А я поджидал

               
                Ветерану Великой Отечественной войны, отцу, посвящаю

 Дед который месяц не вставал с постели - разом подкосила его долго не дававшая о себе знать неизлечимая болезнь. Война и тяжелая работа в мирной жизни сделали свое дело. Но здоровый разум не отдыхал, мысли, казалось, нанизывались одна на другую и вызывали спазмы. Он мало походил на деда, ветеран Отечественной, но гордился, когда внуки приезжали на каникулы из города и обращались к нему тепло: «Дедушка…».
 Вот и теперь, от природы неразговорчивый и грубоватый, он переполнялся желанием увидеть их и, может быть, сказать о своей любви. Напрягаясь, дед прислушивался к голосам в соседней комнате (внуки уже редко заходили к больному, чтобы не тревожить лишний раз, да и сам он не хотел, чтобы видели его таким непохожим на прежнего деда) и радовался ребячьему говору, с грустью отмечая, что, всегда смешливые, они почти не резвились.
За окном стоял июль, самая пора сенокоса, и дед, все еще не желая мириться с тем, что он не хозяин, отдавал редкие указания насчет работы: где взять нужный инструмент, как и сколько косить, беспокоился и по вечерам велел держать отчет.
Теперь надежда была на внуков. Предпочтение он отдавал Сашке – бедовому, работящему, так похожему на старшего сына-отца. Дед считал его за старшОго и верил, что Сашка не подведет, все будет закончено в срок, и деду становилось спокойнее от этой веры.
«В конце сенокоса надо будет похвалить парня, настоящий мужик, не срамит дедовский род, -теплилась мысль, согревая и сердце. – А вот Андрюшка – тот с ленцой…»
Но в один из дней, не услышав знакомые голоса, он вдруг с болью подумал, что может не успеть, и лихорадочно сжимая уголок простыни, почти закричал: «Сашка! Андрей!». В комнату вбежала, бросив хозяйственные дела, жена и спросила: «Чем тебе помочь, Николай?». Дед встревожено вымолвил: «Позови ребят, поговорить хочу». «Да уехали ребята-то, ранехонько «Заря» пришла. Убежали, не стали тебя будить».
Дед повернул бледное, цвета простыни, лицо к стене, и, ясно ощутив, что больше не увидит их, а он и не попрощался, не смахивая со щеки из сердца выкатившуюся горячую слезу стариковской обиды и отчаяния, едва слышно прошептал: «Убежали… А я поджидал…».