Читая Декамерон Д. Боккаччо

Флоренция.
Смерть, ужас, тлен…
Чума бубонная повсюду…
Нет и не будет перемен
Средневековому здесь люду.

Вокруг отчаянье и злость,
Пиры, разврат иль благочестье.
Чума – незваный, страшный гость
Опустошает вмиг поместья.
От страха прячется народ
В своих домах, закрыв все окна,
Но всё равно чума найдёт –
Живёт она весьма вольготно.

Для бедняков и богачей
Чума не делает различий,
Старейших косит и детей…
Народ к их трупам безразличен.
Дым от костров сгущает тьма,
Собаки воют, словно волки…
Вельможи, как сошли с ума,
Орут, беснуясь, безумолку.

Они стараются забыть,
Что скоро их наступит время…
И продолжают вина пить -
Дурная голова – не бремя.
А сколько с ними знатных жён,
Отринув стыд, кутили рядом,
И на столе, и под столом
Любовным отравляясь ядом.

Другие дамы, господа
В разврат не впали и обжорство,
Они уехали туда,
Где жили скромно, в благородстве.
Там аромат царил полей,
Цветы благоухали, травы
И не было там тех людей,
Кто мог бы занести «отравы».

Семь знатных женщин в те края
Отправиться решили вместе,
С собой позвали (и не зря)
Трёх молодых мужчин. В поместье
Со скарбом, слугами они
Расположились по ранжиру…
Теперь здесь будут ночи, дни
Жить по особому режиму.

А чтоб не скучен был их «плен»,
Они решили вечерами,
Тоске, отчаянью взамен,
Рассказывать новеллы сами.
Из лавра, что везде растёт,
Сплетён венок был младшей дамой –
Его наденет только тот,
Чья повесть будет лучшей самой.

Три кавалера и семь дам
Новелл поведали немало.
В них очень мало было драм,
А вот эротики хватало.
Фривольный дух царил везде,
Забылось всё - смерть, трупов горы...
Доверились они судьбе,
С которой бесполезны споры.

ТИХАЯ ОБИТЕЛЬ. МОНАСТЫРСКИЕ ИСТОРИИ

Как много дев благочестивых есть,
которые, надев однажды рясу,
поверили, что так спасая честь,
становятся бесчувственными сразу.
Им кажется, желания свои
они молитвой и трудом заглушат,
и никогда не вспомнят о любви,
и данные обеты не нарушат.

В местечке славном много лет назад,
в монастыре богатом и старинном
служили Богу восемь тихих чад
и аббатиса, благородно, чинно.
Монахини молились день и ночь,
свои тела постами изнуряя,
чтоб мысли грешные исчезли прочь,
и чтоб потом войти в ворота рая.
Посильную работу день за днём
они всю исполняли сами, всё же
колоть дрова тяжёлым топором
монахиням младым совсем негоже.

В тот год крестьянин, парень молодой,
узнав, что есть в монастыре работа,
и что монашки хороши собой,
пошёл в наём (под видом идиота).
Работу выполнял он за двоих,
косил траву, рубил дровишки лихо,
немым он притворялся - был так тих,
что от него не слышали и чиха.

Однажды днём, гуляя вдоль пруда,
монахини две встретили немого,
что развалившись спал в тени дубрав...
Они воззрились на него сурово.
Сначала покачали головой,
потом с улыбкой рассмотрели всё же...
Немой работник был хорош собой –
и мускулист, и бронзовая кожа.
Одна монашка говорит другой:
- Хотелось бы с ним порезвиться малость...
Мужчин не видим здесь, а сей немой
доставить может плотскую нам радость.
Слыхала я, что слаще мёда грех,
что быть с мужчиной - неземное счастье…
Нас ожидает с дурачком успех,
молчание спасёт от всех напастей.

Мазетто (тот бесстыдник удалой)
лежал тихонько, притворившись спящим.
Он был готов принять «неравный бой» -
ведь был в любви он дока настоящий.
Когда его коснулась вдруг рука,
он потянулся сладко и призывно,
и засмеялся глупо… Дурака
в шалаш ввели монахини наивно.
Без устали Мазетто целый день
их сверху ублажал… и сбоку… снизу…
Монахини ходили, словно тень,
нося в себе беспечности сюрпризы.
Узнали все монахини о том,
что испытать дано им сладострастье…
И шли потом к Мазетто ночью, днём,
к любовным играм вдруг открыв пристрастье.

Однажды аббатиса поутру
Мазетто обнажённым увидала,
немедля подвела его к одру,
чтоб высечь тут же глупого вандала.
Боясь, что будет выгнан в тот же миг,
Мазетто пал пред строгой аббатисой,
к руке её натруженной приник,
что пахла возбуждающе мелиссой.
Перехватило у матроны дух,
от чувства неизведанного раньше...
Она дрожала… Напрягая слух,
ждала от парня, что же будет дальше.
Пока все спали в кельях, дурачок
всё сделал, как ему велело тело…
Закрыта келья долго на крючок,
у аббатисы всё меж ног болело…

Мазетто в келье был уже пять дней -
у аббатисы аппетит немалый…
Он похудел от бешеных страстей,
был невесёлый и какой-то вялый.
И у монахинь настроенья нет –
отняли вдруг любимую игрушку…
посты забыты, девственниц обет,
и льются слёзы горькие в подушку.
А у Мазетто сил нет никаких,
ему пришлось пойти на хитрость снова…
Он стал задумчив и слегка притих,
и стал похож немного на больного.

Сидел Мазетто в келье как-то раз,
к нему вошла с напитком аббатиса,
а он льёт слёзы из опухших глаз
и говорит восторженно, подлиза:
- Мадонна! Лишь тебе благодаря,
язык послушен стал мне, как когда-то…
Попал сюда, наверно, я не зря,
но только мне помочь немного надо.

Я высох весь… Ведь лишь один петух
топтать способен курочек без счёта,
а мне досталось девять «сонных мух»,
не удовольствие я получил – работу.
Конечно, вправе вы меня прогнать,
я тайну не открою и под пыткой!
Готов я вас, Мадонна, прославлять
за излеченье каждый день с избытком.
У аббатисы дрогнула губа -
её монашки всё познали тоже!
Ну, что ж, как видно, это их судьба…
ругать и бить их ей, увы, негоже.
 
С тех пор в монастыре том благодать…
Мазетто - управляющий делами –
монашкам не даёт озоровать.
Всё шито-крыто снова за стенами.
Они живут все вместе, как семья,
растут на радость дочки, сыновья.

НАХОДЧИВЫЙ МОНАХ. МОНАСТЫРСКИЕ ИСТОРИИ

Был в Луниджьяне монастырь укромный,
Там в святости монахи жили чинно.
Жизнь тихо протекала их и скромно,
Забыли о грехе давно мужчины.
Молитвами, постами дни и ночи
Плоть укрощали все, гасили страсти,
Хоть иногда и им хотелось очень…
Но изменить не в их то было власти.

Средь них монах был молодой и крепкий,
Он жил, как все, но кровь его кипела,
Однажды в полдень он сидел в беседке,
Хоть сон дневной – важнейшее их дело.
Потом монах пошёл гулять по саду…
Красавицу увидев на тропинке,
Вспотел мгновенно - «вот она, награда!»…
Хорош святоша сам был, как с картинки!

За словом слово… поцелуев сладость…
Зовёт он в келью девушку немедля….
Никто не видел… «О, какая радость!»
Для них приютом страсти стала келья.
Средь тишины полуденного часа,
Аббат услышал стоны сладострастья,
Подкрался, глянул в щель… аж взмокла ряса…
Шепнул угрюмо: «Будет вам несчастье!»

Заслышав шорох, молодой повеса
Прервал игру любовную с крестьянкой,
Из кельи вышел якобы на мессу,
Закрыв на ключ притихшую мирянку.
Аббату он смиренно глянул в очи,
Которые метали стрелы гнева,
Отдал свой ключ (как прежде, между прочим)
И удалился, не сказав про деву.

Решил тогда суровый настоятель
Позор сокрыть от остальных монахов,
Чтоб уберёг их от греха Создатель,
А на девицу он напустит страху.
Аббат вошёл в монашескую келью,
Несчастная всем телом задрожала,
Она упала на пол пред постелью…
Священнику девицу жалко стало.

К себе прижал он молодое тело,
И ожил вдруг, окреп его отросток…
Аббат к утехам приступил несмело -
Ведь с тучным телом справиться непросто.
Легко залезла девушка на падре,
И целый час он забавлялся с нею...
(Она была подобна Клеопатре!)
Монах у щели не свернул чуть шею!

Он видел всё - на телесах аббата
Скакала дева, стоны издавая…
Тот чудеса стал вытворять разврата,
Вот он уже у врат земного рая!
Фонтан любви вдруг вырвался из плена,
В бессилии лежал аббат в постели…
Крестьянка не была к нему почтенна –
Со смехом убежала вон из кельи.

Придя в себя, аббат из кельи вышел.
Монах ему навстречу шёл смиренно.
«Кто был с тобой под монастырской крышей?
Наказан будешь строго непременно!»
Склонив главу, монах сказал серьёзно:
«Вступил недавно я на путь высокий,
Все изучу законы скрупулёзно,
Чтоб смог скакать под девой длинноногой…»
Аббат вдруг понял, тайное – раскрыто,
Благословил монаха честь по чести…
Всё, что случилось, ими не забыто -
С крестьянкой стали развлекаться вместе.