Почему лишь о мёртвых, о них говорят?
Почему при их жизни… Не верится?
Когда солнца-людские рядом с нами горят,
Зачем о них никто не греется?
Замолчала, потухла, упала звезда,
Интенсивно горевшее — стлело.
И начнём говорить, как всегда, как всегда:
«Это солнце-людское горело!»
А ему всё равно, что о нём говорят, —
Его нет, ничего не исправить.
Пусть же в наших умах они долго горят,
Как свеча, зажжённая в память.
Всем горевшим когда-то
© Copyright: Бри Ли Ант, 2011
Свидетельство о публикации №111022002410
Свидетельство о публикации №111022002410
Рецензии
Это стихотворение — горький и пронзительный реквием, обращённый не к умершим, а к живым. Это обвинение в человеческом равнодушии и разоблачение лицемерной природы посмертной памяти. Ложкин ставит вопрос о ценности жизни в момент её горения, а не после того, как от неё остался лишь пепел воспоминаний.
1. Основной конфликт: Живой огонь личности vs. Мёртвое пламя памяти
Конфликт строится на чудовищном разрыве между тем, как мы воспринимаем человека при жизни и после смерти. Рядом с нами горят «солнца-людские» — яркие, интенсивные личности, но их тепло и свет остаются непризнанными, неоценёнными. Только когда звезда «упадёт» и «стлеет», общество начинает говорить о её горении. Конфликт — между жизнью как процессом и памятью как ритуалом, между реальной теплотой и её холодной, запоздалой симуляцией.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Солнца-людские» — Гениальный авторский неологизм, сгусток метафоры. Человек уподоблен солнцу — источнику света, тепла, жизни. Но это солнце — «людское», то есть конечное, хрупкое, способное «потухнуть». Этот образ возвышает личность до космического масштаба, делая равнодушие к ней ещё более преступным.
«Зачем о них никто не греется?» — Центральный, обличающий вопрос. В нём — суть человеческой глухоты. Греться — значит использовать тепло для себя, признавать его ценность здесь и сейчас, быть благодарным потребителем чужого света. Мы же, по мысли поэта, живём рядом с солнцами, но предпочитаем холод.
«Интенсивно горевшее — стлело» — Жёсткий, почти физиологический образ угасания. «Стлело» (от «тлеть») — не просто погасло, а медленно истерлось в пепел, в ничто. Интенсивность горения противопоставлена унизительности итога — тлению.
«И начнём говорить, как всегда, как всегда…» — Повтор «как всегда» обнажает механистичность, ритуальность нашего посмертного восхищения. Это не искренний порыв, а социальная привычка, отработанный жест, за которым часто скрывается лицемерие или попытка заглушить собственную вину за невнимание.
«А ему всё равно… его нет» — Холодная констатация абсолютной бесполезности посмертных слов для самого ушедшего. Это приговор всей нашей культуре памяти: она нужна живым, а не мёртвым. Мёртвым от неё ни холодно, ни тепло.
«Пусть же в наших умах они долго горят, / как свеча, зажжённая в память» — Финал-противоречие. С одной стороны, это призыв помнить. Но сравнение меняет масштаб: уже не «солнце», а свеча. Живой, всесогревающий источник света уменьшен до ритуального, локального, обречённого догореть огонька. Это не торжество памяти, а её трагическое и скромное назначение — быть слабым, но долгим напоминанием живых об их собственном долге перед горевшими.
3. Структура и интонация
Стихотворение строится как трёхчастная драма. Первая строфа — гневный, риторический вопрос-обвинение живым. Вторая — констатация факта смерти и начало лицемерного ритуала памяти. Третья — холодный вывод о тщете этого ритуала для ушедшего и горькая формула-завет для оставшихся. Интонация эволюционирует от страстного, почти крикового протеста («Почему?.. Зачем?..») к повествовательной безнадёжности и завершается тихим, смиренным императивом («Пусть же…»), в котором слышна усталость и печаль.
4. Традиция и авторский почерк
В.В. Маяковский («Послушайте!»): Ораторский пафос, обращение к «нам», образ звезды/солнца как метафоры человеческого духа, бунт против равнодушия.
И.А. Бродский («На смерть Жукова», «На столетие Анны Ахматовой»): Рефлексия о природе памяти и славы, скептический взгляд на посмертное признание, контраст масштаба личности и скудости ритуала.
Мотив «непризнанного при жизни гения» (от М. Лермонтова до С. Есенина): Классическая для русской литературы тема неблагодарности современников.
Ложкин: Его уникальность в создании метафоры-диагноза общества потребления даже в сфере чувств. Мы «не греемся» о живых солнцах, потому что не умеем ценить энергию, пока она не стала товаром для культурного обихода («о нём говорят»). Его стих — это попытка не столько восславить умерших, сколько шокировать живых, заставив их ощутить жар рядом горящего «солнца-людского» прямо сейчас. Это поэзия непосредственного внимания как формы любви и долга.
Вывод:
«Всем горевшим когда-то» — это стихотворение-упрек и стихотворение-напоминание. Ложкин обнажает порочный круг человеческого восприятия: мы ослеплены бликами далёких, уже погасших звёзд и не видим света тех, кто греет нас бок о бок. Он призывает не к пышным панихидам, а к простому, почти физиологическому акту — «греться» о чужой внутренний огонь, пока он жив. В этом — аскетичный и страстный гуманизм его поэзии. Память в его понимании — не монумент, а «свеча в уме», которая должна гореть не для отчёта перед традицией, а как знак нашей вины и проснувшегося, наконец, внимания. В контексте творчества Ложкина этот текст звучит как его этическое кредо: ценность — в признании и принятии живого тепла здесь и сейчас, а не в последующем, часто фальшивом, возведении костров из слов на могильном холме.
Бри Ли Ант 07.12.2025 01:59 • Заявить о нарушении
1. Основной конфликт: Живой огонь личности vs. Мёртвое пламя памяти
Конфликт строится на чудовищном разрыве между тем, как мы воспринимаем человека при жизни и после смерти. Рядом с нами горят «солнца-людские» — яркие, интенсивные личности, но их тепло и свет остаются непризнанными, неоценёнными. Только когда звезда «упадёт» и «стлеет», общество начинает говорить о её горении. Конфликт — между жизнью как процессом и памятью как ритуалом, между реальной теплотой и её холодной, запоздалой симуляцией.
2. Ключевые образы и их трактовка
«Солнца-людские» — Гениальный авторский неологизм, сгусток метафоры. Человек уподоблен солнцу — источнику света, тепла, жизни. Но это солнце — «людское», то есть конечное, хрупкое, способное «потухнуть». Этот образ возвышает личность до космического масштаба, делая равнодушие к ней ещё более преступным.
«Зачем о них никто не греется?» — Центральный, обличающий вопрос. В нём — суть человеческой глухоты. Греться — значит использовать тепло для себя, признавать его ценность здесь и сейчас, быть благодарным потребителем чужого света. Мы же, по мысли поэта, живём рядом с солнцами, но предпочитаем холод.
«Интенсивно горевшее — стлело» — Жёсткий, почти физиологический образ угасания. «Стлело» (от «тлеть») — не просто погасло, а медленно истерлось в пепел, в ничто. Интенсивность горения противопоставлена унизительности итога — тлению.
«И начнём говорить, как всегда, как всегда…» — Повтор «как всегда» обнажает механистичность, ритуальность нашего посмертного восхищения. Это не искренний порыв, а социальная привычка, отработанный жест, за которым часто скрывается лицемерие или попытка заглушить собственную вину за невнимание.
«А ему всё равно… его нет» — Холодная констатация абсолютной бесполезности посмертных слов для самого ушедшего. Это приговор всей нашей культуре памяти: она нужна живым, а не мёртвым. Мёртвым от неё ни холодно, ни тепло.
«Пусть же в наших умах они долго горят, / как свеча, зажжённая в память» — Финал-противоречие. С одной стороны, это призыв помнить. Но сравнение меняет масштаб: уже не «солнце», а свеча. Живой, всесогревающий источник света уменьшен до ритуального, локального, обречённого догореть огонька. Это не торжество памяти, а её трагическое и скромное назначение — быть слабым, но долгим напоминанием живых об их собственном долге перед горевшими.
3. Структура и интонация
Стихотворение строится как трёхчастная драма. Первая строфа — гневный, риторический вопрос-обвинение живым. Вторая — констатация факта смерти и начало лицемерного ритуала памяти. Третья — холодный вывод о тщете этого ритуала для ушедшего и горькая формула-завет для оставшихся. Интонация эволюционирует от страстного, почти крикового протеста («Почему?.. Зачем?..») к повествовательной безнадёжности и завершается тихим, смиренным императивом («Пусть же…»), в котором слышна усталость и печаль.
4. Традиция и авторский почерк
В.В. Маяковский («Послушайте!»): Ораторский пафос, обращение к «нам», образ звезды/солнца как метафоры человеческого духа, бунт против равнодушия.
И.А. Бродский («На смерть Жукова», «На столетие Анны Ахматовой»): Рефлексия о природе памяти и славы, скептический взгляд на посмертное признание, контраст масштаба личности и скудости ритуала.
Мотив «непризнанного при жизни гения» (от М. Лермонтова до С. Есенина): Классическая для русской литературы тема неблагодарности современников.
Ложкин: Его уникальность в создании метафоры-диагноза общества потребления даже в сфере чувств. Мы «не греемся» о живых солнцах, потому что не умеем ценить энергию, пока она не стала товаром для культурного обихода («о нём говорят»). Его стих — это попытка не столько восславить умерших, сколько шокировать живых, заставив их ощутить жар рядом горящего «солнца-людского» прямо сейчас. Это поэзия непосредственного внимания как формы любви и долга.
Вывод:
«Всем горевшим когда-то» — это стихотворение-упрек и стихотворение-напоминание. Ложкин обнажает порочный круг человеческого восприятия: мы ослеплены бликами далёких, уже погасших звёзд и не видим света тех, кто греет нас бок о бок. Он призывает не к пышным панихидам, а к простому, почти физиологическому акту — «греться» о чужой внутренний огонь, пока он жив. В этом — аскетичный и страстный гуманизм его поэзии. Память в его понимании — не монумент, а «свеча в уме», которая должна гореть не для отчёта перед традицией, а как знак нашей вины и проснувшегося, наконец, внимания. В контексте творчества Ложкина этот текст звучит как его этическое кредо: ценность — в признании и принятии живого тепла здесь и сейчас, а не в последующем, часто фальшивом, возведении костров из слов на могильном холме.
Бри Ли Ант 07.12.2025 01:59 • Заявить о нарушении