Уставшие драконы...

          - Вот ты где умный, а где дурак-дураком. Чего ты... споришь о том, чего не понимаешь? Я собственными, вот этими глазами,- он тычет худым, корявым пальцем в свой глаз, накрытый густой, рыжей бровью,- вот этими глазами, видел мёртвых драконов.… В двадцать втором году это было, мне тогда уже двенадцать лет сполнилось. Это сейчас, нынче, вас до самой пенсии родители кормят. По тридцать, по сорок лет, а всё материну юбку боится бросить. А в то время, семь годов исполнилось – и на тебе, вожжи в руки. Паши, коси, паси, уже большой, работник уже, а ты как думал? Дармоедов в семье не было, не держали.

          Задумали о ту пору мужики у нас новый колодец перед домом вырыть, старый уже совсем не годился, чини его не чини, обваливается и всё тут. Чистить его нужно каждый год, по два по три раза,  всё равно толка мало. Размыло его  весь, ссыпается потихоньку  вниз. Начисто сруб сгнил. Другой колодец надо копать, на другом месте, но недалеко от старого, привыкли ж все. Староста выборный прошел по дворам, кто мог, подрядились работать, а кто не мог - тот свой пай деньгами отдал, на лес, на кованые цепи, на луженое ведро, на оплату кузнецу. Цепь к ведру приковать и железными обручами деревянный ворот закрепить.
      
          Ну, мужики наши с утра подымили злой махоркой, почесали растрёпанные бороды, размечая место, взялись за острые, наточенные лопаты, а нам, пацанятам, значит, глину деревянными ведрами наверх указали вытаскивать. Вроде и тяжело и верёвка новая руки больно режет, а для нас удовольствие, как же - почти наравне, со взрослыми. Мужики работают весело, друг перед дружкой выпендриваются. Двое, самых невысоких и сухощавых мужиков  яму копают, большие в колодце не уместятся вдвоём, остальные лиственные брёвна на сруб готовят, пилят, обтёсывают, подгоняют пазы заранее.  Анекдоты матершинные  друг  дружке рассказывают. Про бабу Гапку, которая на огороде за курицей гонялась, про попадью и дьяка из соседней деревни, сами веселятся и нас - малых, веселят. Так с присказками и божьей помощью думали за два-три дня управиться. Глубина по всей деревне у колодцев везде одинакова – примерно семь саженей.

          Сверху, с аршин, чуть поменьше шел чистый чернозём, а дальше пошла светлая, мягкая  глина. Копается легко, не работа, а баловство. Да и мы почти без дела бегаем, землю  понемногу отгребаем, которую из колодца мужики пока ещё сами наверх выбрасывают. Никто никуда не торопится, работа как праздник. Начало лета, всё, что вспахать надо – вспахали, всё, что посеять надо – посеяли. Такое времечко, что забот больших нет, а с другими делами бабы и сами, поди, управятся. Покопают мужики, не торопясь, потюкают топорами – посидят на бревнышках, простокваши из крынок попьют, за которой мы бегаем по очереди, или холодного кваса прямо из погреба, высмолят по паре цигарок и снова за работу не спеша. Так до вечера и выкопали две сажени глубиной. Четыре метра, по-вашему.

          Темнело уже на улице, собраться бы, закрыть яму досками, чтоб скотина ночью не попадала, да и до дому пойти, не видно ж ничего в яме, так тут наткнулись наши копачи на какое-то бревно в колодце. Какое бревно? Да и откуда там бревно, на такой-то глубине? Но нет! Стало самим мужикам интересно, чего они там отрыли? Бревно, ну не бревно, точнее толстый сук, торчал тонким концом вверх, а комлём упирался в белый, большой камень. Рядом из камня рос точно такой же сучок. Пришлось обвалить кусок стенки, чтобы его откопать. Что такое? Многие из мужиков выкопали по дюжине, а то и больше колодцев, а такого не видали.
   
          Обычно, сразу после дёрна и земли на три-четыре штыка, до самой воды шла одинаково рыжая глина. А тут такое… может, кто клад закопал? А зачем так глубоко? Потом же и за неделю одному не откопать. По верёвкам поспускались мужики в яму. И мы  тоже побывали внизу, осыпая глину босыми пятками. В яме от глины прохладно, пахнет сыростью и речкой, на камне прилипли небольшие рыжие кусочки не то мха, не то ещё чего, а больше на медвежью шерсть похоже. Дерево ровное и гладкое как морёная, ошкуренная лиственница. Курили-курили работнички самосад, а так ни к чему путному и не пришли. Да и не клад это вовсе, глина то вековая, никем не тронутая. Похоже на бычий череп, а ветки как рога, но только очень уж большой череп, каждый рог больше роста человека. Такой вот бугай. А на улице уже светила только луна. Заложили сверху бревнами недокопанный проем и пошли по домам ночевать, почёсывая мозолистыми руками криво стриженые овечьими ножницами затылки. Вот разговоров то в деревне было до середины ночи.

          Наутро у колодца собралась половина деревни. Солнцу ещё из-за далёкой горы путём встать не дали, а в колодце уже кто-то копался. Ну а мы-то уж едва штаны надели, были на месте. Мать только вслед прокричала – дескать, молока хоть с хлебом чертенята попейте, да куда там…. А наверх мужики уже успели вытащить кости. Тяжёлые такие. Одна высотой с меня, а другая поменьше чуть-чуть. Ну, значит с моего меньшего брата. А он тут-же под ногами путается, того и гляди в яму упадёт если за сорочку не ухватишь. А попробуй, уследи за ним - когда он что твой вьюн на мели, за раз в двух местах бегает. Матери некогда с малыми возится, у нее и своих дел, свиней и коров полный двор, ни прилечь, ни присесть, до раскулачивания в ту пору ещё дело не дошло. У нас завсегда так было – старший младшему и батька и мамка и нянька, а слушаться не станешь - получай подзатыльник, а не уследил сам, так получи от матери. Так друг дружку и вырастили. Все девять душ. Спали на полатях вповалку, - он тяжело вздыхает, видимо вспоминая детство, и через минуту продолжает.

          - Откопали колодец ещё на аршин, да и бросили. Под черепом с зубами в два больших кулака каждый, оказалось еще много костяшек наваленных друг на дружку как валежник в тайге, яму приходилось раскапывать не в глубину, а в ширину. А тут ещё шерсть стала попадаться  густая и длинная как бабские волосы и жёсткая как конский хвост. Бабы любопытные подошли, стали плеваться, а мужики потихоньку материться и на баб и на кости, но не со зла, а от раздумья. Чего теперь делать никто не знал. Значит надо звать попа или не попа, а учительшу Анну Михаловну. Она хоть и баба, и сосланная, но городская, значит чего нибудь  да слышала и наверно имеет разумение что посоветовать. Так я с хлопчиками и побежал до её хаты…. В огороде она там чего-то работала. Огород у нее маленький, аккуратный как горница перед рождеством. Всё не так, не по-нашему растёт – сразу видно - образованная. Баба она была видная. Годов за тридцать ей было, а повадками девка-девкой. Смешная она нам тогда казалась, ни квашню не умела завести, ни коня в телегу запрячь. Одевалась тоже чудно, носила не платок, а чепчик. Объяснил я ей как сумел, что батька зовет её посмотреть, что они из колодца вырыли, может она знает…? Так что просят её мужики подойти за ради бога. Будут её ждать.

          Напоила она нас сладким чаем с молотой черёмухой, одела свой соломенный капелюшок, на свёрнутую калачиком косу и пошли мы. Она впереди, а мы сзади ноги пылью греем. Таким выводком как курица с курятами мы и прошли по улице, благо недалеко. Ну, с версту не больше. Тут нас и мужики уже ждут, сидят на брёвнах, смотрят на неё как на икону божьей матери. Че там, думают, учительша скажет? Верить не верят, а вслух не насмехаются – уважают! А как не уважать? В городе и по разу мало кто был тогда, а она родилась там и не брезгует же на равных с поселенцами далёкими говорить. Знает же, что все равно учить бесполезно, а не отступается, учит.  С характером человек! Постучала она туфелькой по костям, что у колодца валялись, понюхала мёртвые волосы, заглянула в колодец, обоими руками  держась за пропотевшую отцову сорочку. Пожурила, что работают и не бояться засыпаться…. Много чего рассказала поселянам. Вроде и рассказывала складно и голос приятный, а никто ничего не понял толком. Поняли только что зверь ещё со старинных времён. Вроде как ещё до рождества христова тайгу тут ломал. А как выглядел, так и не сумела объяснить. Вроде и два хвоста у него и ростом с двух коней и людей не ел, а только сено. Сказала, что теперь он весь как есть помер. А рога это зубы. Что ж он такими зубами сено ел? Да разве ж такое бывает? Никто не поверил, потому что никто такого не видел.

          Обиделась  наверно нашей глупой тёмности. Не поленилась, сходила домой, перерисовала чернильной ручкой из толстой, как псалтырь книги, на бумажный листок картинку. Прибежал я с той картинкой к колодцу. На картинке – свинья не свинья, медведь – не медведь…, и то, правда, два хвоста спереду и сзади, зубы торчат, шерсть до земли. Ни на что не похоже. Напридумала, поди, всё сама, стыдно стало сказать, что не признала зверя. Да разве мы бы такого зверя не заметили раньше? Живём в этих краях спокон веку. С чего ему умирать? Да с такой шкурой и на голом льду ночевать не холодно. А с такими зубами на медведей как на сусликов можно охотиться. Человек без шерсти и без таких зубов на холоде до сих пор живёт, а он умер…. Бурундук и тот не помер. А как же он тогда под землю залез с такими зубами, да так глубоко? А ещё и прозвище такое, что никто не слышал, и в святом писании нет. Шалишь, мы хоть и крестьяне, да не дураки. Помяли мужики ту бумажку в руках, полыбились, хотели её на самокрутки порвать – еле я спас, а то мол, учительша ещё может обидеться…, мне же доверили рисованную картинку относить.

          Делать нечего, повздыхали, поругались, кости, что вытащили из ямы ногами вниз поспихали. И не спеша к вечеру всё засыпали, как и было до того. Ещё и дерном сверху заложили. Чтоб значит, и духу его не было. Так как никто из этого колодца с дохлыми зверями воду пить бы не стал. Больше конечно бабы бунтовали на мужиков. Бабы они такие. Что тогда были, что сейчас. Правда тогда, красивых баб было поболе, или так мне тогда казалось…? – он опять опускает вниз свою седую, растрепанную шевелюру и на минуту затихает.

          - Хочешь, не хочешь, а пришлось новый колодец рыть недалеко от старого. Красиво всё сделали, сруб новый, ворот удобный, цепь звонкая, по утрам на пол улицы слышно. Прям игрушка. На всё, про всё ушло четыре дня. Но работалось уже не так весело, всё у меня из головы не выходил рогатый зверь. Вот чудилось мне, что я его где-то видел. Прям, сон в голову не шел. Ворочался я на ночью на сеновале, как червяк на крючке.

          Хоть и крестили меня отец с матерью, а в церковь я ходил редко. Батька с матерью не заставляли, а самому мне было неинтересно. Церковь у нас была невысокая, старая. Скучно там и темно, и мысли всякие о смерти. И голова болит. Другое дело на речке или в тайге с хлопцами. У нас в семье кроме бабки все такие – лучше с ружьём на речке, чем в церкви при свечке. Но иногда приходилось с бабкой на рождество или с матерью на пасху отстоять службу. «Отче наш» знал. Да и все знали…, как не знать когда бабка на дню её по три раза над ухом бубнит. И не захочешь и не заметишь, а выучишь. И вот стал я зачем-то вспоминать одну картинку, нарисованную красками в церкви. В воскресенье помыл ноги, надел чистую рубаху и ушел в церкву. Бабка радуется, лампасейку внучку суёт. Наверно подумала она, что я дьяком захотел научиться. А мне службу слушать неохота. Я пришел картинку разглядеть. А там, на картинке, на самом потолке Георгий Победоносец убивает большого змея. Вспомнил я теперь, где видел рогатого зверя из колодца, это же и есть нарисованный змей! Всё как есть сходиться. Большой змей весь в густой темной шерсти, крылья, а главное рога…, ну прямо один в один как настоящие, большие, изогнутые. Так вот оно что, как же это я раньше не разглядел? Так мне стало хорошо, что сам я додумался до этого, так, что побежал я к нашей учительше, похвастаться чего я знаю. Сам дошел, ни кто не подсказал. Да видно  зазря так торопился.

          Посадила меня за стол с чаем, стала она мне рассказывать, что церковь это предрассудок и поп наш тоже предрассудок, а змей это сказка. И змеев и драконов люди сами себе придумали. Достала из буфета красивую, белую, блестящую как стекло крынку, нарисованную японцами и показала на ней дракона, который совсем уж походил на того о котором я думал. С большой головой, рога в разные стороны, шерсть дыбом торчит, лапы на раскоряку и колючие крылья, конечно крылья…, иначе как бы он к нам издалека добрался? Не на своих же коротких, кривых ножках. И ещё сильней я понял, что правильно я отгадал. Раз даже далеко за океаном видели нашего дракона, то он есть…. Не могут же люди, которые его в глаза не разглядели, так  нарисовать разом одинаково. Не всё видно учителям рассказывали. Умная у нас учительша, а баба она и есть баба, вот и не согласись с отцом. В зверя с двумя хвостами верит, а в живого дракона нет. Сказал я ей за чай спасибо и, закатав штаны, чтобы не запачкать их пылью, зашагал домой…, вот расскажу своим братьям и сестричкам о волосатом драконе, который у нас в колодце закопан, так наверно все рты пораскрывают, - старик улыбается стальными зубами и от улыбки глаза совсем исчезают за густой сеткой  морщин.

          - Раньше наверно часто они тут пролетали, - неспешно продолжает он, - ну, почти как птицы, которые  каждую осень улетают в жаркую страну. Летел, поди, долго, издалека. Может, припозднился за своими, может просто подустал, а вот ты попробуй столько живого мяса на крыльях потаскай…, а то может и просто замерз на лету как голодный воробей в рождественский мороз. Раньше-то морозы страшенные бывали. Теперь не понятно, не то зима уже, не то осень долго не кончается. А прежде бывало, летит, летит птичка, да и уснёт на лету. Так наверно и дракон, задремал. Вот и просыпался, сверзился…, а весу то в нем пудов сто, никак не меньше, раз землю на две сажени пробил, сам посуди, каждый рог больше человека…. Место это до сих пор в деревне, один я помню, а помру и никто не найдёт, - горестно трясёт он усохшей от долгой жизни головой.

           - Поумирали все старики кто знал. Поумирали, порастерялись по всей земле. Сначала колхозы собирали, потом народ кулачили, потом с немцем воевали. Отвоевали, стали кругом кукурузу садить да коммунизм строить. Построили, называется, никому, ничего не надо…. Бумага та учительшина с нарисованным зверем долго у меня хранилась, совсем вот недавно пропала куда-то. Хорошая девка была, только выдумщица из головы. Мамонт  - под картинкой подписала…, надо же такое выдумать….