Стихотворения

             -«-«-«-«-

Чем подробней, тем лживей дневник.
Изменения столь постепенны,
что и тени сознанья нетленны,
если взгляд остановишь на них.

Не пишите, как ваши дела,
ежедневные смехи и стоны.
Помечайте: раскрылись пионы,
а сирень уже вся отцвела.

И прищурив от знанья глаза,
запишите (прозренье не поздно):
снова к сердцу приблизились звёзды,
только лишь отгремела гроза.

               Элегия

О сколько мёртвых тел
Я отделил от собственного тела.
Николай Заболоцкий

Есть кладбище в глухом углу Москвы.
Там летом плиты в зарослях травы.
Зимою снег никто не обметёт,
в день поминанья плакать не придёт.
Там, с глаз долой, под звук вороньих крыл,
однажды утром я себя зарыл.
Зарыл надёжно, вместе с дневником,
потяжелее выбрал первый ком,
лопатой потрудился, торопясь,
чтоб оборвать вернее нашу связь.
Пусть там лежит – читатель мудрых книг.
Ни женщина, ни друг, ни ученик
не сложат саг о мудром короле.
Он никого не создал на Земле.
О как любил он начинать с нуля!
вокруг него вершила путь Земля,
а он строчил, как по черновику,
свою почти случайную строку.
Он думал: всё покамест не всерьёз,
судьба ещё задаст ему вопрос…
Но не спешила спрашивать с него
небрежная эпоха ничего…
А я живу. На солнышко гляжу,
по городу великому хожу
и взгляды, и дыхание ловлю
той женщины, которую люблю.
Из снега я леплю свои снежки.
В узоре века есть мои стежки.
Разинув рот, глядят ученики,
и спрятаны в столу черновики.
Но иногда, и счастлив, и любим,
иду украдкой на свиданье с ним.
«Что нового?» – «Живу». А он: «Враньё!»
И спорит над могилой вороньё.

            Родина

Лопух, одуванчик, крапива –
напевы родимых широт,
где надо полоть терпеливо
скупой на дары огород.

Где так подмывает забросить
лопату и грабли в кусты
и тихо меж яблонь и сосен
устроиться до темноты.

Беседовать неторопливо,
поглядывая иногда,
как, вишь, прорастают – крапива,
репейник, лопух, лебеда.

            Зависть

Так позавидую я грачу,
что тоже куда-нибудь ворочусь.
«Ну, здравствуй, яблонька», - проворчу. –
«Чего-то много сегодня чувств».

Но та антоновка едва ль цела.
Закаменела в тазу зола.
Куда ж лететь мне? Везде – дотла.
Такие, птица, мои дела.

          Одиночество

Хорошо или плохо, если день длинноног –
кросс от смятой к несмятой постели?
На бегу-то ведь каждый бегун одинок,
как бы зрители вслед ни свистели.

Я на финише ленточку лихо порву,
пусть соперника теща изгложет.
Отползу на траву, удалюсь в синеву.
Отдышаться никто не поможет.

           Ментовочка

Сидит ментовочка. Трамвай идёт.
А форма сизая ей так идёт!..
Да что ж мальчишечка всё не поймёт,
что служба девичья – ой-ой, не мёд?!

Вздремнёт ментовочка – щекой в стекло.
Ох, как же медленно дежурство шло!..
Дай Бог, чтоб мальчику узнать свезло,
как сладко борщ её хранит тепло.


            Совет Нижинского

Ногой толкнитесь – и вверх, вперёд.
Не торопитесь прервать полёт.
Отриньте камень земных забот.
Пол под ногами вас подождёт.

И станет вещей на миг душа.
Зал вострепещет, едва дыша.
Так обеспечьте себе аншлаг,
продлив парение на лишний шаг!


                Судьба

Трёхцветная кошка пристала ко мне по дороге.
Была она тощей. Черты её были убоги.
Голодная кошка мяукала что-то в тревоге.
Я взял её в дом, накормил и проверил на блох.

Она была, видно, домашней. Мурлыкала в кресле.
Поверить в удачу мне было и страшно, и лестно…
А ночью сбежала к руинам, на старое место.
Искать не пошёл. Знать, уж так рассудил меня Бог.

                Память

Терраса пахнет, как роса,
когда вокруг гремит гроза,
и молнии слепят глаза,
и в стёкла сыплет град.

Лишь руку высунь за окно –
поймёшь, что это не кино:
здесь гибель с жизнью заодно,
здесь всех стихий парад.

Огонь с водою пополам
ужасный кадр являют нам.
Что там «Титаник», что Бедлам? –
Весь мир летит в распад.

Но мы с тобою за стеклом,
и прочен наш стеклянный дом.
Мы посреди всех бед – вдвоём,
и чёрт нам сват и брат.

И слишком нам не до того,
что правит ужас торжество,
что сосны от любви его
и стонут и скрипят.

У нас иное колдовство.
И я не слышу ничего,
опричь дыханья твоего,
который миг подряд.

      Уроки музыки

Карл Филипп Эммануэль
был музыкою отмечен.
Его дамы обожали
и дарил благами трон.
Так же брат его Вильгельм
был по-светски безупречен –
остр, изящен, бессердечен,
как дано одним счастливцам
от начала всех времён.

А в углу сопел старик –
там чего-то капельмейстер.
Он смущал невероятно
тёртых светом сыновей –
тем, что набок сбит парик,
тем, что пряжки не на месте,
всем своим несносным видом,
всей невместностью своей.

Но – досадливо нелеп –
он имел одну сноровку
(ту, которой не имели
ни Вильгельм, ни брат его):
тему походя обнять,
распустить на ней шнуровку
и, как опытный любовник,
длить и медлить торжество.

Восходили к небесам
его грозные октавы,
он парил – как мудрый ястреб
над безропотной овцой…
Но шептали братья так:
«Это старые забавы,
без понятья о гламуре,
в общем, попросту, - отстой».

Дамы верили братьям –
уж они-то знают туго,
что старо и что немодно,
что к чему и что почём:
«Он забавен и умел,
да не нашего он круга;
нет ни такта, ни манеры –
вон как стал разгорячён!..»

Только грамотный король
прозревал в его созвучьях
роковые судьбы мира
и ничтожества – свои.
Оттого и в спор не лез:
мол, для мира будет лучше,
если канут в неизвестность
звуки странные сии.

Но на пыльном чердаке
всё копились и копились
листья жёлтые бумаги
с мелкой вязью чёрных нот.
Цену ведая свою,
никуда не торопились,
знали твёрдо: грянут сроки,
и настанет их черёд.

Их потянут с чердака,
и над миром изумлённым
восходящие октавы
так бесспорно воспарят,
так легко пренебрегут
дамой, щёголем и троном,
будто знались с небесами
тьмы веков тому назад.


       -«-«-«-«-

О, как мы в юности пусты –
как скоротечные кусты…
Бесплодны юные узоры.
Но как торопимся цвести
и смысл жизни обрести –
хотя бы в качестве декора.

Бог даст – кому весь век блистать,
ну а кому – ничем не стать,
свой хлорофилл пустить на ветер,
мигнуть растопкой для костра…
(Когда бы знать о том с утра,
как стал бы день и прост, и светел!)

А если крупно повезёт
и грянет урожайный год –
так он не навсегда продлится.
И, может, три десятка лет,
как молодой счастливый бред,
в бесплодной жизни будет сниться.

Но, если честно шли труды,
то к зрелости – алаверды:
она дарить по-царски может.
И сладкой тяжестью плода
придавит ветви навсегда,
и ветер больше не встревожит.

И там уж точно – всё одно,
что лучше – мёд или вино,
всё впрок умельцу-садоводу.
Свершится жизнь. Удастся труд,
и ветки на костёр взойдут
и закруглят золой природу.