В ОДНУ РЕКУ...

Путешествие из Европы в Америку, через неизвестность, по волнам Атлантики, заняло у Колумба не один месяц. Пронырливому генуэзцу в самых заветных мечтах и не снилось открыть новые земли, но отчаянно хотелось проложить новый, более безопасный маршрут в Индию и Китай. В обход свирепых басурман, контролировавших тогда привычную, еще с античных времен хорошо знакомую дорогу  из Европы в Азию. Неисповедимы тропы твои, Господи!

Но не менее труден и долог были  путь викингов, высадившихся на североамериканском побережье несколькими столетиями прежде генузского авантюриста. От их посещения будущего штата Миннесоты остался знаменитый Кенсингтонский рунический камень, лет сто назад раскопанный местным фермером. По иронии судьбы он тоже оказался скандинавом. Вероятностным пра-пра-правнуком одного из лихих ушкуйников, что тысячу лет назад отправились из Гренландии на запад в утлом драккаре под водительством своего бесстрашного конунга.

Впрочем, ничего удивительного в том нет. Ибо Миннесота с самого своего заселения европейскими иммигрантами была исключительно нордическим штатом. Что же касается самых первых исследователей этих земель, лягушатников из соседней Канады, то их можно вообще не принимать в расчет. Ибо очень быстро самый сильный колониальный хищник в Северной Америке – Англия отвоевала территорию будущей Миннесоты у своего извечного конкурента и соперника, французского короля.
 
Но воспользовались плодами присоединения изведанных галлами земель сумели в большей степени степенные, хозяйственные и неторопливые потомки необузданных варягов: немцы, шведы, датчане и норвежцы. Долгое время население Миннесоты  оставалось однородно блондинистым и голубоглазым. Лица первопоселенцев, украшенные тяжелыми лошадиными челюстями. Они, казалось мне, были способны легко перемалывать не то что ячмень, но и самую твердую горную породу, подобно мифическим сородичам этих кряжистых и сильных детей Скандии и Ярмании. Навродясь всех этих гномов, гоблинов, троллей и нибелунгов.

Ах, ну почему же нет в истинных тевтонах и свевах природной мягкости, ласковости и красоты, присущей славянам. Вновь и вновь дивился я на суровые, словно бы высеченные из скальной руды, грубоватые черты германо-скандинавских лиц коренных миннесотцев. Не тех, что пришли сюда по Беринговому перешейку десяток тысяч лет назад из Азии через Чукотку, будущих индейцев, но этих внуков викингов, свирепых и безжалостных берсерков, не знавших ни пощады, ни голоса разума в жестокой сече, свирепых язычников, испивших перед боем дурманящую настойку из мухоморов.

Существует теория, что лица скандинавов от того столь грубо вылеплены, что эти медлительные и добродушные увальни, в настоящее время добродушные, но отнюдь не в древности, являются потомками автохтонов старой Европы – неандертальцев, переживших оледенение северной Европы в своих пещерах. Так они себе и жили среди снегов, потихоньку уничтожая мамонтов и пещерных медведей, пока не закончился ледниковый период и с юга не потянулись на север кроманьонцы. А уж эти мобильные и более разумные люди где вытесняли грубоватых неандертальцев, где ассимилировали, а где и истребляли в жестоких войнах за территорию. Но понятие геноцида тогда не было известно нашим предкам и всемирных, общечеловеческих организаций, типа ООН, тогда тоже не существовало, так что и мы не станем бросать камни в огород стремительно наступавших на исконные владения медлительных европейских аборигенов более юрких и сообразительных южан.

Столь пространная преамбула к рассказу об удавшейся попытке войти дважды в одну и ту же реку могла бы показаться излишней. Ну к чему эти подробности, красивости и витиеватости, если можно кратко и емко, буквально в двух словах описать путешествие вспять, вопреки движению солнца. С запада на восток. Например так, третьего февраля я вылетел из Миннеаполиса в Чикаго. Вечером того же дня я совершил трансатлантический перелет в Мюнхен. Летя навстречу солнцу, за восемь часов я пересек не только пространство, но и время. И оказался в завтрашнем дне. Так всегда получается, если путешествовать с запада на восток. В обратном направлении путешественник экономит сутки за счет разницы во времени.
Но я опять поддался неистребимой привычке старого журналиста к описательности и многословию. Не в силах противостоять собственной природе, я сдаюсь и продолжаю растекаться по мысленному древу.

Герой Жюля Верна, знаменитый путешественник Филеас Фогг объехал мир за восемьдесят дней. Нынче облететь наш шарик можно менее чем за восемьдесят часов, если пользоваться обычными самолетами, а не поездами и пароходами, как во времена Фогга. Впрочем, если лететь на ракете по орбите земли, то и эта кругосветка сокращается до нескольких часов и минут.
Мне предстоял путь всего лишь от Америки до Колымы. Когда-то, лет 20, и даже еще десять  назад из Магадана можно было попасть в Америку не кружным путем, а напрямую через Аляску. Но этот маршрут давно закрыт по причине малолюдия и нерентабельности. Билеты были дороги. Дорога не окупалась. И рейс Магадан-Анкоридж-Сиэттл прикрыли. Так что мне стало привычнее и дешевле летать через Москву.
 
Возвращение домой. После двухлетнего отсутствия. Без малого два года вне Колымы. Без Магадана. Мистические совпаднения и таинственные знаки судьбы сопровождали меня всю жизнь, начиная с младенчества. Храним некими силами свыше я избегал серьезных испытаний и бед. Иногда. А порой бывал со всего размаху плюхнут в самую вонючую жижу целиком да с головой, погружаясь в целительную грязевую лужу, избавлявшую меня от излишней гордыни или иных негативных черт характера.

В этот раз подобным знаком судьбы стал взрыв в аэропорту Домодедово в конце января. Еще осенью, заказывая билет в Магадан, я планировал полететь именно этим рейсом в тот злополучный день, когда террорист-смертник взорвал бомбу в зале прилета и получения багажа. Но по некоторым причинам мой вылет из Миннесоты задержался. И потому билет был взят на третье февраля. Так что мне не пришлось стоять у ленты транспортера вместе с тридцатью пяти погибшими и ста сорока раненными в тот день.
 
Я иногда спрашиваю себя, после подобных вмешательств судьбы, кто и зачем хранит меня от этих несчастных случаев? Для чего спасает от неминуемой гибели?
Ранннее утро в Миннесоте. Проснулся затемно. Хотя уснул по привычке поздно. До самого последнего дня занимался монтажом и перемонтажом очередного фильма. Продюсеры все никак не могли решить, что же именно им нужно получить в финальной версии. Процесс постпродакшена занял треть всего времени. Съемки проходили в ноябре-декабре. А весь январь я потратил на бесконечные переделки. То одно не так, то другое не эдак. И всякая новая продюсерская версия была несовершенной. И заказчики оставались неудовлетворены.

Наконец, за неделю до моего отлета, продюсеры сдались и сказали, монтируй сам, пусть это будет твоя, режиссерская версия. За день набросал новый сценарий. Перевод на английский и редакция заняли еще пару дней. Мне все-таки привычнее писать на русском, нежели на английском. Еще день ушел на запись закадрового текста и отбор нужных фрагментов на полчаса экранного времени из более чем тридцати часов рабочих материалов. В последние дни удалось все свести воедино. Перезаписать начисто голос за кадром, первый, рабочий вариант озвучания был очень низкого качества. По ходу перезаписи корректировался текст и соответственно увеличивались или уменьшались эпизоды с начиткой и приходилось их сдвигать, муторно и напряженно меняя местами кадры, обрезая, или же увеличивая их продолжительность.

И вот в предпоследний день фильм готов и сдан. Одновременно получен чек с половиной оплаты за работу. Остальная сумма придет попозже, уже после премьеры. Итак, короткометражка сдана. За полный метр возьмусь не раньше того времени, когда продюсеры найдут денег на следующий проект. Это может занять полгода и даже больше. А сейчас мне надо паковать вещи и улетать. Монтировать я смогу и в Магадане. Забираю с собой все рабочие материалы. И кроме съемок по текущему проекту, весь свой двухлетний архив.

По дороге в аэропорт ранним утром третьего февраля надо было заехать в банк, снять деньги со счета, купить свежую пиццу в «Маленьком Цезаре». Простую вегетарианскую пиццу. Без колбасы. На бензозаправке мимо проехала бабушка божий одуванчик. Лет девяноста на вид, а все еще лихо и бодро крутит баранку. Мысленно сравнил ее с такими же бабулечками в России. Где это видано, чтобы ее русская ровесница резво рассекала на машине по скоростным трассам?
Последние минуты в Миннесоте. Кто знает, когда свидимся вновь? Но оглядывась по сторонам, впитывая памятью одно и двухэтажные домики в предместьях, рекламные щиты, дорожные знаки, людей, машины, небоскребы в центре, мосты и грязноватые большие сугробы на обочинах, удивлялся тому насколько легко и просто, с поистине буддийской пустотою в душе, свободою от привязанностей, прощаюсь с Миннесотой. Последние полгода эта пустота прочно поселилась в моей душе. В моем сознании. Перестал загадывать. Мечтать. Желать. Ждать. Верить. Надеяться. Жаждать. Пусть будет, как оно идет, совершается само собой, а не так, как я желаю.
И с тем же спокойствием и внутренней свободой, без излишнего восторга и предвкушения встречи летел я домой.
 
Конечно же, я человек простой. Обычный. Стоило только приземлиться в России, увидеть родные русские лица, услышать родную русскую речь, куда подевалось внутреннее спокойствие и отрешенность? Особенно когда увидел немало знакомых магаданских лиц у стойки регистрации и у выхода на посадку.

Но давайте все же по порядку. В аэропорту Миннеаполиса и Сент-Пола женщина на регистрации приняла чемодан, но ограничила количество ручной клади. У меня был рюкзак, сумка с ноутбуком и кофр с камерой. Только две вещи разрешается брать с собой в салон. Ни рюкзак с хрупкими вещами внутри, ни ноутбук, ни тем более камеру сдавать не хотелось. Потому после минутного размышления, не без вздоха, пришлось оставить камеру, запас кассет и улететь безоружным. Впрочем, дома с камерами не будет проблем. Так что принесенная жертва была не столь уж тяжелой.

Та же регистраторша напомнила, чтобы на всем пути следования, при пересадках, я проверял свой багаж. А то чемодан могут не успеть перегрузить с самолета на самолет. Дальше последовала уже привычная рутина полного шмона личных вещей. Кладу на просвечивание рентгеновским аппаратом рюкзак и сумку с компьютером. Снимаю куртку, поясной ремень, башмаки, выворачиваю карманы. Все это складываю в пластмассовые лотки и отправляю туда же. На просвет. В отличие от российских аэропортов американцы не дают одноразовые бахилы на ноги. Все пассажиры топают в одних носках через рамку металлоискателя.

Охранник на рентгене заинтересовался моей ручной кладью. Снявши ее с ленты транспортера, я несу рюкзак на смотровой стол. Дюжий дядька выше меня ростом. Толстый. В синей форменной рубахе и с кобурой на упитанном заду конвоирует меня к столу. Вежливый. Но строгий. Спрашивает, что это я везу с собой такое металлическое? Я тянусь руками к молнии рюкзака, но он резким движением делает запрещающий знак. Я отпрянул мгновенно. Кто его знает? Вдруг он, как Клинт Иствуд выхватит кольт из кобуры и разрядит мне в грудь. Ну его, раздобревшего ковбойца, к черту, не буду провоцировать на демонстрацию револьверной эквилибристики...

Пухлыми руками, обтянутыми одноразовыми перчатками из латекса он бесцеремонно открывает молнию рюкзака и довольно грубовато шарится внутри, вытаскивая внешние жесткие диски для ноутбука, пакеты с мелочами и сувенирами. Убедившись, что ничего запрещенного к провозу у меняы не имеется, он предоставляет мне самому запихивать назад мои разворошенные вещи. Я так старался их уложить компактно и плотно. После досмотра мне не сразу удается запихнуть все вещи назад. Рюкзак из аккуратного и плотного превращается в какую-то пухлую размазню.
Быстро надеваю кроссовки, пояс, куртку. Вдеваю руки в лямки рюкзака. Вешаю на шею сумку с ноутбуком и прохожу в зал ожидания. До вылета в Чикаго остается еще два часа.
 
У выхода на посадку еще толпились пассажиры более раннего рейса в Денвер. Но вот их сажают в самолет и я остаюсь в гордом одиночестве. Наконец могу вытащить из рюкзака кусочек пиццы и не стесняясь никого перекусить. Потихоньку на креслах вокруг накапливаются пассажиры моего рейса и когда приходит наше время, объявляют посадку. Сперва приглашают в салон публику побогаче и поважней: пассажиров первого и бизнес классов. В самом конце проходит эконом-класс.

Два часа лета до Чикаго проходят гораздо быстрее, чем те же два часа ожидания. На внутренних рейсах в Америке уже давно не кормят. А только раздают по стаканчику воды и по микроскопическому пакетику с сухариками или лилипутскими кренделечками. Впрочем, для особо проголодавшихся есть еда за наличный расчет.
 
Накануне в Чикаго был снегопад и отменены многие рейсы. Сегодня светит солнышко и ни один рейс не задерживается. Все улетают по расписанию. Я прохожу через весь аэропорт, таща на себе свой маленький, но тяжеловастый груз, в поисках очередного зала для отправления. Уже в Мюнхен. А вот и он. Можно упасть на кресло и расслабиться. Рядом несколько кафешек и кофеен. Магазин сувениров. Туалетные комнаты. И интернет. Можно подключиться и поработать на компьютере.

Еще два с лишним часа ожидания до следующего рейса. Справляюсь у стойки регистрации насчет своего чемодана. Пожилая тетенька европейской наружности, может быть даже русскоговорящая, щелк-щелкает на своей клавиатуре. Сверилась по компьютеру и сказала, сэр, у Вас нет причин для беспокойства. Из Миннеаполиса и из Чикаго Вы летите одной и той же авиакомпанией – Юнайтед Эйрлайнз. А у этого перевозчика никаких накладок не случается. Все будет хорошо. Донт ворри, как говорится, би хэппи...

Успокоенный я уселся в мягкое кресло дожидаться отлета. Через часок, проголодавшись, решил напоследок угоститься американской едой. Сходил в ближайший Бургер Кинг за порцией картошки и стаканом колы со льдом, ощущая уколы совести за это самоотравление фастфудом.
 
Сумерки незаметно, но цепко обняли Чикаго. Мимо прошла группа уборщиц. В разноязыком говоре смуглых гастарбайтеров я услышал испанскую, русскую, молдавскую и узбекскую речь. Толпа немолодых женщин в зеленых жилетах кислотного оттенка со швабрами и ведрами прошествовали к выходу на посадку. Не иначе, убирать самолет. Значит скоро объявят посадку.

Новости по телевизору повторялись каждые полчаса. Всегда одно и то же. Вот сообщение о четырехлетней девочке, которая умерла от алкогольного отравления. Малышка приняла дозу, трехкратно превышающую смертельную. И как в нее влилось столько огненной воды? Дикторшу на экране сменяют полицейские фотографии родителей девочки. Оба чернокожие. Мать, страдающая ожирением. Абсолютно отсутствующий, ничего не выражающий взгляд. Ни слез в глазах, ни искаженной гримасы горя на лице. Лишь только пустая отрешенность. Отец девочки невзрачен и простоват с виду. Худее жены. Небольшие усики. На голове вязаная шапочка. Особых примет нет. Лица не запоминающиеся. Весьма ординарные и незамысловатые. По выражениям глаз обоих родителей ни за что не скажешь, что они совсем недавно потеряли четырехлетнюю дочь. Звук у телевизора приглушен и я могу лишь читать субтитры. Судя по всему это коренные негры, или по-политкорректному – местные афроамериканцы, а не свежие иммигранты из Сомали или Судана.

А вот молодой, по виду двадцати с небольшим лет, белый парень выступает в суде. Он обращает свою пламенную речь к судье. Ваша честь, говорит этот молодой человек в хорошем дорогом костюме, если бы я был Вашим сыном, то Вы могли бы гордиться мною. Из пояснительных субтитров становится ясно, что этот парень – сын однополой семьи, которая по каким-то причинам подверглась общественному отстракизму.  И вот теперь он выступает в суде, защищая обоих своих «пап», а может быть, «мам». Юноша многоречив и страстен в своем обличении современного общества, которое нетерпимо относится к гомосексуалистам.  А ведь они такие же люди, как все остальные и имеют такое же право на чувства и право на создание семьи, говорит сын однополой пары. И никому не позволено судить их из-за их ориентации или попирать их гражданскиеправа, как это делают люди простые, глупые и необразованные.
 
Пропускаю этот сюжет без комментариев... 

Шум и гам вокруг мешают сосредоточиться на книжке. Да и теленовости, несколько раз повторенные, уже не цепляют сознание. Оглядываюсь по сторонам. Мимо прошла русскоязычная еврейская пара. Напротив меня плюхнулся в кресло пожилой седоусый мужчина с красивыми и правильными чертами лица. Как у античной статуи. Эдакий оживший древнегрек или римский легионер на пенсии. Он выглядит смущенно и осматривается в поисках чего-то, возможно, ищет надпись с указанием направления. Говорю ему по-английски, мол, это рейс на Мюнхен. Вы летите в Германию? Он отвечает мне на русском: «Вообще-то я из Болгарии». Я машинально перехожу на родную речь. Но застенчивый пенсионер от чего-то скромничает и воздерживается от беседы. Он проверяет содержимое карманов. Достает краснокожую паспортину с болгарским гербом. Билет. Мобильный телефон. Звонит дочери. Говорит с ней по-болгарски. И почему-то отворачивается, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Рядом сидит молодая румынская пара. За моей спиной шумная компания упитанных мужчин громко разговаривает на немецком. Рейс обещает быть в точности, как у папаши Ноя. Каждой твари по паре, думаю с улыбкой про себя.

По экрану телевизора мелькают кадры с Майклом Джексоном. Лицо покойного короля в хронике сменяется его сиделкой. Она что-то рассказывает, но ее плохо слышно. Затем темнокожее лицо женщины кривится. Она начинает плакать.

Объявили посадку. Так же как и в Миннеаполисе, сперва в салон идет мистер-твистер, бывший министр, бизнесмен и прочий пассажир первого класса. Простоватый и застенчивый дедушка болгарин в обычных джинсах и недорогой курточке летит не в эконом, а бизнес-классе. Смотрю ему вслед без зависти и сожалений. А может, это какой-нибудь тайный калиф Гарун аль-Рашидович. Вернее, бывший болгарский царь или великий князь...

Но вот важные пассажиры расселись и позвали нас, публику попроще.

Ночь уже опустилась на Чикаго. Ни ветра. Ни снега. Метеоусловия отличные для полета в Европу.
Мой сосед в Боинге, черноусый смуглый латиноамериканец, похожий на моих знакомых мексиканских строителей в Миннеаполисе, отвернулся к иллюминатору. Укладываю рюкзак и сумку с ноутбуком на верхнюю полку над сидением и с наслаждением вытягиваюсь в кресле. Впереди восьмичасовой перелет до Мюнхена. Надо бы поспать часок-другой.
 
Взлетаем. В полной темноте. Командир выключил освещение в салоне до полного набора высоты. Начинаю дремать. Но уснуть не получилось. Тут же вспыхнул свет и стюардессы, немолодые и некрасивые, потянули по рядам тележки с напитками. Кола. Пепси. Сок. Минералка. Мой сосед просит ананасовый. Но удовлетворяется яблочным. Я предпочитаю томатный.

Еще через полчаса разносят ужин. Сперва по спецзаказу. Лишь нескольких счастливцев, которые не признают мясо в качестве еды, стюардессы кормят специальными наборами. Остальных покормят чуть попозже. Возле нас останавливается предпенсионного возраста короткостриженная, но весьма еще резвая блондинка. Смотрит на номер ряда и сует мне вегетарианский набор. Я в восхищении. Вот это обслуживание! А то я уже думал, что полечу голодным.

Открываю горячее, а там тушеные овощи с турецким горошком и персиком. На гарнир безкусные макаронные изделия, похожие на белую чечевицу. Безвкусные, потому что сварены без соли и масла.

Булочка. Несливочное растительное масло, фактически маргарин. Салатик. Вот и весь ужин.
Бесстрастный латиноамериканец равнодушно смотрит в иллюминатор. Я еще не знал тогда, доедая вегетарианскую порцию, что случайно сожрал его спецзаказ. Как мог я подозревать, что этот типичный мексиканский нелегел не ест ни мяса, ни рыбы, ни гремучих змей, не пьет и не курит? Какой-то буддийский святой, а не простой добрый католик, каким он представляется внешне...
Мог ли я подумать, что судьба усадит вместе двух вегетарианцев. Один из которых заказал себе особую еду, а второй на халяву съел его спецзаказ?

Стюардессы развезли обычную еду по рядам. И тут мой сосед повернулся ото окна и справился наконец о своем ужине. Вот это был позор! Я ощутил, как шея и уши у меня покрываются краской. Стюардесса, принесшая мне чужой ужин, убежала проверить по своим записям. Когда она вернулась, то немедленно и с пристрастием подвергла меня допросу. «Вы заказывали себе отдельную еду, сэр?». Что я мог сказать в свое оправдание, кроме упорствования в своей невиновности. Чувствуя стыд за свою ложь, но не в силах сказать правду, я ответил, что я вегетарианец, и что по праву съел этот ужин.
 
«Но Вы заказывали себе отдельную еду, сэр? – не отставала от меня назойливая стюардесса, - Вы уверены, что съели свою порцию?».

«Да, - продолжал я стоять на своем, - мой агент, продавший этот авиабилет, знал, что я не ем мяса».
 
Не добившись от меня толку, стюардесса извинилась перед латиноамериканским праведником и убежала в хвост самолета. Через минуту она подала ему резервную порцию для вегетарианцев. И не глядя на меня ушла. А я снова почувствовал, что уши у меня горят, а совесть грызет за эту невольную ложь. Ведь если бы я сразу не брякнул сдуру, что заказывал эту порцию, то можно было бы все вывернуть по-честному. Ну, ошиблась женщина. По внешнему виду. В моем соседе вряд ли можно было заподозрить защитника животных. Вот она и сунула эту злополучную порцию мне.  Хотя, блин, разве я похож на защитника животных? Наверное, вряд ли...

Впрочем, мои страдания по поводу сожранной чужой порции и обмана стюардессы развеял сам сосед. Он пребывал в несвойственной пылким и горячим мексиканцам индобуддийской, нирванической невозмутимости и оставался предельно вежлив и приветлив. Я мысленно попросил у него прощения. И тут в салоне наконец-то выключили свет. Самолет продолжал свой полет навстречу следующему дню и выныривающиему из вселенского океана солнцу. Пассажиры начали подремывать. Уснули и мы с соседом.

На рассвете, когда солнце уже поднялось над перистыми облаками, нам разнесли завтрак. Полночи я смотрел в наушниках старый голливудский боевик «Буллит» со Стивом Макуином в главной роли. Про гангстеров и полицейских. Как гласит реклама, в этом фильме одни из самых захватывающих погонь на автомобилях, снятых без комбинированных съемок или компьютерной графики. Впрочем, какая 3D анимация могла быть в 1968-м году?

По другим каналам крутили более свежие и не такие интересные фильмы. Впрочем, даже классический «Буллит» показался мне скучным и безжизненным.
Все картины повторялись по кругу. Так что я либо дремал, либо, проснувшись, смотрел продолжение ленты с того момента, как уснул.

Завтрак, как и ужин, был разделен на две категории. Сперва разнесли спецзаказы. Потом обычную еду. На меня стюардесса не смотрела ни с осуждением, ни с неприязнью. Но мне хотелось от нее спрятаться. Я чувствовал, что уши снова и снова зажигаются сигнальными огнями от стыда за сожранную чужую порцию и немотивированное вранье.

Самолет приступил к снижению. О чем командир-немец радостно доложил пассажирам по-английски с легким акцентом и на родном своем языке без оного. Мы нырнули в облака. И вот уже заскользили над Мюнхеном. Невдалеке протянулись цепью заснеженные Альпы. Пока мы планировали до взлетно-посадочной полосы, жемчужно-серый туман наполовину проглотил альпийские горы.
Капитан выпустил шасси. Самолет немного тряхнуло.  Он отдал ручку управления от себя и машина клюнула носом еще больше. Земля неумолимо приближалась. Но опытной и твердой рукой летчик, чей дедушка, вполне вероятно, мог водить мессершмитты или юнкерсы, вел тяжелый боинг на посадку как делал это много раз прежде. Колеса коснулись бетонки и самолет покатился, подрагивая, да гася скорость.

В Мюнхене было  грязновато. Серые сугробы, подмоченные недавним дождем. На улице не очень холодно. До следующего рейса в Москву мне предстояло прождать еще два часа. Ну и нормально. Поднимаюсь по бесконечной лестнице, истоптанной множеством грязных ног. В предыдущий раз Германия мне показалась стерильно чистой. Однако и здесь, оказывается, знают, что такое следы от обуви...

Коридорами и переходами странствую по чреву мюнхенского аэропорта в поисках своего выхода. Сверяюсь с расписанием на табло, нахожу номер зала, откуда улетит московский рейс, и топаю в том направлении. За моей стойкой регистрации покамест никого нет. Плюхаюсь на скамейку. Достаю последний мандарин из рюкзака. Освежаюсь его соком. Проглотил. Но жажда все равно не проходит. Чего бы еще глотнуть? До вылета еще два часа. Встаю и брожу по окрестностям. Магазинчики, бутики, кофейни. Везде принимают лишь евро, а у меня в бумажнике только доллары да рубли. Ничего, потерплю до самолета. В соседнем зале справился у молоденькой регистраторши насчет своего багажа. Она на чистом английском, почти без густого марлендитриховского акцента ответила мне, что багаж будет перегружен с рейса Юнайтед на Люфтганзу. Не беспокойтесь, мистер!

Я ей верю. Гуляю дальше. На стенде с бесплатными газетами беру несколько американских изданий. Немецкие и французские газеты игнорирую, ибо колбасным и лягушачьим языками не владею.

Нагулявшись, справив нужду, усаживаюсь наконец у своего выхода. Лениво листаю газеты. Пробую подремать. Без подголовников на простой скамейке трудновато дрыхнуть.
Потихоньку собирается народ. В основном, наши. Говорящие по-русски. Первое чувство – радость. Свои. Наши. Кругом русские!

Так незаметно пролетает время. Объявляют посадку. Немка забирает у меня посадочный талон Юнайтед, выданный в Миннеаполисе, и заменяет его люфтганзовским. Я еще раз справляюсь у нее о судьбе своего чемодана. Она щелкает по клавиатуре, всматривается в монитор и отвечает с легким тевтонским превосходством. Нет, конечно же, это германская спесь чуть заметно демонстрируется не человеку, прилетевшему из США. Перед янки западные немцы испытывают благоговейный страх и восторженную любовь. Но завидев обладателя русского паспорта, немка лишь снисходительно улыбается, мол, все будет хорошо, мистер, свой багаж Вы получите в Москве. И я ей вполне верю!

Описывать полет из Мюнхена в Москву стоит весьма кратко. Взлет и посадка. Обыкновенный аэробус. Не хуже и не лучше боинга. Только в моей памяти почему-то всколыхнулись иные воспоминания – летчики люфтваффе, несущие груз бомб в 1941-м на Москву...
Нас накормили. Вдоволь напоили соками, минералкой и чаем-кофе. Стюардессы были помоложе, чем на американских рейсах. Но тоже не очень привлекательные с виду. Не подумайте, что я пристрастен. Просто русские девушки, на самом деле, лучше всех!

В четыре часа пополудни мы сели в Москве.
 
Багаж выгрузили довольно быстро. Мы еще все не успели пройти паспортный контроль, как по транслятору объявили, что багаж мюнхенского рейса можно уже получить. Улыбнулся красивой, но очень строгой девушке в форме погранвойск, подавая свой паспорт в окошко. Она сверилась с фотографией, оттиснула штамп прилета  и крикнула: «Следующий!». В предвкушении встречи с магаданцами, среди которых, наверняка, будут знакомые, я прошел к транспортеру, где на черной резиновой ленте уже закружились сумки, корзины, ящики. Люди разбирали багаж. А своего чемодана я так и не дождался...

Когда все уже расхватали свой багаж, а я начал подозревать, что моего так и нету, ко мне подошла молодая и красивая сотрудница аэропорта. Жгучая сероглазая брюнетка. На ее бэджике я прочел татарское имя. Она спросила, получил ли я свой чемодан? Получив отрицательный ответ, она назвала мне мою фамилию. Но это не было чудом ясновидения. Ей уже позвонили из Мюнхена и сообщили, что чемоданы двух пассажиров не успели погрузить на рейс. За два-то часа ожидания! Хваленая немецкая аккуратность! При том, что я дважды справлялся у педантичных немок насчет своего багажа...

Второй, кому не повезло с чемоданом, оказалась девушка в мусульманском платочке. По виду жительница Северного Кавказа. Татарская красавица провела нас в свой офис. Меня усадила за свой стол, а девушкой в хиджабе занялся другой клерк. Мы заполнили декларацию и заявление на пропажу багажа. Потом эта невероятно любезная сотрудница аэропорта провела меня к таможенникам, чтобы поставить печать на декларацию. Обычно, прилетая из-за границы, как все нормальные люди я иду через зеленый коридор. Никакого досмотра, тебе верят на слово, что ты не везешь ничего запрещенного или требующего уплаты таможенных  сборов. Но тут моя татарская красавица почему-то провела меня через красный коридор...

Молодой таможенник, заикающийся, с растрепанной шевелюрой, внешне сильно уставший за смену, неприязненно взглянул на меня. Он приказал мне поставить на просвечивание рентгеном рюкзак и сумку с ноутбуком. После чего столь же грозным тоном потребовал открыть их на цинковом, как в морге, столе.

– Что это такое?
– Ах, это? Всего лишь жесткие диски для компьютера.
– Почему их так много?
– Много? Только четыре штуки.
– Зачем Вам столько?
– Понимаете, я тележурналист, это мое профессиональное оборудование. Видео, знаете ли, много весит, сотни гигабайт. Вот я и храню его на жестких дисках.
– Так, все ясно. Надо их задекларировать.
– Но почему? Мои вещи довольно старые, это все не новое. И компьютер, и диски, всё бывшее в употребеление. Я везу это не на продажу. Это мои личные вещи. Почему я должен их декларировать или платить пошлину за свои старые личные вещи?
– Та-та-таков по-по-порядок.

Молодой человек смотрелся очень въерошенным и сердитым. Он не выглядел злым. Просто затурканным и вымотавшимся за долгую смену. Наверное, какие-то личные неприятности. Быть может, молодая жена загуляла, или ребенок заболел. Я смотрел на него с приязнью и состраданием к его головной боли. Никакого осуждания внутри. Никакой злости за то, что он компостирует мне мозги. Я понимал, что человеку плохо. Что он страдает. Внутренне улыбаясь ему, согревая его собственным душевным теплом, я просто покорился этой ситуации.
 
В этот момент позвонил телефон. Таможенник вытащил из кармана мобильник. «Алло! Мама? С-с-слушай, м-м-мне н-н-некогда се-сейчас го-го-говорить. Я на-на-на службе. Пе-пе-перевозвоню те-тебе по-по-потом!»

Молодой человек заставил меня писать вторую декларацию на рюкзак и сумку с ноутбуком. Красивая татарочка взглянула на меня, смущенно улыбаясь, мол, извините, я не думала, что так обернется...

Мне пришлось писать две дополнительные декларации в неудобной позе, стоя на цыпочках, воздев руки на высокий рентгеновский аппарат. Ни стола, ни стула. Но я же дома. Ведь я же среди своих.

Пока я писал, таможенник прееговорил с двумя коллегами постарше званием. Они поглядывали на меня с подозрением. Татарская красавица чувствовала себя виноватой. В конце концов она забрала у меня декларации и красивым почерком переписала их начисто. Мы подошли к столу заикающегося таможенника. Приятный светловолосвый русский паренек лет двадцати пяти. Он выхватил у нас бумажки, стал их перечитывать, почесывая в затылке. Я мирно и отрешенно стоял рядом, ласково улыбаясь замученному чиновнику и смущающейся девушке, полностью принимая ситуацию, как должное испытание – проверку на дорогах.

И тут все кончилось. Таможенник-заика вдруг махнул рукой, разорвал обе дополнительные декларации, которые я написал на свой рюкзак и сумку с ноутбуком. Шлепнул печать на бумаги досылаемого багажа и отпустил нас с миром.

Я понял, что если бы стал нервничать, суетиться, злиться в ответ на эту проволочку, осуждать, а тем более презирать этого человека, то неприятности лишь нарастали бы, как снежный ком и вряд ли я отделался столь легко. Но внутренняя невозмутимость, спокойствие и доброжелательность сделали свое дело. Мне даже показалось, что таможенник как-то просветлел лицом, когда я попрощался с ним и пошел своей дорогой.

Девушка, заполнившая мои бумаги, пообещала, что мой чемодан вышлют первым же магаданским рейсом, то есть в понедельник. Мне надо было улетать в 9 вечера. Суббота. А следующий рейс из Мюнхена ожидался в три часа ночи. Налегке я вышел через зеленый коридор, думая о том, что застрявший у немцев багаж это слишком простое наказание за мою ложь, когда я не смог сразу сознаться американской стюардессе, что сожрал чужую порцию. Еще легко отделался, решил я и улыбнулся. Спасибо тебе, Господи, за этот урок!

Почти час проведя в таможне, мне оставалось еще четыре до вылета в Магадан. Подходя к стойке регистрации я увидел знакомые лица. Аня и Оля. Первая – коллега, тележурналистка, живущая сейчас на Аляске. Вторая – бывший концертмейстер нашей капеллы, которая тоже переехала на Аляску. Сперва просто по работе, но встретила мужчину своей мечты и вышла замуж.
Привет-привет! Как дела, девочки?
 
Аня спросила, много ли у меня багажа? Да так, все свое ношу с собой. Только рюкзак и небольшая сумка. Она попросила взять ее чемодан, чтобы много не платить за перевес. Кладу свою ручную кладь возле землячек и несу Анин чемодан на регистрацию. Норма провоза всего двадцать килограммов. Чемодан весит на четыре больше. Девушка за стойкой регистрации, опять-таки красивая до невозможности, наша, русская девочка, советует вынуть что-нибудь из чемодана, чтобы не платить. А то по триста рублей за килограмм получится немало. Возвращаюсь к Ане. Она машет рукой, ничего страшного, заплатим.
 
Когда я сказал девушке, что деньги не проблема, она вдруг улыбается и говорит: «А Вы купите мне Рафаэлло и можете так, без оплаты сдать багаж». Коробка конфет стоит в аэропортовском магазине триста рублей. Вместо тысячи двухсот – неплохая экономия. Аня дает мне тысячерублевку. Несусь по залу. По пути спрашиваю у хмурого седоватого мужика, где здесь можно купить Рафаэлло? Он направляет меня на второй этаж. Аня наказала мне купить сразу две коробки. Одна нога там, другая тут, и вот я с двумя коробками Рафаэлло снова стою перед стойкой регистрации.
 
– Зачем две-то?
– А кушайте на здоровье!

У стойки еще никого нет. Мы слишком рано подошли регистрироваться. На радостях, получив две коробки вместо одной, девушка без проблем регистрирует остальный багаж моих землячек и мы налегке отходим в сторону.

Для кого-то, скажем, для европейца или американца, это был бы возмутительный случай вымогания взятки. Только не для нас. Эти две коробки конфет просто приятный пустячок. И никакая не взятка...


Ко мне приближается давешний мужик, указавший путь на второй этаж.
 
– Вы из Магадана?
– Да.
– Значит, земляк. А я из Владивостока. Мы тут с женой уже третьи сутки сидим, не можем вылететь. Не могли бы помочь? Рублей двести?

Сую мужику две мятые сотни. Он благодарит смущенно и растроганно.

Наш рейс задержали всего лишь на час. И в десять вечера нас посадили на магаданский самолет.
Старый, подержанный боинг, взятый в лизинг на Западе, трясясь и вибрируя, взлетел в чернильной московской ночи. Поехали...

Экипаж – сплошь молодые и красивые девчонки. У них разномастная форма. Пиджаки у стюардесс лиловый, красный, синий. Ни у одной нет на груди бэджика. Но в отличие от американских и немецких коллег они такие ослепительные красавицы. Здоровые. Чистые. Цветущие. Я наконец-то дома! Я среди своих!

Восемь часов лета в темноте. Поспал чуток. Вот и утро. Пятое февраля. Магаданский аэропорт Сокол. В зале прибытия встречают дети. На стоянке сват разогревает двигатель. Везут домой. И снова трасса петляет меж заснеженных сопок. О, этот неземной, нереальный пейзаж. Белые сопки, усеянные черными голыми лиственницами. Я влюбился в него с первого взгляда!

А мой чемодан я так и не получил до сих пор. Сейчас, по прошествии двух недель после прилета, он все еще лежит в московской таможне. Чтобы забрать его мне нужно либо самому вернуться в Москву, либо послать заверенную нотариусом доверенность московскому знакомому. На душе полная пустота и безмятежность. Отрешенность от этой забавной ситуации. Пусть все будет, как будет. Я вызвонил одноклассника, попросил разобраться с чемоданом. Сделал ему доверенность. На днях вышлю экспресс-почтой. Это так легко. Жить ни о чем не беспокоясь и не обижаясь на испытания, посылаемые нам в качестве проверки на дорогах.

19 февраля 2011 г.