Мороженое

Не боясь показаться банальным, скажу, что мои первые школьные годы - самые счастливые в жизни.  К сожалению, время стирает множество деталей, оставляя целый ворох совершенно различных по своей цветовой тональности и уровням теплоты чувств, которые уже почему-то трудно отсортировать и приписать к каким-то конкретным событиям первых школьных лет. И все-таки самые светлые и теплые из них я по-прежнему испытываю к своей первой школьной учительнице - Доре Моисеевне, необычному человеку и педагогу с большой буквы, в классе которой мне посчастливилось провести мои первые школьные годы.
Как бы мне сейчас, по истечении стольких лет, хотелось бы увидеться и побеседовать с ней, но ни с какой другой целью, кроме как вновь ощутить эту незабываемую эмоциональную атмосферу уважения и участия к нам, её ученикам, которую она так непревзойденно создавала своими словами и делами. Нас, то есть самых простых советских школьников, из самых заурядных и не привилегированных, согласно моей памяти, семей уважали и опекали по высшему, как говорили в советском простонародии, классу. Пытаясь найти аналогии из моей нынешней американской действительности, я нахожу вполне подходящим следующий термин, обозначающий  высокое качество - "частная школа". И действительно, мы были её "частным классом", но отнюдь не в смысле зарплаты, которую она наверняка получала на одном уровне с остальными школьными учителями. Это было в смысле отношения необыкновенно талантливого педагога к своему призванию. Педагога высочайшего уровня, который мог бы работать только с талантливыми или "элитными" детьми за очень большие деньги и, как говорят сейчас, "бонусы".
Все еще подозреваю, что многие из нас действительно были талантливы, но элитных не было точно. Однако, в данном случае это вовсе и не важно, так как не было это важным для неё самой. Подавляющее большинство в классе было отличниками не в смысле только статистической успеваемости, столь важной в советскую эпоху. Мы учились хорошо, потому что мы учили, и нас учили, вкладывая неимоверные усилия в наши маленькие души. Нас настолько уважали и так доверяли, что даже сейчас, вспоминая те годы, становится не по себе от мысли, допускающей невыученные уроки, даже на гипотетическом уровне. Наверное, всякое бывало, но подобное, думаю, случалось крайне редко. Мы были лучшими по всем предметам в школе: арифметика, письмо, чтение, физкультура, и на школьных парадах мы маршировали лучше всех, получая неизменно граммоты.
Все оборвалось после третьего класса. Детская сказка закончивалась совершенно неожиданным для моего детского воображения финалом. Именно тогда я впервые и услышал о том, что существуют евреи, есть страна Израиль, а также и то, что Дора Моисеевна  - еврейка, желающая уехать из Советского Союза на свою историческую родину. Сказать, что это явилось шоком, откровением и  громом среди ясного неба, означало бы ничего не выразить. Придя осенью в школу, в четвертый класс, мы оказались лицом к лицу с новым классным руководителем, и всё тогда, абсолютно всё, показалось новым, непривычным, неудобным. Через несколько недель весь наш класс, целиком, под воздействием каких-то невероятных душевных магнитов, без предварительного звонка, письма или даже намека, отправился на квартиру к Доре Моисеевне. Уж не ведаю, как мы узнали, где она живет.
Я отчетливо помню выражение её лица, когда она открыла нам дверь, так как находился в первой тройке, под напором остальных плотно прижатый к входной двери. В её сначала широко открытых, а потом странно прищуренных глазах были удивление, испуг и задумчивость. Мы, что называется, вломились в квартиру. Все вокруг носило следы грандиозных сборов: большие и полные сумки, зачехленная мебель, тут и там следы каких-то попыток ускоренного ремонта. Она действительно уезжала. Но самое важное было в том, что в квартире, перед нами находилась как будто бы не она.  А всё потому, что, проведя с нами буквально несколько минут, Дора Моисеевна сказала, что хочет нас угостить, и позвонила кому-то. Потом она попросила нас спуститься на первый этаж её многоэтажки, где находилось какое-то кафе, за мороженым, которое она по телефону для нас заказала. Мы, счастливые, ринулись вниз: кто в лифте, кто просто по лестнице. Однако сама она осталась в квартире. Припоминаю это отчетливо, потому что вошедшие первыми выходили последними, и еще потому что помню звук быстро захлопнувшейся двери её квариры.  Но в кафе оказалась очередь, и только у половины из нас хватило терпения дождаться мороженого. Я дождался! Мороженное было невкусным из-за каких-то непривычных добавок или сиропа, или уж не знаю чего, но очень скоро я шел привычными улицами домой, вполне довольный последними странными, но подкупающими своей новизной событиями.
Не знаю точно, кто из нас тогда осознал, что нас банально выставили за дверь, но сам я точно ничего такого не понял. Только потом я где-то подслушал, что у неё были неприятности с дирекцией школы, которая препятствовала её увольнению, и по каким-то причинам её вообще не хотели выпускать из страны. Говорили много такого, что мне было не под силу понять. Но гораздо позже, вспоминая детали нашего "похода" к ней и особенно её реакцию, я начал подозревать, уж не восприняла ли она наш приход, как еще одно средство и по сей день неведомых мне сил для удержания её в стране?  Может, было так, а может и совсем по другому, но я все равно доволен, что именно она преподала мне один из самых главных уроков в моей жизни - мороженое не всегда вкусное.