Ревели двигатели

Ревели двигатели, и пилоты застёгивали шлемы,
И не было времени думать, и романтики никакой не было,
Несколько звёзд на боку металлическом, несколько шрамов на теле,
И руки не трясутся, как после пьянки, работают чётко,
Ведь они, как мозг и глаза - главные в деле.
А вот и Чужие, но колёса уже заскрипели и спрятались…
Полоса взлётная покрылась чёрными корявыми пятнами…
И уже не сесть на это поле, вряд ли…
Напарники уже скрылись за пеленой чёрного дыма,
Но облака будто работали на тех, кто прилетел с бомбами,
На тех, у кого перевес в силе…

«Проснись!» - Губы смотрели в губы, глаза в темень,
И хотелось что-то сказать, разлепить свои веки,
И ради потехи поднять свою руку…
Но мысли были словно на рубахе прорехи
И улыбаться при такой боли было бы глупо.
Хотелось пить и знать:
"Кто мы?
И где враги?
И какой день?
И почему не слышен рёв сирен,
Двигателей, свист снарядов?
И почему этот дурацкий костюм напялили?
И как оказался здесь"?
«Тише». – сказал кто-то рядом.
«Тише, вам нельзя кричать не надо».
И ладони, тёплые как  хлеб только что испеченный,
трогали лоб.
А он, своим положением огорчённый, просто лежал как сноп.
И эти руки дарили ему радость какую-то непонятную,
Словно ребёнку протягивают плитку шоколада.
Но воля противилась и мозг отключился.
И снова стены дрожали от криков в этой палате.
«И зачем здесь было радио!? И зачем его включили некстати!?
И зачем новость сказали, от которой волосы на голове седеют,
И не лают даже от злости собаки!?
Зачем окна открыли Вы!?» - он хрипел и не мог понять,
«Как вы могли продать её!  Как вы могли посметь!
Нежелание знать бывает крепче стали, знайте!
и внезапное знание бывает хуже смерти».

И уже не ревели двигатели, и пилоты не застёгивали шлемы,
И было время подумать… Но вместо мыслей были какие-то пунктиры.
Одно он запомнил: «опоздание - это ещё один худший взлёт!»
И он продолжал методично делать на пассажирских аэродромах
Чёрные корявые дыры.