Нежная газонокосилка - Один цветок Светы Литвак

"Независимая газета" - НГ-Экслибрис, 31.03.2011


НЕЖНАЯ ГАЗОНОКОСИЛКА
Нутро плотоядного цветка

Света Литвак. Один цветок: Стихи. – Таганрог: Нюанс, 2010. – 32 с.

Это тот самый козьмапрутковский случай, когда на пасти плотоядной росянки написано «цветок». Опытный читатель в такие сказки не верит, тем более что многие стихи уже были напечатаны в серьезных литературных журналах. Даже в самом названии «женсколирической» книги – предлагаемый автором подложный сценарий-дискурс для критиков. Нате вам цветок – чтобы не мучиться и не гадать, как, например, над собранием сочинений Светы Литвак «Книга называется». Можно, конечно, для начала пройтись и по под-ложному пути – одного цветка, который называется… Но не забудьте, что при желании этот цветок может вам и в кофе плюнуть или даже в ботинок написать. А потом назвать это школой перформанса или хеппининга. Поэтому уж лучше самому сразу плюнуть на плотоядный каменный или голимый големский цветок в заголовке и поговорить о чем-нибудь другом. Например, о Светиных колодцах или антиколодцах света, которых в книге оказалось больше, чем цветов.

Книжка эта только кажется мелкой – из-за узковертикального формата, мелкого шрифта и плотной верстки, при которых 60 стихов умещаются в запланированной серии «32 полосы» как в глубоком колодце. И тематика глубока как река ее имени, но только попадаешь в эту реку при прочтении через ее антипод – подземный длиннющий старательно вырытый колодец. 
Стихи пародийно-самопародийны. И не поймешь, то ли это пародия на одного из литераторов, роющего параллельный колодец на земле или в небе, то ли на нее саму, пишущую эту самую пародию. Скорее и то и другое. Или сначала первое, потом второе: «Ты пошел на опушку лесную/ И ходя по опушке лесной/ Ты нашел сыроежку лесную/ Дубликат сыроежки лесной». Или даже философское третье: «Неподдельно подделки любя/ Повторял всех и вся и при этом/ Был и сам повторением себя».

Красота цвето-стихов обманчива, приворотливо-выворотна. Есть ли хоть кто-то в современном литпроцессе, кто бы не знал красиво-эротический с виду цветок «Света Литвак», оказывающийся на поверку поэтом-авангардистом и культуртригером-революционером, приходящим на тусовки в коротких штанишках или юбочке, в одних прозрачных колготках и лыжных ботинках, а то и на самих лыжах. Так и стихи ее в книге: нежно-женственные в начале сознательно обманывают вас и гнусно рубят все ваши созревшие к «поэтессе» чувства в конце. Подсечка. И второй попытки понять не будет: Литвак-косарь – как девушка с косой черного юмора – скосит…

Главное для Литвак – сразить наповал. Профессионально музыкально играет на струнах души, безошибочно берет аккорды, и вот уже ваша – не ее – голова становится цветком. Вы согласно киваете в такт. Так, раззудись плечо… пуля, газонокосилка, литовка, гильотина или трамвай – любое средство хорошо для того, чтобы оторвать или отрезать засмотревшемуся на один цветок голову и отправить ее на переделку в глубокий колодец. Отбросив копыта скандалов, Света предстает перед нами лириком, но не перестает быть киллером. Для нее петь песнь песней – только предлог, чтобы в конце – сразить читателя. Меткий стрелок, навсегда спрятанный в цветке росянки, – уж он-то не промахнется. В каждом лирическом, почти божественном начале спрятана пружинка чертика из табакерки или язык хамелеона с липучкой на неминуемом конце. Взращивается музыкальная стихообманка опуса, пронизывает мелодией, чтобы затем – пулей или веером с лезвиями – под корень! На то и Литвак, чтобы цветы косить. А если что и останется в голове от лирики – так это звук Светиной газонокосилки.

Ключом ко многим стихам является перформансное действие, клоунада, которые выдаются «актрисой» под занавес стиха: «вот так, мои милые люди/ а вы бы хотели не так/ концертов вам больше не будет/ антракт». Несмотря на разницу в стихосложении, создается впечатление «школы» как планомерного воспроизводства и повторения себя любимой: как будто книгу писала не одна Света, а сообща со своими бесчисленными клонами – Веткой Листвой, Ветой Литвой, Левитой Вакст и т.д. Поэтому отчасти это и сборник любовной лирики – «новое слово» в сонетах, частушках, народных песнях. И даже романсах: «лишь только уборщик завесит/ клеенкой пустой небосвод/ усталый коричневый месяц/ сутулясь по сцене пройдет».

Присутствует в песеннике и пьяный частушечный уклон в сторону футуризма: «исподлобья беспросыпу/ закатился пьяный пир/ в медовуху яд подсыпал/ брат Травмира Сублимир». И здесь орудуют братья-антиподы: пия Сублимир сублимированного кофе, смотрите, как бы не угодить в Травмир травмпункта. Футуристическая привычка откусывать, отпочковывать и новообразовывать слова сразу же оказывается на подхвате у «техника абсурда», шутя переворачивающего готовое здание стихотворения, как ваньку-встаньку. Над «сублимированным» песенным миром неустанно жужжит зумм зауми, за которым следом идет комбайн комбинаторики, переворачивающий образы и пускающий все выворотное лыко в строку.

Архаичный «огнь полдневный» тут же превращается в метафорический «жаркий летний василиск». Если этот василиск и есть нутро прекрасного (пресинего) вывернутого василька, то как же страшен и разнолиц этот самый цветок в колодце. Кругом колышется природа: шуршат кальками на ветру архаичные пииты XVIII века, цветут центонные соцветия современных авторов. Временами начинает казаться, что это Ерема или кто другой из метаметафристов забрел в заросли книги и ерничает, ереминисцирует вот такими строками: «взошли хлеба луга перекосились/ взметнула пики тысяча врагов/ спустились с неба Нестор и Василий/ пожух земли растительный покров». Или такими: «водотоп огибает на ощупь/ полы длинные в речке полощет/ из-под шапки тараща глаза/ на бредущую берегом рощу». 

Афористичная точность метафорического выстрела – «спокоен в погреб ссыпанный картофель», «в смертной мгле рычат собаки закатившихся зрачков» – раскрывает тайну грозного цветка-колодца, и изнанка ершисто-иронической Светы становится мечтой серьезно думающего поэта. Ее самоирония свободна, раскованна и все же – петля. В век ироничных стихов им уготована слава, но выйти за границу силков иронии уже невозможно. Потому и кажутся уже иногда насильственным прокрустовым ложем иронические стихи высшей пробы.