В отпуск!

          В те годы, про сотовый телефон и мобильную связь можно было только прочитать в библиотеке, в разделе малопонятной научной фантастики или в журнале «Радио». Домашние телефоны и то были только у особо избранных или очень терпеливых. Кому не лень было стоять в очереди, по пять лет. И всё общение с находящимися на удалении близкими родственниками происходило посредством писем, телеграмм и междугородных переговорных пунктов.
          Благо, такой пункт был у меня совсем под боком, стоило только осторожно перейти детскую площадку, с искалеченными качелями и металлическими горками, в те годы просто кишащую двух-трёхлетней малышнёй. В восемьдесят шестом году, завод бешеными темпами строил жильё. Вот и обзаводились молодые семьи детьми, чтобы быстрей получить квартиру, а не мыкаться по тесным общежитиям. Как только на дворе припекало солнышко, они массово вытекали во дворы, и тогда казалось, что весь огромный микрорайон Солнечный состоит из  детских колясок, младенцев и беременных женщин.

          Вахтёрша наша общаговская, Ольга из-за стойки меня тихо окликнула, - Тут тебе извещение пришло Серёга, на переговоры. Твой отец, опять наверно из деревни будет звонить! Передавай привет и от меня! – улыбнулась заманчиво большими губами и протянула мне серенькую бумажку, невнятно заполненную быстрым почерком. Вахтёрша, моя землячка, девчонка замечательная, из моей деревни и всегда в курсе всех моих всевозможных дел. Впрочем, она в курсе не только потому, что мы из одной деревни. А ещё и потому что мы с ней, как бы так выразиться…, дружили семьями, хотя оба ещё холостые. Молодая, симпатичная она тогда была, особенно когда накидывала по утрам голубенький халат на свои белые и тёплые плечики.

          Переговорный пункт на нашей почте маленький, в нём всего три крошечные кабинки, а связь плохая, приходиться почти кричать. И поэтому ожидающим своей очереди всегда слышно, о чём говорят люди, какие проблемы их волнуют и невольно подслушивать чужие секреты, хочешь ты этого или не хочешь. Я уже примерно знаю, о чём будет говорить мой отец и поэтому спокойно и молча слушаю, его десятиминутный монолог.

          - Ты вот что, Серёга, - говорит мне он, - отпуск подгадай к двадцатому числу. Я уже со всеми договорился, билет на вырубку взял. Тридцать кубометров берёзы в Тёплом логу. И посмотри мне там, посмотри пару новых цепей для бензопилы, у старых цепей совсем зубья сточены. И тросик к карбюратору не забудь, у нас не достать, последний совсем разлохматился, напильник круглый для заточки, – и ещё много чего говорит, почти не давая мне вставить слово. Пытаясь за оплаченные десять минут, максимально выложить всю накопленную деревенскую информацию. В основном, про то, кто умер, а кто наоборот – родился. Ну и надо оно мне? Я многих из них и в глаза то не видел.

          Эх! Вот так и проходят все мои отпуска, уже несколько лет. Для кого-то отпуск – это крымский берег, с белым песком. С фотографиями – «На память о Гаграх…, о Сочи…, о Ялте». Ну, на крайний случай, валяние в деревне на речке, покрывало на траве, домашние помидоры, шашлыки, пиво. А для меня же это вечные покосы, огороды и заготовка дров. А что поделать, если в деревне не хватает мужиков. Разбежались все как и я, от скучной жизни, крошечной зарплаты и непрекратившегося до сего времени колхозного рабства.
          Бабушка с дедушкой уже старенькие, тётка одна живёт, сестра сродная тоже одна осталась с маленьким ребёнком, муж – объелся груш, задымился и испарился.  Матери с отцом тоже уже трудно справляться вдвоём по хозяйству. А зимы у нас холоднючие, дрова всем надо. И немало дров. А огороды у нас в деревне большие, по сорок соток. Свиней кормить, много картошки уходит. Коров все держат, покосы тоже не маленькие. Вот и приходится  помогать всем. А куда деваться? Так нас воспитали. В ту пору отголоски домостроевских времён ещё вовсю бытовали у нас в Сибири.

          И вот приходиться мне на работе, в течении нескольких дней вести утомительные переговоры, договариваться с моими неуступчивыми крановщицами. Предлагая им более выгодные варианты, взамен на нужные мне сроки. Но с ними я очень дружу, девки то все разведённые, на уговоры поддаются и нужный мне компромисс найдётся всегда. Так вот и получается всегда, что к нужному мне сроку я готов во всеоружии. Собираю сумку с небольшими презентами деревенским родственникам и друзьям, типа запасных частей к пилам и мотоциклам и ранним утром отправляюсь в аэропорт. Билет от Красноярска до Шушенского стоил в ту пору двенадцать рублей. На свою зарплату, я мог себе позволить летать на выходные в деревню и обратно хоть каждую неделю. Просто так часто, там нечего делать.

          Самолёты правда, тряские, старенькие. Илы да Аннушки. Добавляют адреналина в кровь за сорок минут полёта, с коленками упертыми в переднее кресло. Лилипуты их планировали что-ли? Но как приятно снова почувствовать под ногами родную землю! Ещё минут сорок на автобусе до деревни и – здравствуй Родина!

          Брат уже тоже приехал. Вечный студент, Андрюха. Сначала три года проучился в ПэТэУшке, потом на каких-то курсах в Новосибирске, сейчас мучается знаниями в Минусинском Культпросветучилище! Окончит – будет дирижером оркестра народных инструментов! Зачем ему это надо, не знаю? Но он на девять лет меня младше и поэтому интересы у него несколько другие, мне малопонятные! Его тоже отец заставил приехать на помощь, каким-то способом сделав ему справку о болезни. Дело семейное! Святое! Все немногие наши мужики в сборе. Я, мой брат, отец и дядька. С утра можно и приступать!

          И вот, рано поутру, мы выкатываем со дворов свои боевые мотоциклы – отец, старый (старше меня) «Ирбит» а дядька, почти новый «Днепр» оба мотоцикла это модификации тяжёлых «Уралов» с тем только преимуществом, что в «Днепре» ещё есть и задняя скорость. В багажник под запаской закидываются канистры с питьевой водой и бензином для пил, две бензопилы «Дружба», топоры, сумки с едой, собранные моей матерью и тёткой. И доверив нам с братом руководящую роль, в смысле - усадив нас за руль, отец с дядей забираются в люльки и укрывшись дерматиновыми пологами, курят папиросы и досматривают по дороге до выделенной деляны, утренние сны. А мы, с будущим дирижёром дышим свежим утренним воздухом, так что от холода сводит зубы и пальцы и жмурим глаза от первых лучей появившегося из-за гор солнышка. Кататься на мотоциклах в такую погоду, не очень климатит. Осень давно на дворе!

          Вот и доехали. Всего-то полчаса грунтовой и скользкой от грязи дороги. Наконец-то и отец с дядькой вспоминают, что они тут главные. Покрикивают на нас, пока мы разгружаем коляски, натягиваем цепи и заправляем пилы. И после недолгого перекура (а как без этого) приступаем. Они вдвоём ходят и остро заточенными, как бритвы топорами намечают нам с братом уровни, на которых должна быть спилена берёза. И в какую сторону её нужно свалить, чтобы удобно было, потом чурки таскать к грузовику. И вот мы целый день, ходим с Андреем по скользким от полеглой осенней травы косогорам и так, что вырываются руки из суставов, пилим бензопилами толстенные в полтора обхвата берёзы. В то время, как дядя с отцом вяло тюкают топорами сучки, да смалят папиросы, сидя на спиленных сутунках. Начальники!  Перерывы делаем только на заправку пил. Да на короткий пятнадцатиминутный обед.

          Иногда отец разводит костёр, потому что и он и дядька большие любители горячего чая, чифира. Но бывает, что приходиться обедать и в сухомятку, чем там Бог послал. Когда накрапывает дождик и костёр только дымит нещадно. Нам-то с братишкой и без костра жарко. На обед обычно – варёные яйца, салат из поздних и поэтому уже вялых помидоров, по куску холодной курицы и молоко или простокваша в литровых банках. Дядя с отцом изредка позвякивают запрятанной в бардачке мотоцикла рюмашкой, но в меру. Только для «сугреву». В такие минуты, после грохота пилы, тишина слышна особенно.

          Накатывает такая осенняя тишь, что слышно как в километре за горой чирикает полусонный уже бурундук. Злиться наверно на нас! Мы его  разбудили, вот и бесится. Ели и сосны стоят влажные и поэтому они не зелёные, а почти чёрные, как бархат на картинах старинных живописцев. В траве ещё виднеются перезрелые ягоды костяники с ещё живыми зелёными листами. Небо тяжелое, словно залитое свинцом. Голубого цвета нет. Только, все оттенки серого – от почти черного, до почти белого. Елы-палы, а нам и некогда на это на всё посмотреть, залитыми от пота глазами. Ноги гудят, носки в резиновых сапогах от пота мокрые. А конца работе ещё и не видно. Вот она добровольная каторга.

          Домой приезжали, с включёнными фарами, когда на улице совсем уже темно. Когда грязь на дорогах особенно злая и коварная. Руль вырывает из рук, дорогу почти не видно, а сырость пробирает до самой души. Загоняли мотоциклы во двор. Мылись прямо во дворе, мать поливала из ковшика горячей водой, ополаскивались по пояс. Подтапливала мать поначалу баню каждый вечер, но сходив пару раз - мы отказались. Тяжело в жаркой бане после тяжёлой работы. Пока помоешься, уже и спать прямо на полке ложишься. Часов уже в одиннадцать садились за стол. Но усталость была такой, что есть ничего не хотелось. И даже налитые и выпитые сто пятьдесят граммов самогонки, только провоцировали сон. Кое-как похлебав горячего борща и зачерпнув пару ложек салата, я отправлялся спать. Сон накатывал моментально. Почти как в армии, в какой позе уснул, в такой и проснулся. Брат мой был помоложе и держался подольше, но вскоре срубался и он. Это тебе дирижер - не палочкой на сцене махать. Это настоящая работа! Крестьянская!

          Но и во сне работа не прекращалась. Всю ночь в моём собственном сне, я ходил по скользким косогорам, определял направление падения деревьев и распиленные на короткие чурки берёзы всё катились и катились по склонам, покрытым пожухлой травой. А рано утром, нас снова будил отец, и всё начиналось сначала. Две недели подряд – рёв бензопилы, тяжелый шум рухнувшего дерева, звон остроотточенных топоров, курица на обед, сто пятьдесят перед сном и руль мотоцикла рвущийся из моих рук на скользкой дороге. Была у меня конечно, в деревне и старая, хоть по возрасту еще и молодая, школьная подруга, но за всё время отпуска, я виделся с ней пару раз и переночевав одну ночь у неё, на следующую уже как-то желанием не горел, потому что весь следующий день спотыкался и падал, порезал сапог бензопилой, чудом не зацепив ногу, а на обратном пути домой, чуть не уснул за рулём и чуть не свалил мотоцикл в глубокий овраг. То, что шею я себе мог поломать, у меня нет никаких сомнений. Отец жестоко отчитал меня, применяя неудобные слова, ещё раз напомнив - что, бабы до добра не доведут!
          Это превращалось в сплошную серую киноленту, без деления на серии. И когда внезапно, я понимал что всё уже спилено и распилено, и даже вывезено домой на машинах, то даже немного удивлялся. Неужели это конец?

          Домой я улетал, с руками, гудящими как телеграфные столбы. С неподъёмной сумкой, которую мать набивала всякими продуктами, от которых я не мог отказаться, чтобы не обидеть её. С лёгкими, уставшими от сизых бензиновых выхлопов и головой основательно промытой от всяких умных мыслей, монотонной и тяжёлой работой. Одно желание лишь ясно сидело в моей оглохшей от треска голове – приехать в общежитие и завалиться спать, спать и спать!

          Когда на следующий день я выходил на работу в цех, то,  не веря сам себе, шептал, - Слава Богу! Слава Богу, у меня закончился отпуск!