Гессе, Письмо

Глубокоуважаемый господин!
Вы так необычно оказались проявляющим готовность
к пожертвованию. Вероятно, я могу Вас попросить о семи
немецких марках или сразу о револьвере. После того,
как Вы меня привели в отчаяние, Вы готовы, пожалуй,
избавить меня от этого, a Вас от меня. Собственно,
я должен был бы погибнуть уже в июне.

Вы пишете: Мы тебе не делаем „ужасные упрёки“ из-за того,
что я плохо отзываюсь о Штеттене. Это было бы совершенно
непонятно даже мне, так как право на желание ругаться
забирать у пессимиста нельзя, ведь это его единственное
и последнeе.

И все же, "отец" - это странное слово, кажется, что мне
этого не понять. Это слово должно обозначать того, кого
можно любить и кого любят, действительно,
так ... от чистого сердца. О, как охотно я заимел бы
такую персону! Не могли бы Вы мне что-нибудь посоветовать…

Ваши отношения ко мне, должно быть, формируются
в сторону натянутости и, я думаю, если бы я был пиетистом
а не человеком, если бы я исказил каждое качество
моего характера в противоположность, то я мог бы жить
с Вами в мире. Но так я никогда не смогу и не захочу жить
и, если я совершу преступление, то виновны в этом
будете Вы, господин Гессе, который у меня отобрал все
радости жизни. Из „дорогого Германа“ получилcя другой -
всемирный ненавистник, сирота, "родители" которого живы.

Никогда не пишите мне „Дорогой Герман“ и т. д. это пошлая ложь.
Сегодня я столкнулся дважды с инспектором , не последуя
его командам. Я надеюсь, что катастрофа не заставит ждать
себя долго. Если бы только анархисты были уже здесь!

Г. Гессе, пленник в тюрьме Штеттина,
где он "не по своей вине". Я начинаю беспокоиться,
и спрашивать себя, кто же из нас слабоумен в этой афере.
Впрочем, было бы желательно,
если бы Вы смогли однажды навестить меня.

Письмо отцу, 14 сентября 1892
(Гессе было тогда 15 лет)