Два слова

Я полюбил девочку, которая однажды где-то подобрала дерьмомет. С тех пор она бегала повсюду и играла в дерьмо-войны.
- Откуда у нее столько боеприпасов? - заикались было возмущенные обыватели.
Но тут же стыдливо умолкали, вспоминая, что все мы живые люди. Был бы дерьмомет, а «патроны» к нему всегда найдутся.
Когда девочка откладывала свое оружие, то снова превращалась в прекрасное и удивительное создание. Конечно, порой давала о себе знать легкая контузия, полученная в давнем бою, но с ее проявлениями вполне можно было мириться.
Ах, если бы мы мне удалось отнять у нее эту отвратительную игрушку. Я разобрал бы его на множество мелких деталей и разбросал во все стороны света, чтобы уже никто не смог подобное воссоздать.
Но это не представлялось возможным. Днем девочка стерегла свой дерьмомет, как зеницу ока, а ночью пристегивала к руке наручниками. Погружаясь в сон, она начинала тяжко стонать, вновь и вновь переживая сражения прошлого.
Так дальше продолжаться не могло. Ее любой ценой нужно обезоружить, чтобы она наконец-то  покинула поле брани.
Прознав каким-то образом о моих намерениях, девочка предусмотрительно соорудила дзот и укрылась там вместе со своим дерьмометом. Она упорно держала осаду, периодически обдавая «шквальным огнем» все подступы к укрытию. Стало ясно, что голыми руками ее не взять. Хотя, на нервной почве, а, может, просто от страха, у меня уже появилось несколько «гранат». Но забросать ими упрямого ребенка...
Это не казалось мне достойным решением проблемы.
Пришлось прибегнуть к помощи парламентеров. Размахивая чистым и белым, они один за другим протаптывали тропинку к дзоту. Однако вскорости возвращались, разводя руками и вздыхая.
Что ж, теперь придется рассчитывать только на себя. Нацепив белый маскхалат, я поднялся в полный рост. Дерьмомет молчал. Но как только я обрадовался и сделал шаг, его очередь прошила мои одежды. Помню, что в последний момент перед падением в моем мозге пронесся дурацкий вопрос: может, она решила, что видит привидение и испугалась? Но сознание, покинувшее тело секундой позже, успело оставить весьма горький, но здравый ответ: она не боялась никаких привидений, просто с парламентерством в ее войне отныне было покончено.

Спасибо врачам, они совершили обыкновенное чудо — раны были очищены от «пуль» и умело забинтованы. Дела мои пошли на поправку. Госпитальная койка со дня на день рисковала остаться свободной. Поблагодарив медперсонал за спасение и заботу, я нетвердой, но уверенной походкой вернулся в жизнь. Последняя тут же попыталась подхватить меня властной рукой и вновь швырнуть в свои водовороты - некоторые приятели, наслышанные о моем боевом прошлом, предлагали снова вернуться в строй или хотя бы стать военным корреспондентом. Я отказался.
Приближалась зима, свежие шрамы ныли на погоду и при встрече с маленькими девочками. Я предпочел скромную жизнь на крошечную ренту и тихое писательство. Может, эти истории и не станут такими популярными, как репортажи из горячих точек, но зато моему телу, согретому теплом камина, не потребуется лошадиных доз обезболивающего, и оно не свалится однажды бездыханным в одну из военных траншей.
Собирая материалы для своей будущей книги, я, порой, все же покидал дом и вскользь взаимодействовал с миром. В одной из таких вылазок до меня дошли слухи о девочке с дерьмометом. Говорили, что она завербовалась в какой-то спецотряд. Ее переход на контрактную основу, не смотря ни на что, меня огорчил. Ведь она явно решила сделать войну своей профессией.
Еще через пару недель я услышал, что отряд этот отправили на неожиданно вспыхнувшую где-то междоусобицу, для локализации, так сказать, конфликта. Но, плохо знакомые с местностью, они быстро попали в окружение, и, после непродолжительных боев, сложили оружие. Кто-то уверял, что судить их будут согласно нравам той земли, но по законам мирного времени. В последнем я как раз очень сомневался.
Несколько дней я старался выбросить из головы всю эту историю. В конце концов, мне больше не было никакого дела до девочки с дерьмометом. Шрамы от «пуль» красноречивей всего свидетельствовали о моей правоте и праве на забвение. Но воспоминания о ее ночных кошмарах продолжали неотступно следовать за мной, требуя для нее помощи хотя бы из сострадания. Я отбрыкивался как мог, приводил сам себе разумные доводы: что это чужая земля, чужая война и теперь я уж точно не могу ей помочь.
После особенно острого приступа внутренних противоречий, я проснулся в измятой постели, полностью выбившимся из сил. Нехотя поднявшись с кровати, я обреченно поплелся к шкафу и принялся собирать свой вещмешок. Потом долго принимал водные процедуры и впервые приготовил плотный завтрак. Ел я размеренно, медленно и без аппетита, затем  еще немного посидел, обводя взглядом знакомые стены. Все это время они служили мне защитой, обеспечивая желанной тишиной. Я не знал, суждено ли мне сюда вернуться и вновь развести огонь в старом камине. Поэтому старался каждой своей порой впитать его тепло. Может там, куда я отправляюсь, это укрепит меня и поможет выжить.

Мой путь лежал на север. По опыту прошлого я  точно знал, что военнопленных держат в самом дремучем лесу, подальше от любопытных или сочувствующих глаз. Не помню, сколько дней пришлось идти, но когда мороз начал пробирать меня до самых костей, я понял, что подобрался совсем близко к цели. В подтверждение моих мыслей впереди показалась громада многовековых деревьев. Они стояли неподвижно, угрюмые в своих нахлобученных снежных шапках, угрожающе растопырив огромные черные лапы. Несмотря на лютый мороз, от их вида меня бросило в жар. Казалось, если я подойду ближе, одно из них обязательно изловчится и схватит меня своей страшной ручищей. Сожмет в кулак, круша все кости, и подбросит вверх,чтобы похвастать добычей перед остальными. А потом отшвырнет прочь, как тряпичную куклу, не имеющую в теле ни одного остова. Я понял, что  если не уйму сейчас свою писательскую фантазию, то больше не смогу сделать ни шагу. Так и останусь стоять на месте, постепенно замерзая и превращаясь в памятник самому себе. Собрав остатки теплой воли, я зажмурился и ринулся в лес.
Здесь мне стало немного легче. Тела деревьев стояли настолько близко друг к другу, что у них явно не оставалось никаких шансов на ловкость. Значит, схватить меня эти монстры никак не могли. Я перевел дух, поудобней усадил на спину верного спутника  (вещмешок), и начал пробираться в чащу.
Обычно в таких одиноких походах я люблю перекинуться сам с собой парочкой слов, для бодрости. Но теперь не стал. Лес был настолько тихим, что даже скрип снега под моими сапогами походил на звук не смазанных петель огромной двери в хижину злобного великана. Господи, что за сравнения лезли мне в голову?! То ли сказался пережитый недавно страх, то ли мозг начал понемногу вымерзать от местной температуры...
Мне нужно было срочно найти хоть какие-то признаки жизни в этой забытой богом чащобе. Только что я ожидал увидеть? Скорей всего лагерь, обнесенный колючей проволокой, с деревянными бараками для военнопленных, с часовыми на вышках и патрулем, прохаживающимся вдоль забора, с трудом удерживая на поводках здоровенных овчарок.
Но картина, представшая моему взору через несколько минут, окончательно подорвала мою веру в мое же воображение.
Сквозь просветы между деревьями я рассмотрел поляну, укрытую зеленым ковром молодой травы. На поляне стояли три великолепных деревянных коттеджа. Подойдя поближе, я обнаружил, что из их распахнутых окон льется волшебная музыка, переплетаясь по дороге с невероятно притягательными ароматами каких-то изысканных яств.
У меня закружилась голова, и в следующую секунду я  сам уже был готов отпустить на все четыре стороны свое бредовое сознание. Но дверь одного из коттеджей отворилась, и на пороге появилась моя старая знакомая — девочка с дерьмометом. Правда, оружия при ней не было. Сознание внезапно приняло решение задержаться, чтобы посмотреть, что же будет дальше. Я не стал ему возражать.
Девочка спрыгнула с крыльца и побежала в мою сторону. Я зачем-то спрятался за самый толстый ствол дерева. Неужели мне было страшно, что она меня заметит? Так и есть. Оказывается, мое задеревеневшее от холода тело умудрилось мгновенно сжаться при ее появлении. А, увидав  этот стремительный бег, почло за лучшее искать защиты, пусть даже у таких, не внушающих доверие созданий, как эти деревья. Выходит тот "расстрел" насквозь прошил меня болью и страхом. Вот умора. Так, что же я здесь делаю? Как собираюсь ее спасать если она сама для меня хуже черта?
Из растерянности меня вывел громкий плач. Чтобы разобраться, в чем там дело, я осторожно выглянул. Картина была прежней — зеленая поляна с прекрасными современными домами в обрамлении заснеженного дремучего леса. Только теперь ее неправдоподобие усилилось безуспешными попытками девочки прорваться в лес. Она пробовала перескочить какую-то незримую кромку, четко отделяющую здесь лето от зимы, поляну от деревьев. Но тщетно. Невидимая сила этой границы отбрасывала ее прочь. И с каждой новой попыткой девочка все больней ударялась оземь.
- Я не могу так больше! - закричала она и плачь превратился в душераздирающую истерику.
Я не выдержал и вышел из укрытия. Услышав скрип снега, она немного успокоилась и подняла голову.
- Это ты? - несмотря на сильное удивление ее голос еще прерывался рыданием.
- Да, здравствуй! - я вплотную подошел к той злополучной границе, которая доводила ее до слез.
- Ты можешь ее переступить? - в вопросе звучала надежда.
- Сейчас попробую, - я  попытался сделать шаг.
Не тут то было. Если с ее стороны граница отбрасывала нарушителя, как нашкодившего щенка, то с моей — она походила на стеклянную стену, мирно стоящую, но от этого не менее прочную.
Девочка снова заплакала.
- Как ты сюда попала? - спросил я, желая ее отвлечь.
- По решению трибунала, - горько ответила она, утирая слезы. - После нашей стычки я подалась в профессиональную армию, надоели эти партизанские вылазки. Мне хотелось настоящей войны, понимаешь?
- Пытаюсь, - ответил я, пряча лицо в меховой ворот куртки.
- Меня взяли в отряд специального назначения. В нашу задачу входило давить любой конфликт в самом его зачатке, не взирая ни на что. Но в последний раз мы прибыли слишком поздно. Война шла вовсю. Воевали два каких-то местных народца. В чем там было дело не знаю, да нас это и не касалось. С нашим появлением они неожиданно заключили мир и объединились против чужаков. Мы дрались до последнего, все дальше отступая в лес. Но силы были на исходе. Нас окружили на этой самой поляне и велели сложить оружие. Потом был трибунал, и по его решению я должна оставаться здесь.
- Но, судя по всему, у вас не такие уж плохие условия содержания, - вяло улыбнулся я.
- У кого это — "у вас"? - возмутилась девочка. - Я здесь совершенно одна.
- А зачем же тогда другие дома?
- Откуда я знаю?
- Ну а где же остальные бойцы? - я был неподдельно удивлен.
Она пожала плечами.
- С тех пор как нас взяли в плен, я их больше не видела.
- Послушай, - не сдавался я, - но должен же здесь быть еще хоть кто-нибудь? Ведь звучит же эта чудесная музыка, готовятся ароматные блюда?
- Эта музыка звучит сама по себе с раннего утра и до позднего вечера. И ароматы тоже появляются сами по себе, как и блюда их источающие.   
- Ба-а, да эта поляна заколдована, - догадался я.
- Вот именно, - поощрила девочка мою сообразительность. - Теперь ты понимаешь в каком аду я нахожусь?
- Пытаюсь, - я снова закрыл лицо воротом куртки. - Хотя, если бы не одиночество, то условия больше похожи на райские.
- Ты поможешь мне выбраться отсюда? - спросила она, не обращая внимания на мою последнюю фразу.
- Но как?
- Не знаю, придумай что-нибудь. Как с твоей стороны выглядит граница?
- Как плотная стеклянная стена.
- Тогда попробуй ее разбить.
Я огляделся по сторонам в поисках предмета, который поможет осуществить ее идею. Но всюду, куда хватало глаз, был только снег.
- Мне нечем, - вздохнул я.
- А что у тебя в вещмешке?
- Теплое белье, блокнот, карандаш, спички.
Она всплеснула руками и снова заплакала.
- Не плачь, - утешал я, - послушай, давай-ка я лучше выберусь из леса и поищу кого-нибудь или что-нибудь, что сможет нам помочь.
- Нет, не уходи, - испуганно воскликнула девочка вытирая слезы. - Если ты уйдешь, то уже не сможешь вспомнить сюда дорогу.
- Я отыщу ее заново, не волнуйся.
- Нет, - она вскрикивала все громче. - Сюда дорогу можно найти только один раз - случайно.
Я понимал ее состояние, понимал, что ей страшно. Но оставаться дольше было нельзя, мороз стал намного сильнее.
- Пойми, что с этой стороны границы зима. Если я просто буду здесь стоять, то окончательно замерзну и умру. Тогда тебе уж точно неоткуда будет ждать помощи.
- Мне ее и так неоткуда ждать, - в ее словах было столько боли и обреченности, что я с трудом подавил подступившие слезы.
- Не нужно так говорить, я обязательно что-нибудь придумаю.
- Ты так ничего и не понял, - она горестно покачала головой.
Потом посмотрела мне в глаза и добавила: "Прошу, убей меня, я больше так не могу".
- О чем ты говоришь, - заволновался я, - я не могу тебя убить. Но даже если бы мог, мне все равно не перейти границу.
- Убей меня словом, тогда и переходить ничего не нужно.
Она говорила горькие истины, все мои шрамы заныли в подтверждение этих слов. Лоб запылал, я прижался им к стеклянной стене и заплакал.
- Я не могу, лучше я пойду за помощью.
Я поскорей отвернулся от стекла и тяжело зашагал прочь, не оглядываясь, не прислушиваясь, не прощаясь.
Помощь я нашел почти сразу, как выбрался из леса. В поисках живой души я набрел на крохотную деревеньку, плотно прилепившуюся к лесному массиву. Она предстала передо мной в образе старенького священника, возглавлявшего местный приход. Он же снабдил меня и средством. Старец  объяснил, что граница на самом деле убирается просто, всего двумя словами, сказанными людьми по обе ее стороны. Видимо, почувствовав ко мне расположение, он даже шепнул эти слова мне на ухо.
Только девочка оказалась права, дорогу к ней я больше найти не мог. Потратив массу времени, я истоптал  в прошлом страшный лес вдоль и поперек, но так и не сумел отыскать злосчастную поляну. В конце концов, мои силы исчерпались и я сдался.
Я вернулся в свой дом, к надежным стенам и теплому камину. А позже, когда душевная мука утихла, взялся писать эту историю. В среду ее ждали в  редакции. Я специально встал утром пораньше, чтобы успеть сделать  последние правки и  придать своему облику приличный вид.
Но с самого начала все как-то не задалось. Утренний кофе, словно нарочно, выскользнул из чашки и испортил мне лучшие брюки. Самописка вела себя еще безобразней, оставляя вместо правок противные кляксы. Камин то и дело начинал дымить, требуя моего внимания и отнимая драгоценное время. А в довершение всех бед раздался стук в дверь.
- Кто бы ты ни был - убью, - раздраженно подумал я и отправился впустить свою бестолковую жертву. Резко распахнув дверь, я застыл на месте. Моя фантазия мгновенно растеряла весь запас словесных казней, к которыми я собирался прибегнуть.
На моем пороге стояла девочка с..., то есть без дерьмомета. Только повзрослевшая и еще более красивая.
Наверное, я должен был поздороваться и задать кучу вопросов...Но я ни сделал ни того, ни другого. Я просто не мог говорить. Двигаясь будто во сне, я провел ее в кухню и приготовил горячий чай. Словно был уверен, что она пришла ко мне прямо из того леденящего леса.
Разлив его по чашкам и усевшись за стол напротив нее, я постепенно начал обретать дар речи.
- Ты все же нашла выход со своей поляны?
- Какой поляны? - она удивленно посмотрела на меня, забыв про чай.
Теперь пришел мой черед удивляться.
- Что значит какой?! Летней поляны посреди зимнего леса. На которую тебя обрек трибунал. С тремя пустыми домами и волшебной музыкой.
Она странно смотрела на меня, приоткрыв рот.
- Что с тобой? Ты здоров? - наконец сорвалось с ее губ.
- Абсолютно, - я запнулся, мне показалось, что я угадал ее взгляд, — она смотрела на меня, как на сумасшедшего. - Ты так на меня смотришь, как будто я брежу. Не хочешь ли ты сказать, что никогда не была на этой поляне и даже о ней не знаешь?
- Ну, если ты не против, то именно это я и хотела сказать.
У меня голова пошла кругом. Как такое может быть? Не приснилось же мне все это?! Пускай история получилась странной, но должны же у нее быть хоть какие-то реальные подтверждения? А выходит, что единственное такое подтверждение - это я сам, если не считать, конечно, вещмешок. Вещмешок! Как же я сразу про него не подумал?
Я бросился в комнату. Сейчас все разрешится само собой. Я точно помню содержимое вещмешка, и даже ей перечислял его тогда, в лесу: теплое белье, блокнот, карандаш, спички. Я порывисто распахнул шкаф, внутренне готовясь найти вместо этого набора все, что угодно, вплоть до крокодила. Однако не обнаружил самого мешка. Все перерыв, я только навел беспорядок, вспотел, но его появления так и не добился. Еле передвигая ноги, я выполз на кухню и рухнул на стул.
Девочку мой бред, кажется, больше не пугал. За время моего отсутствия она полностью освоилась на кухне и принялась хозяйничать: подлила чай, нашла в буфете коробку со сладостями и поместила ее на стол.
- Ты что-то искал? - улыбаясь, полюбопытствовала она. От сладостей ей всегда становилось веселей.
Я молчал. Постепенно свыкаясь с осознанием своего безумия, я все же предпринял последнюю попытку инвентаризации мозга и начал искать хоть какое-нибудь воспоминание, объясняющее мне исчезновение вещмешка. За долгие годы проведенные в разных походах он так часто был перед моими глазами, что память выдала сотни разных картин, и тут же ретировалась, предоставляя мне самому копаться в них, коли охота. Но что оставалось? Я начал терпеливо их перебирать, точно архивариус свою картотеку.
Хотя, конечно, работал не так сосредоточенно, как истинный профессионал. Я то и дело отвлекался, наблюдая за своей гостьей. Ведь долгое молчание рождает иногда чувство неловкости. Но она спокойно переносила затянувшуюся паузу и не лезла ко мне с новыми вопросами. Ободренный ее поведением, я вернулся к созерцанию работы мозга. В этот момент он откладывал очередную просмотренную карточку. Но что-то в ней меня насторожило и я потребовал пересмотра.
На картинке я стоял напротив здания госпиталя и зачем-то протягивал нищему бродяге свой вещмешок. Я удивленно рассматривал ее и так, и эдак. Наконец, она приобрела объемность и ожила. Я вспомнил. Это был день моей выписки. День, когда я твердо решил оставить позади все бурные приключения первой половины жизни и освоить писательское ремесло. Чтобы закрепить свое решение каким-то знаковым поступком, я вручил первому встречному бедолаге свой вещмешок. Ведь я не собирался больше возвращаться к походной жизни.
Тогда выходит, что поход на север — бред, вымысел чистой воды или в лучшем случае сон?
 - Наверное, все же сон, - пожалел я себя.
Просто настолько явственный и яркий, что какое-то время я  практически в нем жил, и даже умудрился сочинить о нем историю.  Кажется моим потрясениям сегодня не будет конца. Неужели и слухи о спецотряде, о его пленении, тоже продукт моего сна?
- Нет, это действительно было, - раздался неожиданно ее голос.
- Что было?
- И спецотряд, и пленение. Ты же сам только что спросил.
О Боже, я и правда схожу с ума, даже не заметил как заговорил. Конечно, одиночество вещь хорошая, но, видимо, в строго ограниченных количествах.
- Расскажи мне о себе, - попросил я. - Что произошло с тобой на самом деле?
- Да ничего интересного. Нас выдворили из той местности. Их трибунал оказался гуманным и все ограничилось лишь запретом на ношение оружия.
Действительно, ничего интересного, за исключением того факта, что хоть кому-то наконец удалось отнять у нее дерьмомет, - подумал я. На этот раз действительно подумал, а не сказал.
- Ну, а здесь-то ты как оказалась?
- Я пришла с тобой поговорить, - просто ответила она.
- Говори.
- Прости мне ту очередь. Я была настолько зла тогда на твои попытки меня обезоружить, что сама не знаю как все получилось.
- Я давно тебя простил.
Она протянула руку и прикоснулась ладонью к моей груди:
- А здесь тоже простил?
Я вздрогнул. Ее ладонь лежала на самом большом шраме, оставшемся с той поры. Его рана была глубокой и долго не желала заживать. Медсестры вздыхали, делая перевязки, а врачи уповали на время. После выписки шрам частенько болел, особенно при плохой погоде. В последний раз я ощутил эту боль там, в лесу, когда не нашел дорогу и сдался. Но то был всего лишь сон.
- И здесь простил, - сказал я, вставая. - Ты извини, но если это все, то мне пора бежать, у меня встреча с редактором.
Она поднялась.
- Ты что-то написал?
- Да так, ерунда, историю одного сна.
- Можно мне ее как-нибудь прочитать?
- Да-да, конечно, как-нибудь, обязательно, - заторопился я, буквально выталкивая ее в прихожую. Не то чтобы я вдруг сделался хамом, просто после прикосновения ее ладони я почувствовал, что ушедшая однажды боль возвращается и набирает силу. Ведь я уже дал ей то чего она хотела — прощение, и совершенно не был обязан терпеть свои мучения вновь.
Выходя за порог, она оглянулась. Я закрыл дверь. Прислонился к ней и начал сползать вниз. Боль стала сильней, уже все мои шрамы выли и ныли под ее дирижерством. И зачем я только впустил эту девочку? Силясь подняться, я услышал за дверью шепот. Она не ушла. Нет, я не собирался прислушиваться к ее шептаниям. Но уши зачем-то сами разобрали слова:
- Прости, поверь...
Я вскочил, забыв о своих мучениях. Это были те два слова, которые люди по обе стороны границы должны сказать друг другу. Я распахнул дверь.
- «Прости, поверь», именно их шепнул мне старый священник!
- Какой священник? - спросила она плача и улыбаясь одновременно.
- Из маленькой деревеньки, прилепившейся к тому дремучему лесу, - я протянул ей руки.
Она тесно прижалась ко мне, нежно обвив руками шею.
-  Можно я все-таки прочитаю твою историю, иначе ты просто сведешь меня с ума?