Правильно... , мать!

          С самого раннего утра, ещё будильник восемь часов не прокукарекал, вдвоём на лавочке у дома сидели, думку думали. От ядрёного огуречного рассола и мозги укропом из ноздрей запахли. Ну Ким Иванович то понятно, чего с него взять? Инвалид, погремуха - чепинога. Ему весь день можно свою неглубокую морщину в мозге напрягать. А Мишка – порядочный животновод, давнишний скотник на ферме, ему время от времени и на работу надо-бы заглянуть, да уже почти и некогда. Тут или крепко думать или немного работать, вместе думать и работать не получается никак.  Аж собака на цепи от такой неожиданной картины глаз задумчиво прижмурила и хвост успокоила. Не иначе, как думать помогала.
          И по очереди левой рукой репу царапали и правой пятернёй шкрябали, чтобы мелкие мысли быстрей в небритой и неделю не чёсанной башке зашевелились, забегали, зашебуршали. Вопрос, на корню не имеющий одинакового финансового решения. Где взять денег на бутылку? Ну или не до хорошего, хотя бы на литр?
          Вот ведь обоим мужикам то уже по полтиннику, а такой простой бумажной арифметики в кармане нет. Ещё вчера с аванса неожиданно шуршала, а сегодня уже кончилась, вместе с водкой. Вот гадство! Какая историческая несправедливость! В самый казалось бы, нужный для времени момент. А момент очень нужный – трубы горят ажно уши опухли и дышать трудно.
 
          К обеду таки надумали, одно рационализаторское предложение продвинуть в пункт металлоприёма. В сарае у Кимки стоит старый мотоцикл «Урал». Года какого, дай бог памяти..., да года такого, что уже у которых и внуки успели народиться. Мотоцикл уже не ездит, рама лопнула по пьяни, берёзы слишком твёрдые выросли по обочинам, что-ли. Варить её, эту раму, по уму надо бы. Да всё недосуг. Руки не доходят. Хотя кто ж это на руках-то ходит? Да и платить сварщику неохота. Опять же бутылку – минимум отдавай. Сердце прямо кровью обольётся от таких неожиданных расходов. При отсутствии даже ожидаемых доходов. А вот движок на мотоцикле торчит заманчивый, увесистый. Там же килограмм десять чистого алюминия. Только если жена Кимкина, Аннушка заметит, то как-бы скандал получится. Скандал с сильным матерным криком и ломанием костыля на немытом загривке. Но она баба и чё с неё взять?
          Ну, так а если вместо мотоциклетного мотора..., старый поливочный насос на раму потом проволокой прикрутить, то авось пролезет. Издалека похож. Для бабы железяка и железяка. Чего ей присматриваться?  Главное, чё то стоит на мотоцикле для виду. В мешок только надо запихать корявый движок, а то соседи любопытные языками не только марки на письмах лижут. Но и буквы произносят. Выучили на нашу голову! Так и пошли в тенёчек прячась. Кимка впереди с мешком за спиной еле ползёт, хромает, а сзади Михаил его в спину подпихивает. Давай бурят, шевели валенками, всесезонный вариант!

          Домой из приёмки не просто шли, а по над заборами бежали, бутылками в карманах звеня. Особенно у Кимки это красиво со стороны смотрится, он же хромой, прыжки в ширину с подскоками. Бутылки бряк-бряк-бряк, как треснувшее ботало на ошалевшей без быка корове.  Ровно на две бутылки и хватило. Ещё и долгу в рубль в ларьке записали в тетрадку. Даже на самые кондовые папиросы не осталось. Ну да ладно, пока и махорка домашняя есть. Она махорка, лечебная, от блох избавляет, а иногда и от чересчур назойливых баб в избе.

          Бутылки нежно выставили на стол. Стоят, красотой переливаются, пока Кимкиной  Нюры ещё дома нет. Да только не получится всё так гладко, как хорошо было на завалинке задумано. Аннушка то на работе, зато Мишкина Тонька днями не спит, а тоже с похмелья мается. Они вдвоём с мужем выпить не любят, то вместе не любят, то по очереди. Семейный подряд, династия! Уже успела пронюхать про алюминий, деревня же маленькая, с одного конца на другой без телефона интимные переговоры можно вести -  и вот она, встречайте! Дверью только хлопнула. Цветов не надо, уже стоит у порога, бутылки увидела, ногами заперебирала. В долю деликатно напрашивается. Как всякая изысканная и изнеженная дама. Но знает, что надо же как нибудь и поскромнее быть. Вот так боком-боком на табуреточку  и присела. Начинает дипломатию. Как посол, просьбу о перемирии. И голос сразу тихий, на пилораму не похож.

          - Знаешь что Мишка! Я на тебя уже смотрю-смотрю, хоть мы с тобой уже и прожили вместе больше двадцати годов, а всё равно ты у меня самый лучший! – и голову аж наклонила от такой прочной да тяжкой для себя любви. А Мишка головой замотал рот раззявив. Взгляд удивительный из-под нерасчёсанных бровей. За столько лет не часто от родной жены слышал, чтобы так обзывали. Обычно то «баран», то «скотина», а если ласково – значит «паразит»! Задумаешься!

          -Давай ка Кимка, дуй ты быстрее в погреб. Хоть сала ты нам притащи, а то совсем без закуски сидим, в гостях мы у тебя по моему. А мы с Тонюшкой по пятьдесят выпьем, - это Мишка так к другу Киму Ивановичу обращается и наливает ей полный до краёв стакан. И себе тоже обязательно, кто ж в одиночку пьёт? Не по понятиям. А вот её и просить не очень надо тосты произносить. – Давай мать, пей! - Стакан улетел, как комар в форточку от сквозняка, будто и не наливал никто. И вот, сидит она, как русалка на ветвях с поджатым под табуретку хвостом, чистым взором опять на бутылку смотрит. Глаза как сразу заблестели...,а!

          - А ты у меня Миша самый красивый! Вон какой стройный, прямо лесной олень. Как идёшь по деревне, издалека тебя сразу видно. Другие вон какие как Кимка, кривые и косые, а мы с тобой прямо голубки. Радая я этому! - Остатки бутылки, как раз в стаканы уместились. – Правильно мать! Пей! - Головами оба помотали восторженно, так дух захватило от второго стакана. На столе кроме лука ничего нет, Кимка где-то в сенях скрябается, так хоть луком в солонку помакать. За такую любовь можно и без закуси выпивать! Чувства, они и без закуски легко понимаются!

          - Ты там Кимка по дороге огурчиков солёных тоже захвати, - кричит в открытую дверь Мишка. И вторую бутылку буль-буль по стаканам. По полному стакану – родной жене не жалко. Не успел и глазом моргнуть, только стакан у неё об оставшиеся зубы звякнул.
          - Эх кабы раньше-то знать, что такая любовь беззаветная, да рази ж мы бы так с тобой жили? Или бы ругались каждый божий день? Я знаешь, какой мужик? Да я, за тебя любого порву. Да я за тебя! Хочешь я тебе завтра валенки новые куплю? Займу денег и куплю! А то в драных бегаешь,  как дикая  мартышка, смотреть на тебя противно со стороны, честное слово! Эх, и за что я тебя полюбил? – чуть не плачет Мишка. Ласковый такой стал. И тянется разливать остатки водки. А чё там уже разливать, только по полстакана  и осталось. - Давай мать, пей! Слезой не капай!

          Только ополоски допили, стаканами на стол стукнули, тут и Ким Иванович всеми позабытый, с закуской из кладовки нарисовался. А закуска, как известно градус убивает…, иногда совсем насмерть. Хромой он, где уже ему за всем поспеть! Увидел пустые бутылки, аж сало из рук выскользнуло, выпало, хорошо огурцы солёные в карман предварительно положил! Не вываляться.
          – Миша...! Ты что же Миша всё выпил что-ли? Да как же ты так? Да, я же может мотор от мотоцикла…, да я же сам почти и нёс его! Где же окончательно твоя рабочая совесть, раз так? – и в глазах узких бурятских слеза мужественная сочится, от своих аргументов.

          - Ты вот знаешь что, Ким Иванович? Ты к моим словам не прискребайся! Не надо тут! – спотыкаясь на буквах философствует, разводя своими руками, снова почти влюблённый  Мишка, - Тут о любви была речь! О любви...! Ну что ты в этом можешь понимать?  А…? Тебе бы всё о водке и о водке. Прямо противно к тебе стало в гости уже ходить.