Поехали!

Плохо спалось этой ночью Анне Акимовне, наиотвратнейше ей спалось:
чуть заплющит отёчные в жилках веки,
в избу, прихрамывая, заходит убиенный на прошлой неделе лось,
жуя лиловый язык, голосом молвит человечьим:
«Анна Акимовна, докладываю, Ваш любезный супруг того…
вроде как и партийный, а давеча с голыми девками прыгал в озеро,
потом, на заимке, вели огонь по сорокам, хлестали марочное вино.
Такое творили скотство, такое... глаза б мои не глядели лосьи»

Вскочет Анна Акимовна, хлебнёт водицы, зубы от страха стучат,
вытрет дородные груди пахнущим плесенью полотенцем.
Свят, свят! Нету иконки... помолится на фотографию Ильича,
и пальтецо накинув, во двор, а на небе – месяц
масляный – хоть режь его кривозубым мужним ножом,
да мажь на краюху хлеба. Воздух апрельский – брага
бьёт по ногам, хочется стать опять молодой и лезть на рожон,
да хоть под фашистские пули или под маховики Гулага.
Свят, свят! Вдруг разом звёзды проваливаются в космическую дыру,
небо — горящий линкор, уходящий в тартарары вверх днищем,
на серебряной пуповине висит человек, ему трассирующими прошивают грудь
звёзды.
Из человека клёкот орлиный, и ливень брусничный свищет!

Встряхнула испуганно головой Анна Акимовна, и опрометью в избу,
надо ж такому привидеться, аки в тифозной какой горячке.
Не к добру, такая ноченька, мама р'одная не к добру!
Засыпает Анна Акимовна, во сне подёргивается и плачет.

На утро ничего не случилось, утро как утро было – п'олна кадушка дел,
переделали, потащились с внучарой проведывать бабу Граню.
Только что и запомнилось… на колхозном поле дядька в скафандре сидел.
Улыбчивый, симпатичный.
По радио скажут потом – Гагарин.