Первое счастье

(рассказ)

Забор у Чалихи стоял впритык к ее дому, поэтому мне не стоило труда заглянуть в ее окна. Чалиха – это бабушкина соседка, баба Наташа. До сих пор не знаю, почему ее так называли в деревне, но бабушка, всегда поджав губы, неодобрительно мне выговаривала:
- Не лазь к Чалихе в огород…
А потом, погрозив мне пальцем, всегда добавляла:
- У, Полинка, хворостинка по тебе плачет…
Потом я не раз слышала, как заходящие к бабушке гости тоже называли бабу Наташу Чалихой.
Но сегодня мне было абсолютно все равно: и хворостинка, и неодобрительно поджатые бабушкины губы… Ведь у Чалихи дома стояла елка. Настоящая живая елка, украшенная к Новому году…

Об этом я узнала случайно, когда бабушка послала меня к Чалихе за мукой. Преодолев расстояние в половину огорода, и открыв тяжелую деревенскую калитку, я впервые в жизни легально вступила на Чалихин двор, дошла до ее дома и постучала в низкое окошко террасы.
- Баб, Наташ, а баб Наташ, бабушка за мукой прислала…
Баба Наташа вышла на крыльцо, скрестила на массивной груди руки, минуту осматривая пятилетнего сорванца, который  весьма не мало доставил ей хлопот - очередной раз отломав доску в заборе и проникнув на ее территорию, усмехнулась и поманила за собой.
- Ну прислала, проходи что ль…
В сенях у Чалихи пахло квашеной капустой и еще чем-то, вкусным, незнакомым… Это потом мне стало известно, что так елки пахнут…
В избе она протянула мне кулек из темной бумаги, в которую обычно продавщицы из местного сельпо заворачивали селедку.
- На, вот…
Кулек был тяжелым, но я мужественно терпела, шмыгая носом.
- А чего й то у Вас так вкусно пахнет, а, баб Наташ?
Чалиха громко рассмеялась. Поманила меня за собой пальцем в залу.
Открыв дверь, я чуть не выронила кулек…
Зала была украшена к Новому году, но тогда я даже не знала, что бывает такая красота. Посредине залы стояла елка, высоченная, до потолка, наряженная стеклянными игрушками и серебристым дождем, а от нее по всей комнате были развешаны гирлянды из цветной бумаги.
- Вот, сын привез, старуху порадовать, вместе и нарядили – с гордостью сообщила Чалиха.
Прижав к себе кулек, я в полном восторге созерцала невиданное дерево.
- Баб, Наташ, а это что? Елка? Я только в книжке видела. Бабушка мне Азбуку купила. Там нарисовано было…
Чалиха уже смеялась сильней:
- Елка, елка… Красиво?
Я только мотнула головой.
Потом Чалиха стала почему-то вдруг очень серьезной и, чуть помолчав спросила:
- А у вас, что,  елку не наряжают, что ли? Ведь  каждый год наряжают…
В тот момент мне стало ужасно грустно и обидно. Вот они взрослые. Мне целых пять лет, а я не знала о том, что елку вот так каждый год наряжают…
Опустив голову, я решила назло соврать. Так я делала почти всегда, когда мне бывало грустно или обидно.
Еле сдерживая слезы, я посопела носом и произнесла.
- Вот еще! Конечно наряжают. Вот мама с папой приедут, обязательно нарядят… И игрушки мне привезут… И конфеты.
Чалиха снова рассмеялась.
- Ну да, приедут, как же…
Но тут же себя оборвала.
- Ладно, иди уж, бабка заждалась.

Бабушка забрала у меня кулек и отослала греть ноги к печке. Болела я часто. В основном ангинами. Поэтому мои болячки – для бабушки считались форс-мажорными обстоятельствами. Стоило мне отказаться греть ноги, как раздавался ее грозный голос:
- Полинка, смотри мне, Людмилу Петровну позову…
Людмила Петровна – это наш деревенский фельдшер. Ее я боялась ужасно, особенно тех уколов, которые она мне делала, когда я болела ангинами. Боялась ее и козла Фильку, который, наравне со мной, терроризировал местные огороды…

Поэтому я молча отправилась греть к печке ноги. Но упорная мысль про наряженную елку не отпускала.  Взобравшись на печку, я открыла Азбуку, нашла страницу, где была нарисована елка и размечталась…

Мои мечты обычно были прозаичны: соберется вся наша семья, мама, папа, бабушка, дедушка… Родители привезут моего маленького, вечно пищащего брата Сережу. А еще папа принесет елку, и она также будет вкусно пахнуть как у Чалихи, поставим ее в зале и будем наряжать…

Родители приезжали редко и их нечастые визиты были для меня праздником. Тогда я еще не знала о том, что они долго и упорно работали, чтобы чего-то добиться в жизни. А в детский сад, в их колхозе, где они жили – меня не брали. Характером и возрастом не вышла. Мама, героически отводив меня туда неделю и выслушав кучу претензий по  поводу моего воспитания от воспитателей – решила, что бабушкино воспитание ничем не выбьешь. И меня снова отправили к ней в деревню. В ссылку, как Ленина. Но отбывая сие наказание, я всегда очень ждала их приезда, одновременно и злясь на них, что они приезжают так редко, и мечтая, что они приедут, и я уткнусь в папино пальто, после того, как устрою сцену, что видеть их не хочу. Все это понимали. Бабушка поощряла. Родители виновато опускали глаза, а я ощущала себя великой артисткой…
К приезду родителей, бабушка всегда готовилась очень тщательно: убирала дом, готовила всякие вкусности и обязательно прятала в ларь с зерном ярко начищенный аппарат, который готовил водичку. Водичка была не простая. Она горела, стоило ее поджечь спичкой. Это потом я узнала, что водичку самогонкой называли и гнала ее вся деревня… Но в то время, мне было удивительно, что  бабушка, налив в стаканчик этой водички, наливала ее на пол, подносила к ней спичку и всегда очень добрым голосом спрашивала у мен:
- Ну-ка, Полюшка, посмотри, горит водичка-то?
Полюшка смотрела, кивала головой и просила объяснить ей неведомые процессы. Но бабушка была женщиной умной и тотчас отправляла меня на улицу. Наблюдая, я поняла, что водичка-то волшебная. Потому что за эту водичку весной дядя Володя вскопал нам огород, а дядя Лева срубил нам новые сени и повесил мне качели…
Вот поэтому, когда бабушка убирала  самогонный аппарат в ларь с зерном, готовясь к приезду родителей, и говорила мне, чтобы я ни за что не рассказывала о нем маме если мама будет спрашивать про него, я стоически молчала, когда мама выпытывала у меня – ходят ли к бабушке дяди за водичкой…

Елка не выходила из головы… Манила своим образом и искрящимися огнями, запахом чего-то волшебного, как в сказках, которые мне по вечерам рассказывала бабушка…

Закрыв Азбуку, я решилась – завтра пойду к Чалихе в огород, и черт с ней, с хворостинкой…

Утром бабушка ушла в магазин, и я оказалась, впрочем, как и всегда, сама себе хозяйкой. Натянув цигейковую шубку и валенки, я отправилась потаенной тропой к дому Чалихи, елку смотреть. Преодолев сугроб, который мне весьма помог взобраться на бабкин Наташин забор – я прилипла к стеклу дома. Стекло было покрыто густым инеем, и я, стянув варежку и покачиваясь на шатком заборе, стала его отогревать, то прикладывая к стеклу пальцы, то усердно дуя на стекло теплым паром. Так я обычно делала тогда, когда родители везли меня зимой на автобусе. Постепенно я отогрела маленькое оконце и заглянула внутрь дома. Елка была на месте, по - прежнему таинственная и прекрасная, вглядываясь в ее таинственное мерцание, я снова начала мечтать. Мечтала я всегда. В нашей деревне, где мы с бабушкой жили – были одни старушки, но мне никогда не было скучно, потому что у меня был свой собственный мир, недоступный окружающим, но самый интересный и увлекательный. Я очень рано научилась читать и все существующие у бабушке в доме книжки читала с запоем и фантазировала. В каждом времени года – у меня было свое царство: то ледяной дворец королевы зимой, то дворец из воды весной, где жили водяные волшебные человечки, лето приходило ко мне запахом трав и цветов, которые собирали на лугу и в нашем осиннике маленькие феи, а осенью в моих фантазиях жил грибной царь, о котором мне рассказывала бабушка. Вот и сейчас, уткнувшись носом в холодное окошко – я фантазировала на полную катушку, абсолютно забыв о времени, зимнем холоде и бабушке, которая, кстати, совсем ненадолго ушла в магазин.
Спустилась я с небес на грешную землю, как раз от крика бабушки, которая, судя по всему, звала она меня уже битых полчаса. Ноги почему-то стали ватными, закачались, и я со всего размаху рухнула в помогавший мне ранее сугроб и утопила в нем свои валенки. Попробовав их вытянуть из утрамбованного снега – я сразу же потерпела жестокое поражение. Валенки сдаваться не хотели. Перепугавшись не на шутку, что бабушка сейчас обнаружит на нелегальной территории мое существование, я забыла про застрявшие валенки и бегом, почти падая, пустилась к дому мелкой трусцой. Влетев в дом, я шмыгнула на печку и застыла в ожидании неминуемой кары за содеянное.
- Полинка, зараза такая, где есть-то, ты куда делась-то, вот хворостинку-то возьму… - раздавался причитания бабушки с улицы.
К слову говоря, бабка никогда и руку не меня не подняла. Внучка я у нее была любимая, но погрозить осиновым толстым прутом, стоявшим для острастки в сенях – это бабка могла произвести в совершенстве, так, что у меня не оставалось никаких сомнений в том, что угроза будет приведена в исполнение.
- Поли-и-и-н-ка – раздалось уже в сенях…
Я спрыгнула с печки. Бабушка уже входила в кухню, красноречиво помахивая прутом.
Опустив глаза к полу, я насупилась и произнесла:
- Да тута я… Куда денусь-то…
Через пять минут красноречивого помахивания и не менее красноречивых нравоучений, прут был поставлен к стенке, и я тоже, рядом… В угол…
Сжав зубы от обиды, уткнувшись в холодный угол, от которого воняло штукатуркой, я опять погрузилась в свой мир. В то время – это спасало от грустных размышлений.
К вечеру валенки вернулись домой, бабушка их откопала, и они, заиндевевшие, были, наверное, очень рады вернуться к печке. Из угла меня выпустили, и я грустно вздыхала на печке, пока бабушка пекла блины и что-то бормотала себе под нос. Меня знобило, горели щеки и я с грустью подумала о том, что, наверное, заболела. Померив температуру – получилось, что я не ошиблась, и призрак Людмилы Петровны замаячил в моем сознании.
Охая и вздыхая, бабушка суетилась вокруг меня, заваривая чай с малиной.  И внезапно я разревелась. Плакала я долго и упорно, и бабушка даже испугалась, что я так долго реву, не объясняя причины. Сначала она подумала, что мне плохо, потом – что я от обиды за то, что в угол поставили, но я молча отвергала все ее вопросы.
- Да что случилось-то? А? Заболела? Так вылечим…
-Н-е-е-т.
- А что тогда?
Я последний раз шмыгнула носом, высморкалась а бабушкин протянутый платок и произнесла:
- А у Чалихи елка дома стоит, наря-я-я-женная. Игрушками. Стеклянными, и флажки у нее там висят…
Бабушка замолчала, поглаживая меня по голове.
- Так ты елку у нее ходила смотреть что-ли?
- Ну да. Валенки вот потеря-я-я-ла… - добавила, снова намереваясь зареветь.
Бабушка всплеснула руками.
- Да и… Валенки эти. Нашлись.
Потом мы обе замолчали, а через минуту меня потянуло в сон…

Проснулась я от громкого шума в коридоре. Бабушка кому-то что-то сердито выговаривала. Кто-то невнятно отвечал. Стало любопытно. Свесившись с кровати, я посмотрела на пол. Валенок не было, а значит – с кровати – ни ногой… Я вздохнула и прислушалась…
- Ну, все, мать, я понял… – раздалась протестующая фраза и я узнала голос своего дяди.
- Все будет!
Потом раздались шаги и все стихло…
Под тиканье часов, я снова задремала…

В очередной раз я проснулась уже вечером…Бабушка включила наш черно-белый телевизор, из которого зазвучала музыка и раздались аплодисменты. Я прислушалась и поняла, что случилось что-то очень важное, доброе, то, чего ждешь очень долго и сердечко заработало быстрее, забилось в предвкушении…потому что дома пахло елкой!
Бабушка зашла в мою комнату, а следом за ней зашли родители и мой дядя Алик. Я молча моргала глазами и старалась не заплакать от нахлынувших чувств и чего-то теплого, уютного и правильного…
Папа взял меня на руки и перенес на диван в зале, где стояла елка, еще пушистее, чем у Чалихи, наряженная игрушками и серебристым дождем. Это была самая красивая елка в моей жизни. Потом было много елок: дома, в деревенском клубе, на моих первых дискотеках, работе… Но та, моя первая елка – ее я никогда не могла сравнить с другими…
По телевизору шел «Голубой огонек», с экрана тетя Таня Веденеева из «Спокойной ночи, малыши» вела праздничный концерт. На ней было красивое длинное платье, и я в очередной раз стала мечтать, что когда-нибудь я буду великой артисткой… Но это совсем другая история!

Но именно в тот Новогодний вечер 1982 года я поняла: вот оно, счастье-то, вот таким оно и бывает…

                Ноябрь, 2010 год.
                г. Новомосковск