Мне б коней в упряжку резвых

Пушкину, Лермонтову, Гумилеву, Есенину, Маяковскому, Цветаевой и Мандельштаму посвящается.

Мне б коней в упряжку резвых, что из племени Пегаса,
Воспарю я над собою, чтоб достичь вершин Парнаса.
Я оставлю Росинанта под присмотром Санчо Панса
И забуду Дульцинею, не допев куплет романса.

Вознесут меня над прозой окрылённые те кони,
И греховную я Землю положу в свои ладони.
Всю планету я заставлю петь и плакать и молиться,
Заиграв на лире так, чтоб Апполон мог мной гордиться.

В дар божественный провидец как Кассандре дал Поэту
Угадать судьбу лихую и озвучить карму эту.
Но поэзия бессильна, не умчат поэта кони,
Не спасут от злого рока, не избавят от погони.

Грудь певца от пули смертной крылья песни не заслонят,
Скакуны, бег не нарушив, труп наездника уронят.
Не заметив понесутся, не замедлят в буйном скаче,
Только Муза - Дульцинея зарыдает в скорбном плаче.
---
Give me chariot with horses, bearing likeness of Pegasus,
I would soar on their wings, reaching top of mount Parnassus.
I would leave the Rocinante under care of Sancho Panza,
I'd forget of Dulcinea, drop romance unfinished stanza.

My poetic inspiration would uplift me over prose,
I would stretch my hands in trying to embrace the sinful Earth.
All the planet's mortal dwellers I would make cry, pray and curse.
May my art of playing lyre be Apollo's cheering worth.

As reward God gives to Poet magic gift of divine seer,
To foretell its own fortune to the readers and his peers.
But the poetry is powerless, can't protect the bard from death,
Will not shield from fateful ending, will not hide from cruel chase.

Pity is, but wings of glory can not change life's fatal bound.
Will not notice that dead rider dropped from saddle and fell down,
Horses will continue running with their cruel pace in keeping.
Only Muse, the Dulcinea, will shed tears in mournful weeping.