезда из Верхоянска, где они были на заработках, суд, как бы и не заметил и не обратил на это внимание.
Выгодную реакцию зала принесло и зачитывание анкетных данных Василия Заикина «судимого в 1956 году по ст. 16 УК УССР ч. 2 Указа от 4 января 1949 года «Об усилении уголовной ответственности за изнасилование» к семи годам лишения свободы».
Серьёзной уликой против нас были многочисленные акты о наших собраниях без разрешения на то власти, а также массовый выход из профсоюза после того, как Хрущёв сказал, что при коммунизме верующих в СССР не будет, а профсоюз объявили «школой коммунизма».
Я так и говорил, что мне такая «школа», уничтожающая веру, не нужна.
Буйное негодование зала вызвало сведение о том, что Штереверя Тамила спалила свой комсомольский билет. Конечно, это уже прямая подрывная деятельность против Советского Союза!
Суд с возмущением относился к тому, что все мы настоящее своё счастье видели не в социалистическом и коммунистическом обществе, а только в среде христиан и в учении Иисуса Христа. И ни пионеры, ни комсомол, ни тем более КПСС не могли быть для нас приемлемыми, так как от самых юных ленинцев и до маститых коммунистов – все исповедуют атеизм и культ великого узурпатора Ленина.
Бедные люди! Что им остаётся, если у них отняли самое дорогое – Спасителя Иисуса Христа.
Коммунистический режим громко, на весь мир провозглашал свободу слова и свободу печати. Но это была чистейшая советская ложь! Я много лет не мог приобрести себе Библию, не говоря уже о другой христианской литературе, многочисленно существующей на антисоветском Западе.
Коммунисты строго пресекали любую попытку верующих распространять  христианскую информацию любыми способами, не говоря уже о печати. Поэтому в нашем деле грозным обвинением в наш адрес было то, что у нас при обысках было много изъято рукописной литературы: «Гуслей», сборников духовных песен, стихотворений, рассказов. А также фотооткрыток религиозного содержания с текстами из Священного Писания.
Всё это было приобщено к делу (Лист дела 102, 105, 111-112, 123-127, 133-135).
Конечно, мы, христиане, не подчиняющиеся атеистическому закону о религиозных культах – реакционная для коммунистов секта, которую партии Ленина нужно изживать!
Верующих даже старались не пропускать в зал суда под предлогом, что нет, дескать, места. А зал был заполнен делегациями преданных партии и правительству рабочих и представителей интеллигенции предприятий нашего города. Поэтому зал почти всё время суда возмущённо реагировал.
Когда же выяснилось, что ни о каких человеческих жертвоприношениях речи и не предвидится, многие разочарованно стали притихать.
А однажды, когда я оглянулся назад, в конце зала мой состудент Николай Хиленко приветливо помахал мне рукой и жестом показал: держись.
На третий день судья, наконец, зачитал приговор. По пять лет неволи, из них по три года тюрьмы, а по два лагерей, присуждает Коммунарский народный суд Ахтёрову Павлу, Климок Олегу и Петрашу Степану. Кроме этого, им дают ещё по пять лет ссылки в отдалённые места Советского Союза. И это всё за то, что они возглавляли Алчевскую церковь христиан веры евангельской.
По три года неволи, из которых два года тюрьмы, а один год лагерей присуждают Ахтёрову Владимиру, Заикину Василию и Дипону Петру за активное участие в христианском движении.
В процессе суда, правда, отпало название «трясуны» (никто никогда нигде не трясся), абсурдной оказалась молва о человеческих жертвоприношениях, наживе и др. Но вред христианства социалистическому обществу был налицо!

Потерпевшие свидетели

Как уже упоминалось выше, доказательством того, что мы принадлежали к запрещённой секте пятидесятников, суд счёл показания верующих свидетелей Коваля, Коршенюка, Олейникова, а также Шиповской, Лобанова, Лелеченко и других.
Когда мы знакомились с материалами предварительного следствия, то можно было убедиться, что никто из них не свидетельствовал о нас специально для суда, а их показания были взяты обманным путём на допросах без предупреждения о том, что они будут использоваться в суде. Однако судебное разбирательство было проведено так, чтобы на всех верующих свидетелей падало пятно подозрения в их предательстве своих ближних, и в церкви действительно заподозрили в них что-то нечистое. Очень надолго грязный ярлык прилепился к Коршенюку Ивану и Ивану Ковалю (пятидесятникам), не говоря уже об Олейникове и Бирюкове (баптистам). Вместо того чтобы сплотиться ещё крепче вокруг Иисуса Христа, было посеяно недоверие, подозрения, влекущие за собой отчуждение, разделения и т. п. Если атеистам не удалось обвинить нас в человеческих жертвоприношениях и в наживе на религиозном служении, о чём усиленно распространялись слухи, то религиозную рознь им посеять всё-таки удалось надолго.
Очевидно, предвидя неловкое положение свидетельствования в суде о своих единоверцах (что ни скажи, всё равно повернут в свою пользу), некоторые свидетели категорически отказались давать какие бы то ни было показания безбожному суду, не могущему объективно оценить мир христианского поведения.
Такими были Ахтёрова Раиса, жена подсудимого Павла Ахтёрова, и Степан Рыбников, член баптистской общины, но неоднократно посещавший и нашу церковь. Суд вынес о них частное определение: привлечь к ответственности за отказ от показаний. Позже им присудили по три месяца принудработ с вычетом 25% в пользу государства.
Грязное это и плохое дело, когда тебя принуждают свидетельствовать о людях, которых ты знаешь только хорошее, но твои добрые показания всё равно превращают в обвинение.
Даже один неверующий сварщик из нашего цеха, где я работал, Николай Белан, которого вызвали тоже свидетелем на суд и который ничего против меня не мог сказать плохого, увидел, как извращаются судом все показания. Позже он как-то при встрече с Тамилой Штереверей сказал, что никогда больше не пойдёт в свидетели.
Тамилу после суда тоже уволили с работы…

Тюрьма

После суда нас снова повезли в Старобельскую тюрьму №2. К этому времени её уже переименовали в Областной Следственный изолятор. Здесь нам впервые разрешили написать письма своим родным (одно письмо в месяц), что мы и сделали. Кроме того, все мы написали кассационные жалобы относительно нашего приговора. В течение месяца получили ответы, что оснований для изменения приговора нет, и дальше нас ожидал этап к местам отбывания срока наказания. Где это должно быть нам не говорили.
8 марта у меня день Рождения! Я получил уже письма от мамы, своей сестры Нади и, конечно же, от Тамилы. Все поздравляли с днём Рождения, желали Божьих благословений, ободряли меня и всех нас в наших трудных испытаниях. Мне исполнилось 23 года, а на одном виске у меня почему-то уже появилась седина.
Работали мы в следственном изоляторе в ожидании распределения немного, делали картонные коробки. Было время и для чтения книг из тюремной библиотеки, которую нам приносили один раз в месяц.
Я помню, в этот день Рождения я писал письмо Тамиле и эпиграфом к нему поставил слова русского поэта А. В. Кольцова из стихотворения «К другу»:
И что мы в жизни потеряли,
У жизни снова мы найдём.
Что нам мгновенные печали,
Мы ль их с тобою не снесём?
28 марта нас увезли в Луганскую тюрьму. В большой этапной камере нового, пристроенного здания к старой, ещё Екатерининской Луганской тюрьме, построенной буквой «Е», мы переночевали две ночи вместе с полусотней других заключённых, тоже ожидающих распределения. Куда дальше нас отправят, никто не знал. Ходили слухи, что тюремное заключение отбывают в Днепропетровской тюрьме, специально предназначенной для этого вида наказания, а Луганская тюрьма была только пересыльной.
Здесь наш Павлик познакомился с группой адвокатов-евреев, осужденных за взяточничество. Они почти ничего не знали о своём народе и библейских обетованиях. Павлик очень хорошо засвидетельствовал им о последнем времени, когда народ израильский приобрёл государственность (14 мая 1948 года) и десятками тысяч съезжается в обетованную землю из самых различных стран и континентов.
Но самым удивительным для них было то, что Павлик убедительно говорил им о том, что вскоре будет открыта дверь для выезда евреев и из Советского Союза: «Северу скажу: отдай, и югу: не удерживай…».
На третий день приговорённым к тюремному заключению, а это были только мы (6 человек верующих), объявили собраться с вещами и через полчаса куда-то повели по длинным коридорам, лестничной клетке и разным переходам. Тут нас определили по два человека в камеру №74, №75, и «№ 76. (После, правда, случалось, мы сидели опять вместе и в других разных сочетаниях).
Мы с Васей Заикиным попали в камеру № 76. Как только мы зашли, я сразу спросил:
- Христиане есть?
Камера была размером приблизительно 5 на 6,5 метров. С одной стороны нары на 16 человек, с другой – на 12 заключённых. С правой стороны, сразу возле дверей – умывальник с краном холодной воды и открытый туалет. Впереди на стене под потолком два окошка, а вернее по 1/3 бывших окон, которые на 2/3 были забетонированы. Екатерининские нормы совсем не подходят для советской системы!
В пространстве между стеной с окнами и нарами стоял длинный ободранный стол с двумя такими же длинными скамейками по обе стороны. Но народу было в два раза больше, чем на то была рассчитана камера.
Один заключённый с выколотым на всю грудь сине-голубым крестом, обвитым змеёй, радостно оскалив блестящие металлические зубы, сразу же, незамедлительно ответил мне:
- Есть. Откуда, браток?
И он тут же ввернул очень непристойное ругательство.
- Какой же ты верующий, если так ругаешься?
- А вы, что, верующие?
- Конечно.
- Ну, тогда это мы не одной масти.
Оказалось, что христианами здесь именовали себя оставшиеся ещё со сталинских времён, так называемые «воры в законе». Таких в этой камере было всего два человека: вот этот, по кличке «Стальной» за его полный рот металлических зубов да ещё один по кличке «Лысый». Основной их чертой, по крайней мере, в эти времена, было то, что они в лагерях категорически отказывались работать «на хозяина», за что их и поместили в крытку (тюрьму).
Верующих в камере не было. Здесь сидели самые страшные преступники  с длительными сроками в основном за разбой, грабёж, насилие, убийство и другие тяжкие преступления, а также за преступления, совершённые уже в лагерях, где они отбывали свой срок заключения.
Все удивлялись, что нам, верующим, сразу со свободы дали тюремное заключение, как особо опасным преступникам. Такого ещё не бывало за всю историю этого уголовного кодекса. Тут Хрущёв не на шутку что-то взялся за верующих!
Большинство заключённых относилось к нам неплохо. Правда, был один, Мещеряков, который был очень зло настроен против нас и всячески старался нас высмеять, ущемить наши чувства и т. п. Он имел 15 лет за педерастию и педофилию (обольщение мальчиков). Но вскоре Бог защитил нас от него. Его вызвали на пересуждение. Говорят, матери потерпевших детей подали апелляцию, и его повторным судом приговорили к расстрелу. Больше к нам он не вернулся.
Спать нам пришлось на цементном полу под столом. Больше места нигде не было.
С одним наркоманом, который спал в углу возле окошка, мы договорились, чтобы он давал нам возможность утром и вечером помолиться на его месте. В этом нам, слава Богу, никто не препятствовал, если не считать, что один раз дежурный мент заставил на нас одеть во время молитвы шапки.
Здесь давали паёк в 600 граммов чёрного хлеба и 9 граммов сахару на сутки, а также давали три раза в день по черпаку похлёбки или по черпачку кукурузной (хрущёвской) каши. Вечером и утром давали ещё кипяток или чай. Это всё было при условии, если работаешь, то есть, клеишь коробочки для детской присыпки (5 тысяч в месяц). Тех, кто отказывался работать, переводили на строгий режим, где хлеба давали уже только 400 граммов на день.
Если заключённый выполнял свой план, то платили премию в 1 рубль, за который можно было в тюремном ларьке отовариться и получить 0,5 кг сахару, 250 г маргарину, хлеб и курево.
Все старались заработать хлеба и сахару, а «воры в законе» и некоторые другие держались на общем режиме только за счёт того, что коробочки выигрывали у других в карты.
Так и потекла тут наша тюремная жизнь…
На полчаса, далеко не ежедневно, выводили нас в специальный тюремный дворик на прогулку. Дворик был всего раза в два больше камеры, но всё же свежий воздух! А в камере стоит постоянный смрад и дым от непрерывного курения. Здесь на каждого, между прочим, выдавали ещё по пачке махорки на неделю на человека да плюс к этому отоваривание в ларьке и ещё передачи от родственников со свободы (хотя и в полгода раз), но чад стоял в камере постоянно и днём, и ночью.
Мы сначала разрешали забирать нашу махорку тем, кто просил, а Степан Петраш, получая свой паёк, выкидывал махорку в туалет, за что от заключённых мы все получили нарекание, а Степана чуть, было, не поколотили.
После этого, посовещавшись между собой, мы решили больше вообще не прикасаться к махорке, не выкидать её и не давать никому, а пусть сами разбираются. И так стало лучше. Дежурный по камере обычно оставлял её себе или забирал её тот, кто был понаглее или посильнее. Но нас это уже не касалось.
Большой поддержкой в тюрьме для меня были письма. Я мог посылать в месяц только одно письмо, а получать разрешалось сколько угодно.
Больше всех писала мне, конечно, Тамила. Затем следовали мама, сестра Надя, потом сестра Таня. Один раз написала Лиля. Очень ценной для меня была открытка от брата Стёпы Рыбникова, который неоднократно посещал наши собрания, когда мы были ещё на свободе. Он был хорошим братом, но всё-таки оставался у баптистов. И вот, он не забыл посетить меня в тюрьме хотя бы открыткой! Да воздаст ему Господь наградой на небесах!
А, вот, Богдан, например, не написал мне в тюрьму ни разу.
В мае 1962 года я впервые получил свидание. Приехали ко мне мама и родные сёстры Таня и Надя. Чуть позже получил продуктовую посылку от Нади.
По тюремным меркам мы питались ещё неплохо. У других заключённых бывало и хуже. Но мама, как я узнал после, очень огорчилась и плакала, увидев, как я похудел. А ведь прошло всего 4 месяца неволи. Заключённые говорят, что тут сделано всё для того, чтобы зэки стали тонкими, звонкими и прозрачными. И ещё говорят, что больше пяти лет тюремного заключения человек выдержать не может физически.

= = = = = = =

День после ночи, свет после тьмы,
Тень после зноя, блеск после мглы,
Жизнь после смерти, песнь после слёз –
Вот что дарует верным Христос!.
Эти слова я поставил эпиграфом к своему письму Тамиле. Они утешали и меня, и её. Ведь ей там, на свободе, было, пожалуй, не легче, чем нам здесь, в тюрьме. Её уволили с работы, а ведь она перед этим забрала из села свою престарелую мать, и нужно регулярно платить за квартиру, и каждый день нужно что-то купить поесть, а тут ещё я…
Но она находила мужество всё переносить, да ещё и ободрять меня своими тёплыми, утешающими письмами. Ещё она попросила меня написать ей свои стихи, и я, вспоминая, как она провожала наш последний этап на вокзале, написал ей акростих:

Ты знала всё. Уста твои молчали,
А сердце сжалось в девичьей груди:
Мы христиане от начала стали,
И долг наш – с честью всё перенести.
Любовь не знает отреченья,
Она нам силу подаёт,
Чрез все невзгоды, опасенья
К Отчизне нашего Спасенья
Её рука нас доведёт!
Это был июнь 1962 года.

= = = = = = =

Большой поддержкой в тюрьме, кроме писем, являются ещё книги. В Луганской тюрьме библиотека была, правда, хуже, чем в Старобельской, но всё-таки среди балласта социалистической макулатуры всегда можно отыскать крупинки драгоценностей. Между прочим, один неверующий заключённый об имеющейся литературе выразился так: «Вся эта литература предназначена для того, чтобы человека сделать моральным уродом с коммунистическим уклоном». Так вот, в этой макулатуре нам приходилось всё-таки непременно ковыряться, чтобы отыскать что-то полезное для души.
В атеистической литературе мы находили тексты из Священного Писания и брали их себе на вооружение, восполняя пробелы своей памяти и пополняя духовный багаж христианского знания.
А вот сейчас попались мне несколько стихотворений Плещеева:
Провозглашать любви ученье
Мы будем нищим, богачам
И за него снесём гоненье,
Простив озлобленным врагам…
Не мы были первыми страдальцами за учение любви. И не мы – последние!

= = = = = = = =

Тюремная система такова, что совсем не знаешь, где ты будешь сидеть завтра. Очень часто заключённых вызывают «с вещами» и перемещают их в другую камеру. А в эту «бросают» других. Не один раз перемещали и меня. Я сидел и с Васей Заикиным, и со Степаном Петрашем, и с Олегом и Павликом вместе. Каждая новая встреча нас очень радовала, мы обменивались новостями и т. п.
К Васе, например, приезжала его жена Марина. Так она рассказала виденное ею видение, как открылись ворота тюрем и мы пошли…
Нам же в тюрьме неоднократно говорили и пугали, что скоро добьются такого указа, чтобы неисправившихся не выпускать и по окончанию срока. Вызовут, мол, распишешься за новый срок и сиди дальше. Поэтому мы и не знали, придётся ли нам ещё видеть свободу, ведь Хрущёв не на шутку взялся уничтожать религию. Но Господь, оказывается, открывает нам ворота тюрем… И правда, в декабре администрация нам сообщила, что согласно указу ещё от 10 сентября нам всем заменяется тюремное заключение на лагерное. В феврале 1963 года меня отправляют в Свердловскую ИТК-38 общего режима.

Лагеря

В тюрьме меня несколько раз вызывали на собеседование, предлагали отречься от веры. Заместитель начальника тюрьмы по политико-воспитательной части (зэки дали ему кличку шлёп-нога) в конце концов, откровенно заявил: «Стрелять вас надо, вот и всё!».
Тем не менее, указания сверху надо выполнять, и, хочешь - не хочешь, ему пришлось-таки отправить меня в лагерь, хотя он и задержал меня в тюрьме почти на пять месяцев.
И вот, в феврале месяце 1963 года я – в Исправительно-трудовой колонии (ИТК) общего режима (Луганская область, Свердловский район, посёлок Ленинский).
Посёлок Ленинский! Название-то, какое! С первых же дней я ощутил этот ленинский подход к религии. Заместитель начальника лагеря по режиму разрешил мне свидание с матерью всего на двадцать минут, хотя разрешается до двух часов. В тюрьме и то разрешали свидание на полчаса. Видно, здорово не нравится ему моя статья! И, следуя заветам великого Ленина, надо настойчиво бороться с религией…
Правда, в лагере всё-таки намного лучше. В бараке раза в два-три просторнее. Между двухэтажными кроватями имеются тумбочки. Курить в бараке не разрешают. Кормят тоже намного лучше.
Здесь я снова встретил Петю Дипона, которого отправили сюда раньше меня.
Письма разрешают писать здесь сколько угодно. Я написал уже маме, Наде, Тане и Тамиле. От всех получил ответы.
Первого марта меня определили в бригаду работать на карьере по добыче камня. Говорят, эта бригада лишена свиданий, передач и ларька за то, что не выполняет плана добычи камня.
К этому времени я уже выписал себе в счёт будущей зарплаты ватные брюки, фуфайку, шапку. Иначе невозможно выдержать целый день на морозе под открытым небом.
Карьер находится далеко за посёлком. Добираемся туда пешком целый час, а то и больше. Бригад всего пять. В каждой около тридцати человек. Длинной колонной  по грязи с неоднократными остановками конвой доставляет нас в карьер, там передаёт нас другому конвою. А вечером повторяется всё в обратном порядке.
Нашим фронтом работ предстала перед нами сплошная каменная стена высотой около двух с половиной метров. Кое-где были какие-то прослойки, а иногда и небольшие щели. Нашим инструментом были несколько зубил на длинной проволоке, кувалды да несколько ломиков. От нашей бригады требовалось добыть 5 тонн камня.
Кто-то один держал зубило, другой бил кувалдой. Затем менялись. От стены отлетали небольшие осколки щебня. Долго бить кувалдой не хватало сил. Стоять без работы тоже было холодно. Так, вот, и согревались целый день. Правда, в два часа дня привезли горячий обед.
Немного согревшись, снова принялись за работу. В конце смены нами было добыто около полторы тонны щебня.
Все заключённые понимали, что целью администрации лагеря была, конечно, не добыча камня, а издевательство над лишёнными прав людьми.
Мне пришлось сходить на карьер всего два раза. Шестого марта этапом отправили нас на воронках в Луганск строить Эмалировочный завод.
Из писем от Тамилы я узнал, что Стёпу Петраша отправили из тюрьмы в Пар. Коммуну в лагерь строгого режима, где он уже работает токарем. Павлика отправили в Комиссаровку на общий режим. Олег с Васей попали в Краснодон.

= = = = = = = =

На новом месте жили мы прямо в зоне строительства в бытовых помещениях, уже построенных до нас. Меня определили в бригаду каменщиков подсобным рабочим, так как я не имел никакой строительной специальности. Но ребята видели, что у меня больная нога, и бригада отправила меня через два дня работать в столовой «шнырём», то есть уборщиком, посудомойщиком и др.
Работа была, конечно, не тяжёлой, но занимала много времени, 10-11 часов в сутки, включая завтрак, обед и ужин, начиная с шести часов 30 минут утра и до 21 часа с двумя перерывами, но без выходных.
На вторую неделю я получил письма те, которые были адресованы ещё на Свердловский район: от Нади, два от Тамилы, одно от мамы. А моя меньшая сестра Валя поздравила меня с днём Рожденья телеграммой.
В этот же день я написал письмо Тамиле. Там были, в частности, и такие слова: «…благодарю всех вас за то, что не забываете нас в молитвах пред Господом…». Так, поперёк письма другими чернилами, очевидно, цензором было написано: «Пора кончать молится бога» (орфография сохранена).
Такого до настоящего времени, даже в тюрьме, у меня пока не случалось. Видно, какой-то заядлый атеист приложил к этому руку.
Письма ко мне стали приходить реже. Оказалось, что многие не доходят до меня вообще. Тамила тоже не получила нескольких моих писем. А на двух письмах (от 3 и 19 мая) вместо «Мир тебе» было чужой рукой написано: «Здравствуй дорогая». В одном из них было дописано: «Тамила пишите хорошие письма не употребляйте религиозных слов, пусть воспитывается в Советском обществе, а ето ерунда с вашей стороны не красиво вот почему так ваши письма ходят плохо. Надеюсь на вас что в дальнейшем таких писем небудит, Досвидания». (Вся орфография и синтаксис дописки мною сохранены без изменений).
Автором этих строк, по всей вероятности, был начальник нашей колонии малограмотный капитан Шейко, которому партия поручила воспитание заключённых в духе морального кодекса строителя коммунизма. Очень уж он не любил верующих.
Под стать ему был и его помощник начальник отряда лейтенант Удовик, которого позже уволили из органов МВД за превышение власти.
Вскоре меня без всяких объяснений перевели в бригаду разнорабочих, а правильнее – чернорабочих. Хотя у меня была больная нога, но меня заставляли разгружать щебёнку, цемент с переноской на несколько метров и др. А лагерный врач (женщина) сказала, что у меня нет со свободы справки о противопоказаниях тяжёлых физических работ, а тут, в лагере, инвалидности не устанавливают, и никакой скидки мне нет.

Андрей Реука

Эмаль-завод по плану в следующем году уже должен был быть сдан в эксплуатацию, но строительно-монтажное управление (СУ-4) израсходовало уже все средства да к тому же наделало браку, и теперь, чтобы как-то исправить положение дел, на строительство были брошены зэки, то есть заключённые колонии. Нам приходилось откапывать фундаменты для колонн и домкратами сдвигать их на полметра в сторону.
Весенняя слякоть делала работу особенно трудной. Работать приходилось по колено в воде, хотя мы и откачивали систематически помпами воду. Грунт был какой-то плывучий. И трёхметровая глубина понуждала работать с перекидкой, так как с такой глубины за один раз землю выбросить невозможно. Поэтому мы все были с ног до головы заляпаны грязью. Так работали мы в две смены около двух месяцев.
Часто заставляли нас работать и по воскресеньям, а суббота в те времена была ещё рабочим днём вообще.
Кроме меня, на нашей стройке было ещё трое братьев-пятидесятников из Ильина Ровенской области (Яков Горбачук, Кузьма Познюр и Павло Степанчук), был ещё один иеговист (Коля Божок) за отказ от воинской повинности и ещё один был из истинно православной церкви (ИПЦ) Андрей Реука.
Мы все не противились работать в воскресенье, а Андрей Реука категорически отказывался работать по воскресеньям, считая это грехом. На него не действовали никакие угрозы, лишения свиданий и передач. Ради Христа он сносил все ущемления и в воскресенье не работал ни разу.
И вот однажды, в одно из рабочих воскресений по указанию начальства два наших завхоза (заключённые) вывели Андрея Реуку во двор и повесили ему на груди фанерную табличку с надписью «отказчик от работы». Завхозы эти были не столько завхозами, как они именовались, сколько прямыми помощниками начальника филиала нашей колонии по «грязным делам». Вот и сейчас их руками капитан Шейко творил явное беззаконие. Он велел им поцепить Реуке за спину лопату, как винтовку. Сбоку, как саблю, прицепили ему кирку.
В таком виде Шейко приказал провести Андрея по всем рабочим точкам всех бригад. Все насмехались, а некоторые и возмущались: «Чего это мы за тебя должны работать?»
Этого как раз и хотелось достичь ментору капитану Шейко, чтобы заключённые сами расправлялись с себе подобными. Кто-то ещё поцепил на шею Реуке ведро на тонкой стальной проволоке.
- Да что вы пустое поцепили? Положите туда хоть пару кирпичей, - выкрикнул ещё один голос.
Андрею положили в ведро два силикатных кирпича. Он немного продержался ровно, стараясь удержать злополучное ведро, но тонкая проволока больно резала  голую шею, и он невольно стал медленно сгибаться, а затем и полностью опустился до самой земли.
Все громко смеялись. Довольно улыбался и советский офицер с четырьмя звёздочками на зелёных с красными просветами погонах.
- Будет теперь знать, какому богу молиться!
Столпившимся зэкам, наконец, приказали разойтись по своим рабочим местам, а Реуку повели в карцер…
Эти издевательства над Андреем Реукой и табличка на его груди невольно напомнили мне страдания Иисуса Христа и насмешки над Ним. И вот, в конце двадцатого века (!) в Советском «самом справедливом» государстве повторяется всё то же насилие над человеческой личностью.
Коммунистическая мораль позволяет делать это.

Письма

Большой духовной поддержкой в неволе являются письма друзей и родственников. Из них узнаёшь о жизни церкви, о свободе, о друзьях, о таких же, как мы, узниках совести, страдающих ради Христа в других местах, имеющих единую централизованную систему управления большого атеистического государства, называемого Советским Союзом. Везде идёт усиленная борьба с нежелательными для коммунистов христианами. Во всех тюрьмах и лагерях менторы, а по лагерному - просто менты, верующих считают намного более опасными для социалистического строя, чем воры, обманщики, хулиганы. Последних, если у них нет лагерных нарушений, отпускают на свободу по отбытии половины срока («по половинке»). Верующие же условно-досрочному освобождению не подлежат. И поэтому удлиняющийся срок могут скрасить только драгоценные письма.
Вот и сейчас, получив письмо от мамы, я как будто бы побывал в домашней обстановке. Вот что она пишет из Старобельска 23 июля 1963 года: «…Володя, ты попроси себе личное свидание, хотя бы я привезла тебе покушать… …напиши, когда к тебе приехать и что тебе привезти поесть. У нас в своём садочке поспели яблоки белые, абрикосы розовые и жёлтые, ну и сливы начинают созревать. Всё хорошо дома. Седьмого числа приезжала Надя с шестью детьми и с маленькой Олей. Она с Олей побыла два дня, а Люба, Аня, Саша, Витя и Серёжа были у нас десять дней, рвали смородину и сушили, а потом повезли домой… Пиши, как твоё здоровье… С наилучшими пожеланиями тебе – твоя мама».
У моей сестры Нади уже куча детей, а она находит время и пишет мне ещё укрепляющие меня письма, приезжала ко мне на свидание, да и не только ко мне, но и к нашему брату Павлику. Да воздаст ей Господь великой наградой на небесах!
Неоднократно писала письма мне и моя старшая сестра Таня. Но больше всех, конечно, потрудилась в этом отношении моя дорогая, любимая невеста Тамила.
Сколько текстов из Священного Писания! Сколько стихотворений и отдельных куплетов из христианской поэзии! Некоторые письма, правда, не доходили, но очень многое я всё-таки получил. И получать такие письма было очень и очень приятно.
Хорошо, когда не забывают тебя и друзья! Много раз писала мне и Мария Кустюкова из Старобельска. Посещал меня в тюрьме открыткой Степан Рыбников, писала сестра Лиля.
Даже небольшие весточки от друзей со свободы откликаются большим резонансом в тюремной неволе. Кто пережил это, тот понимает, о чём я говорю. Поэтому хочется всех читающих эти строчки призвать никогда не забывать узников, страдающих ради Христа. Труд ваш обязательно стократно компенсируется нашим Господом.
Пишите письма друг другу! И не только в тюрьму или лагеря, но пишите их и на свободе. Общайтесь друг с другом, подкрепляйте друг друга, наставляйте, обличайте и утешайте.
Письма – это совсем нетрудное занятие, и не так уж много оно занимает времени, как кажется. И та нехватка времени, на которую ссылаются многие люди, на самом деле выявляется очень часто нехваткой желания.


Психологическое давление

На эмаль-заводе я и трое ровенских братьев регулярно общались друг с другом, а в воскресенье собирались на молитву в недостроенных печах для эмалировки  ванн, а позже в дымовой трубе, хотя за нами  следили и иногда препятствовали. А вот, Коля Божок из свидетелей Иеговы был совсем одинок да к тому же ещё очень молодой и не сведущий хорошо в Писаниях. Поэтому администрации колонии легче было проводить его психологическую обработку. За ним закрепили «ставшего на путь исправления» хулигана из бывших комсомольцев, и он его постоянно опекал. За это ему пообещали, если перевоспитает Колю, досрочное освобождение по половине срока.
Мы видели, что Коля потихоньку поддаётся перевоспитанию. Я пытался несколько раз побеседовать с ним, но он категорически не шёл на сближение. Очевидно, его так научили, что верующих других конфессий, чем он, нужно бояться больше, чем неверующих. Он сидел уже четвёртый год, а по суду ему дали пять. И нам даже со стороны не хотелось, чтобы атеистическое перевоспитание имело успех. Но, увы, это всё же случилось.
Однажды нам объявили, что он отрёкся от Бога и стал на «путь исправления». Я видел, как после работы он однажды шёл и курил, а другие говорили, что он стал и ругаться матом. Разговаривать с ним не было смысла. Вскоре его и его «опекуна» отправили в основной наш лагерь в Комиссаровку и досрочно освободили обоих.
Хотя Коля Божок был и из иеговистов, но его отречение дало мне на сердце какой-то неприятный, мутный осадок. Кроме того, от Тамилы я получил письмо, в котором она сообщала, что на Полтавщине, где мы были, в Козельщине Шура и Вася, дети Марии Сердюк, тоже перестали ходить на собрания и ушли в мир. Над ними тоже неустанно трудился диавол!
Вскоре до нас дошёл слух, что в Комиссаровке отрёкся от Бога ещё один заключённый. Это уже был брат из нашей Алчевской церкви. Его осудили в 1961 году за отказ от оружия.
Как-то не очень верилось, хотя я знал, что Митя Сирук был у нас далеко не ревностным братом, но всё же на суду он был твёрд в своём решении. Однако письма со свободы вскоре подтвердили достоверность этого слуха.
Позже мой брат Павлик, сидевший там же, в Комиссаровке, где и Митя, рассказывал мне, что он беседовал с Митей неоднократно. Знал, что его тоже усиленно обрабатывают, обещали его устроить в мореходное училище после отречения (а у него было такое желание) и др.
Павлику он в частности сказал, что в заявлении об отречении от Бога он написал слово «бога» с маленькой буквы и не разъяснял, от какого бога он отрекается. А в этом случае, конечно, надо подразумевать какого-нибудь деревянного бога, то есть идола. Им же всё равно! Сам-то он говорил, что всё равно будет веровать Богу, но, освободившись, на собрания ходить больше не стал. В мореходное училище его никто и не собирался устраивать, и в последствии он превратился в заурядного забулдыгу.
Все эти события очень неприятно действовали на меня. Подстрекали к отречению и меня, как менты, так и некоторые заключённые. А тут однажды и сам начальник колонии вдруг заявляет мне, что мой брат Павлик тоже собирается уже писать отречение.
- Он же грамотный и толковый, - говорил он, - весь гальванический цех наладил там, на заводе в Комиссаровке и понял теперь, что вера – это ерунда. Можно веровать себе тихонько в душе, сколько хочешь, и никаких проблем!
Я, по правде говоря, чуть было не поверил, что так оно и есть. Но это была чистая ложь!
С другой стороны я ведь знал и знал, прежде всего,  от Павлика слова из Священного Писания:
«А кто отречётся от Меня пред людьми, отрекусь от того и Я пред Отцом Моим Небесным».
«О вы, напоминающие о Господе, не умолкайте!»
«Если они (ученики) умолкнут, то камни возопиют».
Нет! Мы не для того попали в неволю, чтобы отрекаться или веровать тайком в душе! Мы пришли свидетельствовать и другим заключённым и менторам, преступникам и МВДешникам об учении любви, провозглашённом Иисусом Христом.
- Покайтесь и вы в своих греховных делах. Ещё не
поздно. Бог долготерпит и ждёт…
Разговор наш с начальником проходил во дворе возле столовой. Вокруг нас столпились заключённые из бригады кровельщиков, так называемой, мягкой кровли. Их бригада как раз отобедала и заинтересовалась нашей беседой.
Ещё продолжался перерыв, но начальник, поняв, что разговор уже пошёл не в его пользу, спохватившись, повысил голос:
- Ладно, хватит ерунду пороть…
Услышав громкий разговор, подошли ещё несколько человек.
- А вы чего собираетесь здесь? А ну, марш по своим
рабочим местам.
- Гражданин начальник, да ещё ж перерыв не
закончился и нам рубероид не подвезли, и смолу ещё не растопили хорошо.
- Гражданин капитан, - кто-то осмелился ещё, - да нам
и так уже смола эта надоела. Смотрите, какие мы все испачканные, как черти. А ещё и на том свете опять смолу варить придётся…
Все громко рассмеялись и стали расходиться.
Слава Господу! Все психологические атаки диавола мне всё же удалось выдержать и следовать за Иисусом до сегодняшнего дня.

Дымоходная труба

В настоящее время, когда едешь автобусом со стороны Алчевска в город Луганск, то, въезжая на мост через речку Ольховку, с левой стороны можно видеть высокую дымоходную трубу Луганского эмаль-завода. Тогда в 1963-1964 годах она была ещё не достроена.
Располагалась она как раз на территории нашей лагерной зоны. Мы жили прямо там, на стройке в бытовых помещениях, которые были уже построены до нас. Мы строили корпуса завода, эмалировочные цеха, другие подсобные помещения, а высотную дымовую трубу возводили вольнонаёмные рабочие. Они работали только в одну смену (днём). Труба была выложена где-то наполовину своей должной высоты. Сбоку к трубе от эмалировочных печей был проложен дымоход. Высотой он был приблизительно полтора метра или чуть-чуть больше, так что внутри него, пригнувшись, можно было заходить прямо вовнутрь трубы.
Вечером в свободное время, когда все заключённые занимались своими делами (кто играл в шашки или шахматы, кто читал книги, кто развлекался анекдотами и т. п.), мы впятером (я, Павло Степанчук, Яков Горбачук, Кузьма Познюр и уверовавший здесь в лагере Николай Родивилин) неприметным образом забирались в эту трубу и там приблизительно полчаса могли свободно помолиться, побеседовать, по памяти вспомнить некоторые стихи из Священного Писания и даже спеть псалом. Из трубы наружу слышно не было. Так мы пользовались трубой долгое время.
Слава Богу! Даже здесь в неволе Господь предоставил нам чудную возможность иметь свою «комнату» для собраний. В трубе мы, все пять человек, размещались довольно свободно.
Теперь, спустя много лет, я всегда, когда въезжаю в Луганск, смотрю на эту дымящуюся трубу и вспоминаю, что когда-то внутри неё мы молились и пели псалмы. И ещё, я думаю, мы вскоре все умрём, а труба ещё долго будет стоять и напоминать некоторым читателям этой книжки, что в неволе во времена гонений советской властью в этой трубе христиане возносили славу Богу.
Крепнущая любовь

«Милая, хорошая, родная моя Тамилочка! Ты знаешь, не хватает мне слов для того, чтобы выразить то, чем ты для меня являешься. Ты единственный человек, которого я больше всех люблю, которому больше всего доверяю. Как мне хочется быть с тобою вместе! Когда же, наконец, придёт этот желанный час?…
Я бесконечно благодарен тебе за твою горячую любовь и чуткое внимание, необходимые для меня, за твои укрепляющие веру регулярные письма». – Это выдержки из моего письма Тамиле от 26 февраля 1964 года.
«Какая ты хорошая!» – восхищался я в другом письме.
«У великой любви бывает
Много горя, и скорби не счесть!
Кто любил очень сильно, знает,
Что всегда так бывало и есть» - написал я
ей куплет на память.
И всё это была полная моя искренность до глубины души. Только здесь, в неволе, в одиночестве я понял, как сильно я люблю Тамилу. Я не видел никаких её недостатков и слабостей. Любовь действительно воспринимает только лишь хорошее. И я тоже видел в ней преданность мне, страстную любовь, пылающее сердце…
Мы томились в разлуке и ожидали дня моего освобождения, чтобы, наконец, сочетаться друг с другом для совместной жизни и взаимной поддержки на этом трудном жизненном христианском пути. Но нас разделяла ещё длительная неволя, хотя надежда никогда не покидала нас. Мы всегда помнили слова, сказанные Тамиле: «Благословлю вас, но не скоро, не теперь».
«Пусть не меркнет наша надежда на лучшее будущее», - писал я ей в следующем письме.
Здесь страдать нам осталось немного,
Мы готовы к последней борьбе.
Вскоре кончится путь наш суровый,
И возьмёт нас Спаситель к Себе! –
вспоминал я известный христианский псалом «Не тоскуй ты, душа дорогая…».
А дни до своего освобождения я начал считать ещё с прошлого месяца. В письме я так однажды (29 января 1964 года) и написал: «Осталось 11 месяцев и 8 дней!».
Считала дни уже давно и Тамила. Ей, хоть и на свободе, но было тоже очень тяжело, пожалуй, не легче, чем нам в неволе.
На её ответственности была её престарелая мать, а тут ещё удалось устроиться на вечерние курсы крановщиков. Ведь работа судомойкой в доме-интернате с посуточными дежурствами, куда ей удалось устроиться после увольнения с прежней работы, была изнурительной и низкооплачиваемой и не сулила ничего хорошего в будущем. Кроме того, с её братом стало твориться что-то неладное. Его поместили в больницу на Лимане. Но он всё время пытался куда-то сбежать и уехать. Эти психические расстройства начались у него ещё с того времени, как его побили родственники его бывшей жены. Но вот теперь уже явно стала проявляться шизофрения. Плакала мать, он без конца ругался и разговаривал с кем-то невидимым, а ухаживать за ними обоими приходилось Тамиле.
Бедная моя Тамила! Сама, изнемогая под бременем этих неурядиц, она ещё заботилась обо мне и утешала меня в письмах, тогда как сама очень нуждалась в поддержке.
Я помню также, эпиграфом к письму написал ей куплет из псалма;
Когда в борьбе слабеют силы,
Беда приходит за бедой,
И плачешь ты в тоске бессилья,
Не забывай, что Бог с тобой!
Так мы и поддерживали друг друга до самого дня освобождения. Но он наступит только в следующем году. А пока мы продолжали считать дни…
Бегите, дни, как эти воды,
Бегите, дни, быстрей, быстрей.
Да вновь священный луч свободы
В душе заискрится моей! –
снова писал я Тамиле, найдя эти строчки в стихах Н. М. Языкова.
«Живу надеждой на скорую встречу!», - было почти в каждом моём письме.

Немногочисленные лагерные радости

Ожидание освобождения ничуть не может изменить течения лагерной жизни с её многочисленными неприятностями и сюрпризами.  Но небольшие радости бывают всё же и в неволе.
Спешно наступала весна 1964 года. Река Ольховка, на берегу которой строился эмаль-завод, грозилась нам большим наводнением, и администрация лагеря срочно эвакуировала всех нас на этот период (с 25 марта по 2 апреля) в Комиссаровку.
Тут я снова впервые после тюрьмы, встретился с Павликом. Сколько радостей! Переговорили на все темы… Рассказал он мне всё и об отречении Мити Сирука, и о своих перипетиях, и о том, как его Бог благословил наладить работу гальванического цеха, в связи с чем улучшилась его материальная сторона жизни, и начальство стало более мягко относиться к нему, хотя атеистические атаки всё же регулярно продолжались.
По возвращении на эмаль-завод в мае месяце меня ещё обрадовало  посещение нашей строительной зоны луганскими сёстрами по вере Женей и Люсей. Это была та Люся, в доме которой (а точнее в доме её матери на улице Мергельной) кагэбисты когда-то разогнали наше собрание.
Женя и Люся разузнали, что я сейчас отбываю срок в Луганске на эмаль-заводе, и решили меня проведать. Они расспросили вольнонаёмных рабочих, поговорили с охранниками на проходной…
Свидания нам, конечно, не дали, но через решётку ворот мы всё-таки смогли увидеть лица друг друга и даже сказать несколько слов. Но и это уже была большая радость. Ведь мы не виделись около трёх лет. И вот снова Господь дал нам возможность свидеться!
Летом Люся теперь уже с сестрой Нюсей снова посетили меня. Им удалось передать мне передачу: помидоры, колбасу, булочки, пирожки.
Мы с ровенскими братьями хорошо подкрепились. Ведь всего этого в лагере мы никогда не получали. Слава Богу!
А тут у нас ещё уверовал один молодой заключённый. Трудился над ним больше всего ровенский брат Павло Степанчук. Звали этого парня Николай (Родивилин). Его мы тоже угостили. Нам было очень приятно, что на свободе помнят о нас, любят и заботятся. Да воздаст им за это наш Господь великой наградой на небесах!
К этому времени у нас поменялось лагерное начальство, и режим стал намного мягче. Чаще стали разрешать передачи и свидания с родственниками. Разрешили также играть на гитаре. Сразу же появилось две гитары (кто-то кому-то привёз). Я помню, как заключённые, переделав известную лагерную песню на новый лад, пели под гитару:

В газетах написали,
Всем лагерем читали:
Эмаль-завод построил комсомол.
Про нас, про заключённых,
Судьбою обречённых,
В газетке я и слова не прочёл!
А перед этим и правда в какой-то луганской газете пропечатали, что успешно завершается молодёжно-комсомольская стройка эмаль-завода.
Я тоже умел играть на гитаре пару псалмов. А сюда на стройку к нам привезли ещё одного верующего заключённого за отказ от присяги в армии. Это был Петро Лисецкий из Ровенской области Дубенского района (почта Верба). Так он очень хотел тоже научиться играть на гитаре, и я научил его играть псалом «Лучшие дни нашей жизни…».
Мне тоже разрешили свидание с матерью и с сестрой Тамилой. Никто не вникал, что Тамила – это только сестра по вере, и 10 июля 1964 года я увиделся с ней впервые после нашей затянувшейся разлуки.
О, как отрадно видеть самого дорогого человека и как радостно ощущать рядом его присутствие! Но мы вели себя сдержанно, чтобы присутствующий надзиратель не заподозрил ничего особенного. Мама моя тоже снисходительно больше старалась молчать, чтобы наговорились мы с Тамилой.
Полчаса пролетели довольно быстро. И мы снова разлучились до самого моего освобождения. Начальство опять поменялось, и на свидание рассчитывать уже было больше невозможно.
Но у меня осталось самое приятное ощущение после нашего свидания, ведь оно фактически было первым нашим свиданием вообще. Тогда, когда мы, возвращаясь из поездки в Молдавию, пошли утром прямо с вокзала в Орловую балку и там объяснились, нельзя назвать свиданием. Ведь туда мы пришли вместе и свидания не назначали. И после того специальных свиданий у нас не было.
И вот, такое первое свидание!
После него ещё больше появилось жажды к свободе. Господи! Когда же она, наконец, наступит?
Говорят, где-то пророчески было сказано, что будет великая свобода, о какой мы и не представляем, но это будет ещё не скоро.
Однако пока ещё длилась неволя, и положение в лагере снова ухудшилось. Люся и Женя, пришедшие ко мне в октябре, уже только с большим трудом смогли передать мне полукилограммовую пачку сахару, пачку печенья и несколько кисточек винограда. Но как мы были этому рады!




Контингент

Контингент заключённых на этой стройке эмаль-завода был, конечно, далеко не таков, как в тюрьме. Здесь уже не было заключённых с длительными сроками заключения. Обычно, это были мелкие преступники, лишённые свободы сроком до трёх лет или такие, которым осталось отбывать менее трёх лет. Это были мелкие хулиганы, воришки, карманники, а также осужденные за аварию. Правда, попадались «птицы» и покрупнее, но имеющие чьё-то покровительство.
Был один, осужденный за разбазаривание стройматериалов, но дали ему совсем немного. Был он расконвоирован и самостоятельно ходил на работу каким-то начальником на другую стройку.
А, вот, другая «птица» была мне хорошо известна. Это – Мерекин, бывший начальник отдела кадров Коммунарского металлургического завода им. Ворошилова, завода, где я работал до осуждения.
Ему за злоупотребление служебным положением дали всего два года, хотя предстояло, как говорят, на всю катушку, то есть пятнадцать лет. Но, говорят, он сказал, что, если ему дадут больше двух лет, то он потянет с собой на скамью подсудимых половину Коммунарска и кое-кого с Луганска.
Вся партийная элита города переполошилась, и в результате всего только два года!
А ведь он брал большие взятки за трудоустройство на «тёплые места» в заводе. Брал деньгами и «натурой», то есть сексуальными домогательствами, за направление молодых девушек на обучение в институт с выплатой стипендии от завода в размере среднего заработка. Его взяли с поличным. Но, как он мне сам говорил, его даже не исключили из партии. Жена просто заплатила взносы за два года вперёд. И здесь он тоже не работал, а на день куда-то уходил, якобы тоже на работу, и приходил только ночевать. Так было всего несколько месяцев, и он досрочно освободился.
Большинство зэков было молодого возраста. Те, что были комсомольцами на свободе, здесь тоже почти все были своего рода дружинниками, то есть носили красные повязки и помогали начальству «исправлять» остальных заключённых.
Это они издевались над Андреем Реукой и другими. Им доверяли решать, кого лишить свиданий и передач. А однажды они организовали самосуд над одним парнем, укравшим у кого-то сапоги. Избили его так, что он несколько дней еле ходил и был весь синим от побоев.
Но к нам, правда, физических воздействий не применяли, хотя и старались выслужиться перед начальством. Насмехаясь над нами, всячески ущемляя наши чувства, хотя сами были действительно настоящими преступниками.

Хоть что-то полезное

Однажды апостол Павел в своём послании к Римлянам выразился так: «Любящим Бога, призванным по Его изволению, всё содействует ко благу» (Рим. 8, 28). Так точно я воспринимал и своё осуждение на три года.  Все эти трудности, невзгоды, разлука и лишение свободы имели для моего духовного роста только положительное значение.
Мне не дали окончить институт, но я прошёл через тюремные и лагерные университеты, узнал множество самых разнообразных характеров людей: и менторов, и преступников. Я постиг тут разные строительные специальности: маляра, штукатура, каменщика. Поработал и уборщиком, и судомоем, и разнорабочим, копал котлованы, разгружал из вагонов щебёнку, песок и цемент. А, будучи в тюрьме, я склеил больше пятидесяти тысяч коробочек для детской присыпки.
Но самое интересное то, что я основательно понял теперь советскую власть. Хотя я и не сидел с политическими заключёнными, но встречались мне те, кто общался с политическими заключёнными на Колыме, Чукотке, Магадане. Мне рассказывали, сколько погибало людей в сибирском порту Ванино, как штабелями складывал конвой умерших в пути на пароходах заключённых по прибытию в порты назначения, а потом их сжигали самым примитивным способом в больших кострах.
Советская власть не могла терпеть инакомыслящих и, ничем не отличаясь в этом от фашистской партии, уничтожала всех, не разделяющих ленинских взглядов, в том числе и верующих.
Прикрываясь красивыми лозунгами и надевая приличные маски, коммунисты иногда показывали всё-таки своё истинное лицо, и разглядеть его хорошо, во всей красоте, можно было только из неволи.
Но мы не политики, мы – христиане. И для нас всё равно, коммунистический это атеизм или фашистский. Нам предстоит страдать ради проповеди доброго спасительного учения Иисуса Христа в любом случае.
Вне зависимости от стран и континентов, рас и народностей, партий и объединений слова Иисуса «гнали Меня, будут гнать и вас» непременно должны сбыться.
В июле пришло письмо от Нади, где она писала, что Павлика в Комиссаровской зоне за то, что он неодобрительно отзывался о коммунизме-ленинизме, посадили в карцер на десять суток и пригрозили, что будут регулярно сажать, пока не откажется от Бога.
А у нас здесь на эмаль-заводе уверовавшего Николая, который был осуждён за драку (хулиганство), не освободили условно-досрочно по половине срока, как это делали с другими. И это только из-за того, что он уверовал в Бога.
На свободе тоже продолжались преследования христиан. Осудили ещё братьев в Краснодоне, в Макеевке посадили Толика, Лёню… Узнали мы также, что кагэбисты взялись усиленно и за баптистов-инициативников, отделившихся от баптистов, покорившихся губительному закону о религиозных культах.
И это всё пресловутая советская свобода!
Понял её сполна я только в неволе.

Освобождение

Строительство эмаль-завода завершалось, и в Новом 1965 году его должны были сдать в эксплуатацию.
Подходил к концу и мой срок лишения свободы. Вчера, 17 декабря 1964 года, мы побелили цеха из краскопульта, и завтра должны нас вывезти в Свердловский лагерь, откуда я должен освободиться.
К этому времени уже освободились брат Петя Дипон и Вася Заикин. Но я о них ещё ничего не знаю.
Пишу последнее письмо из Луганска и прошу, чтобы мне уже больше не писали.
В Свердловском лагере мне пришлось ещё несколько раз сходить на карьер, опять добывать камень.
На лицевом счету у меня за три года оказалось 110 рублей. На дорогу домой хватит!
И вот, 6 января 1965 года! К концу дня меня, наконец, освобождают. Я три раза ударил в висящий кусок рельса (отзвонил!) и пошёл на проходную.
Спешу на автобус в Краснодон, затем Луганск и, наконец, Коммунарск.
Приехал я, когда уже было темно. Иду, конечно, на старое место жительства в Павликов дом к Рае. Но по дороге прохожу мимо Олегового дома. В окне горит свет. Конечно, зайду к Зине Климок.
- Кто там? – раздался Зинин голос, когда я
постучался.
- Володя Ахтёров.
- Володя! Уже освободился!
- Приветствую, Зина!
- Приветствую. Спасибо, что зашёл. А меня тут уже
давно никто не приветствует.
- Почему? Что случилось?
И тут Зина рассказала мне целую историю о своих перипетиях, о чём можно написать отдельно целую книгу.
Около двух часов я пробыл у неё. Она меня сытно покормила. Против лагерной баланды всё было очень вкусно. Но рассказанное ею навеяло мне грустные мысли.
Ладно, Зина, спасибо тебе, пойду я дальше, и, попрощавшись, я пошёл к Рае.
У Раи я ещё больше узнал о Зине и её проблемах. Оказывается, она всё-таки не на шутку связалась с каким-то комсомольцем, который её умело обхаживал и духовно, и физически. Ведь ей только 24 года, а она уже три года живёт без мужа, тогда как её сочное молодое тело, полная, упругая грудь так и просили сексуального удовлетворения.
Переночевав у Раи, я на следующий день пошёл искать квартиру Тамилы. Она жила по улице Кирова, и мне не стоило большого труда отыскать её.
Дверь открыла она сама лично. И тут мы впервые в жизни радостно обнялись, а поцелуй я всё-таки оставил для будущего бракосочетания.
- Тамилочка! Дорогая!
Отработав сутки, она только что пришла домой и имела довольно усталый вид, но глаза её радостно блестели.
- Вовочка! Пришел, наконец!
Мы поведали друг другу о наших скорбях и трудностях, но наша беседа быстро перешла к теме о предстоящем браке.

Проблемы

Прежде всего, меня стала смущать шизофрения её брата Виктора. Не наследственная ли это болезнь? И второе, что смущало меня, это то, что Тамиле запретили в церкви пророчествовать. Дар пророчества начал проявляться у неё ещё с первых дней верования, и она иногда пророчествовала на наших собраниях. Её пророчества проходили обычно бурно, приказным порядком и были почти всегда обличительного характера, вроде «поразит Господь, если не покаешься…» и тому подобное.
Братья однажды решили провести в церкви испытания пророчествующих. Они отдельно поставили «нужду» молиться, чтобы Господь открыл им о местности, где происходили страдания Иисуса Христа. Пророчествующие сёстры ничего не знали, о чём нужда и какая цель братьев. Но им было предложено свободно говорить иными языками и пророчествовать, «что Бог откроет».
Через Тамилу было сказано: «Арена… арена…». Это было что-то близкое к поставленной нужде, но…  Стали молиться ещё, и тут среди иных языков громко, на всё собрание было чётко и ясно произнесено слово «сука!». Это явилось преткновением для всех. Пророчествовать Тамиле запретили.
Всё это Тамила с большими подробностями рассказала мне. Я тоже долго рассуждал об этом. А тут мне попалась большая статья в приложении к «Комсомольской правде» о современном Иерусалиме. Там, в частности, говорилось, что место, где приходилось переносить страдания Иисусу Христу, сейчас занимает рынок, который на местном наречии называется «сук». Я подумал, что, может быть, о территории этого «сука» и шла молитва Духа, а мы скорее спешим соблазняться. Как бы то ни было, греха я в пророчествовании Тамилы с разрешения и под наблюдением церкви не усмотрел.
По поводу шизофрении я ходил в городскую библиотеку, взял там медицинскую энциклопедию и нашёл в ней богатый материал на эту тему. Но прямого указания о передаче шизофрении по наследству, так сказать, генетическим путём там не имелось. Говорилось, что шизофрения может передаваться средой, в которой воспитывался человек. Во всяком случае, я понял это именно так.
Ранее Тамила рассказывала мне, что она воспитывалась не у матери, а у своей тётки, потому что отец её погиб на фронте, и мать не могла самостоятельно справиться с четырьмя детьми. Рассказывала также о том, что она видела и знала, как её мать зачастую неправильно ругала уже взрослого сына Виктора и др. И мне, в свою очередь, было ясно, что Тамила не могла попасть и не попала под влияние материнской среды. Кроме того, ни мать, ни другие, какие бы то ни было, их предки психологическими отклонениями не страдали.
Взвесив всё это, я решил, что эти препятствия не могут стать нам преткновением для нашей любви, законного брака и счастливой семейной жизни.
Пресвитера в нашей церкви не было. Он ещё отбывал свой срок. Диаконом в это время был уже Серёжа Онищук, почти мой ровесник, у которого я ещё до заключения был дружком на его бракосочетании и который стал членом церкви позже меня. Более компетентного мнения не у кого было даже спросить. Все старшие братья были ещё в заключении, а освободившиеся Петя и Вася не стали задерживаться в нашей местности, где им всячески препятствовали в трудоустройстве, и сразу же выехали за пределы области. Я даже не успел с ними повидаться после нашего освобождения.
Родители мои, как я уже упоминал, ещё до заключения не возражали против нашего брака. Но из Старобельска в Коммунарск приехать собиралась одна только мама. Отец мой был неверующим и не хотел присутствовать на такой церемонии.
Будучи в Старобельске, я всё-таки спросил своего отца, благословляет ли он меня на этот брак. Он неожиданно ответил: «Нет».
- Почему это, вдруг, такой ответ?
Отец рассказал мне. Что прошлым летом он познакомился с Тамилыной матерью, и впечатления о ней у него остались довольно неприятные. Особенно не понравилось ему её отношение к воспитанию своих детей. В частности, она говорила: «Я их никак не воспитывала, и все выросли!».
Надо сказать, что у моей будущей тёщи была очень сложная и трудная жизнь. Когда они с мужем нажили двух детей, их раскулачили. Мужа забрали и увезли неизвестно куда до настоящего времени. Забрали у них абсолютно всё, и она с двумя детьми пошла скитаться. Кое-как прижилась в одном селе. Чтобы выжить, приходилось даже бросать своих детей, и таким образом она выкарабкалась.
Перед войной к ней пристал тоже бедный и неимущий Сашко Штереверя. Только нажили с ним ещё двоих детей, Виктора и Тамилу, как тут началась Отечественная война. Мужа забрали на фронт, где он и пропал без вести, и Тамила даже совсем не помнила своего отца.
После войны было снова вдовство и нищета. О каком воспитании могла быть речь, когда матери четырёх детей приходилось от зари до зари работать в колхозе только за то, чтобы дали один раз в день пообедать?
Я знал всё это из Тамилыных рассказов, и мне было понятно, что от её неверующей матери нельзя было ожидать ничего лучшего. Но ведь теперь же мать уверовала и стала служить Богу! Да и вообще, я ведь собираюсь жениться не на матери, а на Тамиле!
А мой отец до сих пор неверующий, и может ли он снисходить ближним так, как учит Иисус Христос? Может ли он благословить так, как благословляет Господь?
И я пришёл к выводу, что неблагословение неверующего отца ничего не значит для нашей христианской любви и совместной жизни по нашему обоюдному согласию и церковному бракосочетанию. Да и как бы я смотрел Тамиле в глаза, если бы под напором этих неблагоприятных обстоятельств отказался бы от нашего брака? Что подумала бы она? И вряд ли бы не поколебалась её вера!
Нет! Никому не удастся воспрепятствовать нашей любви!
Мы подали заявление в бюро ЗАГС, и нам назначили регистрацию брака через месяц на 20 февраля 1965 года.

Брак

По церковным связям мы договорились, что сочитывать нас будет пресвитер из Красного Луча Степан Саламаха. Для подстраховки пригласили также брата Петю из Макеевки.
Но нам ещё предстояла нелёгкая задача организовать брачный пир. Нам он был совсем не нужен. Для него у нас не было никаких средств, но, ведь, неудобно перед людьми и перед друзьями нарушать установившиеся обычаи. Пришлось, хочешь - не хочешь, готовиться к свадьбе.
Больше всего мне в этом помогла моя сестра Надя. Прежде всего, она договорилась, что сестра Шура Пиляева на шахте – 10 (теперь Артёмовск) предоставит для собрания, бракосочетания и пира свой довольно просторный дом. У неё муж был неверующим, но, спасибо ему, иногда разрешал жене пригласить в свой дом на собрание. В те времена мы ведь собирались только по домам, и о молитвенном доме не могли даже и мечтать.
Оставалась забота о приготовлении обеда. И тут тоже больше всего позаботилась Надя. Вместе с Шурой Пиляевой они взяли эту ответственность на себя и справились с этим блестяще.
Валя Андриец безвозмездно обеспечила нас сухофруктами для компота. Мы с Тамилой купили и отвезли на саночках к месту назначения мясо в расчёте для борща, второго блюда и для холодца.
Деньгами мне помог мой будущий дружок Володя Дипон.
Церковь, говорят, многократно помогала всем многодетным узникам и пресвитеру, и когда они были в заключении, и когда освободились, а мне, как молодому и неженатому, на помощь рассчитывать не пришлось. Но, слава Богу, пир получился славный.
Сочитывали нас и брат Степан, и брат Петя вместе. Памятным для меня осталось то, что, когда мы с Тамилой перед сочетанием стали рядом так, что она была справа от меня, то Петя переставил нас так, чтобы справа от Тамилы был я. Я думал, что это временно он нас так поставил, то есть до сочетания, а потом нас переставят. Однако этого не произошло. И получилось, что не Тамила моя правая рука, а я у неё.
После оно так и получилось в жизни. Но это после. А на браку всё было хорошо, радостно и благословенно.
О нашей любви, о трудностях и о нашем браке я значительно позже, когда у нас было уже четверо детей, написал большое стихотворение «Знамя любви», которое привожу в заключение этой главы.

Знамя любви

Невесте – жене – матери
моих детей посвящаю.

Я люблю тебя, слышишь, Тамила?
Разреши это всем рассказать,
Ты ведь тоже любовь сохранила!
Разве любящим можно молчать?
Ведь любить никогда не постыдно,
Нам с тобою не будет обидно,
Если мир весь узнает о том,
Что мы любим друг друга сердечно,
Любим искренно и бесконечно,
К новой жизни идя со Христом.

Я люблю тебя, слышишь, Невеста?
Жажду в крепких объятьях сжимать.
Бог помог нам до этого места,
Но ещё не пора обнимать.
Хоть мы много уже ожидаем
И на Бога всегда уповаем,
Что Он даст нам свою благодать,
Хоть мы часто об этом молились
И, порядком, в пути истомились,
Но любовь наша может и ждать.

Необузданным чувствам нет места
В наших чистых стремленьях святых.
Никогда похотливого жеста
Мы не сделали. Также иных
Мы страстей во все дни избегали,
Мы любили, томились, но знали,
Что, ведь, сбудется Господа глас:
«Вы получите благословенье, -
Нам дано так было откровенье, -
Но не скоро ещё, не сейчас».

Нам тогда это слово «не скоро»
Сквозь любовь доходило едва,
Но мы стали готовиться споро
Брак свершить через месяца два.
В ожиданье нам день удлинялся,
Целым месяцем даже казался.
(Нам теперь стало ясно оно),
А тогда месяц, год словно, длился,
Ведь наш пыл к одному торопился,
К сочетанью двоих нас в одно.

Я костюм приобрёл себе скромный,
А фату заказали вдвоём
И венок белоснежный. Я помню,
Как красиво тебе было в нём!
Мы готовились к брачному пиру,
И, настроив сердечную лиру
На мажорный, торжественный лад,
Тех грядущих для нас испытаний,
А порой и гнетущих страданий
Не хотел и не видел наш взгляд.

Но, как чёрные вороны тучей,
Налетели на церковь в тот час
Кагэбисты и в злобе растущей
Посягнули на братьев, на нас.
Заключён наш диакон, пресвитер.
На костюм мой и даже на свитер
Наложили тогда же арест,
Все мои документы забрали,
А в конце «до свиданья» сказали,
Проявляя приличия жест.

Да оно и понятно, за веру
Вне закона объявлены мы.
Дополнять беззакония меру
Продолжают мамоны сыны.
За пророчества, сны и виденья,
За святые Христа откровенья.
Понимания даже подчас,
Регулярность духовных собраний
И за проповедь Божьих страданий
Обвиняют усиленно нас.

Нам с тобою тогда стало ясно,
Что не время ещё «не сейчас».
Для любви нашей в мире ненастно.
Исполняется Божеский глас!
И мы молимся снова усердно,
Служим Господу твёрдо и верно.
Может Бог нас от зла сохранит?
Может так просто всё обойдётся,
Ведь улик для суда не найдётся,
И «не скоро» нам Бог сократит?

Но уже атеизма машина,
Порождая позорный эксцесс,
Возвела (то бесстыдства вершина!)
Всю стряпню в уголовный процесс.
Всюду обыск опять на квартирах
Производят юристы в мундирах.
Арестованы снова друзья.
Злые слухи по городу ходят,
Атеисты их ловко разводят,
И среди арестованных – я.

Состраданье не легче страданий.
Так же трудно пришлось и тебе!
Ведь помимо своих испытаний
Сострадала ещё ты и мне.
О родных своих много заботы,
А ещё увольняют с работы,
Как же бедная, старая мать?
Как же брат твой больной, одинокий? –
Нужно вынести жребий жестокий,
Надо трудности все побеждать!

Нам в тюрьме предлагают свободу,
Похули только веру свою,
Сообщи отреченье народу:
Заблуждался, мол, всё сознаю.
Но нам имя Иисуса дороже,
Подкрепи силой свыше нас, Боже.
Лучше в небе богатство стяжать!
За земных наслаждений мгновенья
Безрассудно лишаться спасенья.
Лучше верить, любить и страдать!

И когда на этап у вокзала
Отправлял нас тюремный конвой,
Ты тогда мне кулак показала,
Сжатый крепко рабочей рукой.
Не понять никому того жеста,
Разве может такое невеста
Жениху своему показать?
Но не мог я воспринять превратно,
Для меня было ясно, понятно:
Будем вместе крепиться и ждать.

За решёткой лишь неба кусочек
Виден мне из застенков тюрьмы,
Ну, хотя бы зелёный листочек
Иль цветок. И того лишены!
Только курево, мыло, носочки,
Порошок, носовые платочки
Разрешают в ларьке приобресть.
Целый день нужно клеить коробки…
Мы в работе, конечно, не робки,
Но желудок всё просит поесть.

Специального чёрного хлеба
Не хватает дневного пайка.
А, вот, дыму хватило б до неба
От чадящего здесь табака!
Кислорода дышать не хватает,
Постоянно «Параша» воняет.
Теснота, даже трудно пройти.
Бесконечная ругань повсюду,
Что и свойственно грешному люду,
А ещё длинный срок впереди…

Тут убийцы, грабители, воры,
Беззаконников весь сортимент
Да похабные их разговоры,
А, вот, в качестве пола – цемент.
По бокам двухэтажные нары
Раскорячились, словно омары,
У решётки ободранный стол,
Он стелить нам постели мешает,
Ведь для каждого нар не хватает,
И мы ложим матрацы на пол.

Ежедневно, колени склоняя,
Просим Бога в страданьях помочь,
А нам шапки скорей надевая,
Посмеяться с нас ментор не прочь.
Очень долго здесь тянется время,
Давит грудь неизвестности бремя.
На прогулку всего полчаса
Нас выводят во дворик тюремный,
А кругом всё высокие стены
Да за ними запретполоса.

Всевозможных обид и лишений
На бумаге нельзя передать
И, так званных в тюрьме, «нарушений»
В Личном деле нельзя сосчитать.
Мы во имя Христа здесь томимся,
Духом к вечной Отчизне стремимся,
Но нам Бог обещает опять,
Закаляя в горниле страданий,
Проведя чрез огонь испытаний,
Всем свободу ещё даровать.

Между тем, наша церковь молилась
Постоянно, прилежно о том,
Чтоб общенье опять повторилось
С нами вместе и с нашим Христом.
Ты об этом мне в письмах писала
И в страданьях меня ободряла.
Твои письма дарили тепло,
Много слов было в них из Писанья,
Так что меркли пред мною страданья,
На душе становилось светло.

И опять, вот, по вашим молитвам
Я свободный стою пред тобой.
Наш Господь снова радость дарит нам,
И мы, в общем, довольны судьбой.
Ведь в разлуке любовь возрастала
И могучей, испытанной стала.
Нам разлука проверкой была.
Нас любовь к Иисусу сроднила
И друг друга любить научила,
И надежду на вечность дала.

Я смущённо стою пред тобою.
Ты – ещё запечатанный сад.
Слёзы катятся с глаз у обоих,
Хотя каждый из нас очень рад.
Но мы – нищи. На сердце невольно
Не обидно, но очень уж больно,
А подумаешь, станет больней:
За три года тюрьмы и лишений
Я не мог, кроме лишь огорчений,
Заработать и сотни рублей.

В бюро ЗАГС направляемся вместе
В своих стареньких, ветхих пальто.
Надо быть бы нарядней невесте!
Слава Богу звучит и за то.
Нам дают ещё месяц помыслить,
«За» и «против» свои перечислить,
Но для нас это всё решено.
Нас смущает не брак предстоящий,
А отсутствие средств подходящих,
Пред людьми как-то стыдно оно.

И вот здесь для нас было начало
Исполнения Божеских слов.
Всё собранье опорой нам стало,
Каждый чем-то помочь был готов.
Нас в богатом дому сочетали,
На чудесном ковре мы стояли
И сказали торжественно «ДА».
Будем вместе теперь подвизаться
И отныне одно называться,
Заключая завет навсегда.

Брачный пир наш устроили славно,
С позолотой посуда кругом!
Но не это, конечно, здесь главно.
Мне хотелось бы вспомнить о том,
Как тогда горячо все молились,
Глубоко перед Богом смирились.
Много радости было и слёз!
Было много на браке народу,
И, даруя живую нам воду,
Приходил на наш праздник Христос!

Чудный хор пел «Дай, Боже, им счастья»,
«Две руки…» и «Уж слышу я шум…»
И действительно, наши ненастья,
Тяжкий груз угнетающих дум,
Бередивших всё наше сознанье,
Причиняя тем больше страданья, -
Всё исчезло. Дай, Боже, не знать
Нам и впредь никогда огорченья.
А врагам, не познавшим Спасенья,
Мне хотелось бы вот что сказать:

Я прощаю вам, слышите, люди?!
В своём сердце я зла не таю.
Таковы христианские будни!
Помогает нам слово «ЛЮБЛЮ».
Верный Богу преград не страшится!
Пусть и в детях опять повторится
Сила веры и мужество вновь.
Пусть сильней разгорается пламя,
И пусть реет победное знамя
Под названьем ГОСПОДНЯ ЛЮБОВЬ!

Памятная брачная ночь

Ещё заранее, до брака, мы с Тамилой сняли квартиру у сестры Ксении на Пар. Коммуне. Она выделила нам одну комнату, а в другой оставалась сама. Сюда мы снесли свои скромные старенькие пожитки.
Тамила приготовила брачную постель. Бельё было всё новое и ожидало нас до позднего вечера.
Мы пришли, когда было уже темно. Брачная суета не позволила нам справиться раньше. Но это всё уже позади! Порядком уставшие, мы склоняемся на колени и молимся, чтобы Бог благословил нас и на этом новом месте, сохранил нас и в эту ночь и чтобы во все дни жизни нашей Он не оставлял нас без милостей своих.
Больше трёх лет мы ждали этого времени, когда мы не только словесно, но и на деле соединимся в одно единое тело. И вот он, этот момент, наконец, наступает.
- Тамила, давай сразу разденемся полностью разом,
чтобы не было стыдно. У тебя, по моему, четыре одёжки и у меня тоже – четыре. У меня -  брюки, рубашка, майка и трусы, а у тебя тоже – платье, комбинация, лифчик и трусы.
Тамила, как я понял, покорно промолчала.
Я снял уже брюки, но она что-то медлила, стала нарочито долго снимать приколки с головы. Я уже скинул рубашку и майку, и снимать трусы мне уже было неудобно, ведь она не сняла даже платья.
- Тамила! Ну, что же ты?
Тут только Тамила решила, наконец, снять платье. Я стал ожидать, пока она снимет всё остальное, но она, не снимая больше ничего, быстро юркнула в постель под одеяло.
- Тамила! Не понял! Что это значит?
- Выключай свет и ложись ко мне.
- Да нет. Я хочу сначала посмотреть на тебя
голенькую. Давай сначала посмотрим друг на друга, ведь мы столько времени уже ждали этого момента!
- Нет. Ложись со мной.
- Тамила, это уже непослушание. Ты же сегодня
обещала слушаться мужа, а тут…
- Ложись ко мне.
- Нет, пока ты не разденешься, я не лягу.
- Ну, ложись…
Я никогда и в мыслях не мог представить себе, чтобы Тамила с первых же часов после нашего сочетания могла вот так своенравно себя повести.
- Если ты не хочешь меня слушаться, зачем же тогда
ты обманывала меня и всех? Написано, что непослушание – то же, что волшебство.
Но она невозмутимо твердила:
- Ложись ко мне.
Что делать? Случившееся застало меня врасплох. Я, оказывается, не был подготовлен к сексуальным проблемам. Нас действительно никто никогда не учил этому. У меня были одни понятия и подход, а у неё совершенно другое понимание.
В светской печати в те времена сексуальная тема была закрытой. А церковь, тем более, никогда не поднимала эти вопросы, и, как само собой разумеющееся, сексуальные вопросы считались запретным яблоком.
Всё это я понял гораздо позже, а в данный момент меня переполняло негодование, и я не мог позволить себе подчиняться её прихоти, дискредитируя себя, как главу семьи.
- Если ты не хочешь меня слушаться, - решительно
заявил я, - то зачем было и голову морочить? Я скажу братьям, пусть считают наш брак не состоявшимся. Я тебя ещё не трогал, а сейчас я пойду и переночую на железнодорожном вокзале.
Я взялся за свою одежду, чтобы одеваться.
Почувствовав, что я не на шутку рассердился и действительно хочу уйти, Тамила кинулась в слёзы:
- Что же я завтра на работе девчатам скажу? Буду и не
женщина, и не девушка? Сделай меня женщиной, а потом иди, куда хочешь.
Она плакала искренно. Мне стало жалко её. Я подошёл ближе, она потянула меня к себе.
Смятенное двоякое чувство охватило меня. С одной стороны, мне не хотелось потакать её фокусам, а с другой – жалко было упускать долгожданную возможность законного сексуального удовлетворения. Через 18 дней мне будет уже 26 лет, а я до сих пор мучаю себя половым голодом. Зачем же закапывать свой созревший сексуальный талант? Сколько можно?
Увлекая меня под одеяло, она снова заявила:
- Сделай меня женщиной.
Я не устоял и пошёл у неё на поводу, так и не увидев глазами её девственности.
Проснувшись утром, я чувствовал себя каким-то падшим ангелом. Передо мной пронеслась вся моя прошлая жизнь, особенно цветущая радужными образами юность с пытливым умом, молодым задором, энергичным стремлением сражаться за христианские идеалы. Вспомнились все репрессии власти, которые удалось выдержать с достоинством. И вот, радость ожидания брачной жизни так бездарно померкла и сменилась какой-то душевной усталостью. Я увидел, вдруг, свою боготворенную невесту сильной, властной и неуступчивой натурой, ставшей моей законной женой.
Силы мои внезапно иссякли, я почувствовал себя сломленным и подавленным, как будто бы жизнь моя была уже прожита напрасно.
Но жизнь ещё только начиналась, а где-то во глубине Тамилыного чрева уже зарождался мой первый сын.

Конец первой части.
Продолжение следует.