Heinrich Heine Донна Клара

Дочь алькада величаво
В сад спускается вечерний,
А под замковой стеною
Бьют литавры, трубят горны.

«Стали мне постылы танцы,
И слащавые остроты
Этих рыцарей манерных,
Лик мой сравнивавших с солнцем.

Опостылело мне это
С той поры, как в лунном свете
Некий рыцарь с лютней звонкой
Мне явился под балконом.

Как он сложен, как он строен,
Как пронзительно смотрел он,
Словно бледно-благородный
Лик Георгия Святого».

Так мечтала донна Клара,
Томный взор потупив долу,
Лишь глаза она подняла —
Перед ней прекрасный рыцарь…

Шопот, робкое дыханье
И объятья в лунном свете…
И Зефира трепыханье,
Роз волшебные поклоны.

Роз волшебные поклоны,
Жар любви наполнил тело…
«О возлюбленная, что ты
Так внезапно покраснела?»

«Комары меня, любимый,
В летний зной кусают ночью,
Я их столь же ненавижу,
Как евреев длинноносых!»

«Брось евреев с комарами…» —
Рыцарь ласково ответил,
А под деревом миндальным
Лепестки траву покрыли.

Лепестки траву покрыли,
Аромат свой источая,
«Но скажи мне, дорогая,
Ты мне сердце подарила?»

«Я люблю тебя, любимый,
И спаситель в том свидетель,
Что злодейски был умучен
От жидов коварных этих!»

«Брось спасителя с жидами…» —
Рыцарь ласково ответил.
А вдали на водной глади
Листья лилий в лунном свете…

Листья лилий в лунном свете,
В небесах мерцают звезды…
«Но скажи мне, дорогая,
Не даешь ли клятвы ложной?»

«Лжи во мне ни капли нету,
Как ни капли нету в жилах
Темной крови мавританской
Или грязной иудейской».

«Ну их — мавров и евреев…»
Рыцарь ласково продолжил,
Увлекая дочь алькада
В сад на миртовое ложе.

И любовной нежной сетью
Он тайком ее опутал,
И лобзания в молчанье,
И сердца вот-вот наружу…

Заливается на ветке
Соловей в любовной песне,
Пляшут факельные танцы
Светлячки в траве зеленой.

Вот на ложе стало тихо,
Тихо так, что стало слышно,
Как украдкой шепчут мирты,
Как цветы вокруг вздыхают…

Громко горны и литавры
В замке грянули внезапно,
И на рыцаревой перси
Пробудилась донна Клара.

«Чу! Зовут меня, любимый,
Только прежде чем расстаться,
Назови свое мне имя,
Что держал так долго в тайне».

Рыцарь весело смеется
И, персты лобзая донне
И уста ее лобзая,
Говорит ей на прощанье:

«Я, сеньора, ваш любовник,
А отец мой — рав Исроэль,
Талмудист из Сарагоссы,
Пусть его продлятся годы!»

 

Donna Clara
Heinrich Heine


In dem abendlichen Garten
Wandelt des Alkaden Tochter;
Pauken- und Drommetenjubel
Klingt herunter von dem Schlosse.

«Lastig werden mir die Tanze
Und die sussen Schmeichelworte,
Und die Ritter, die so zierlich
Mich vergleichen mit der Sonne.

Uberlastig wird mir alles,
Seit ich sah, beim Strahl des Mondes
Jenen Ritter, dessen Laute
Nachtens mich ans Fenster lockte.

Wie er stand so schlank und mutig,
Und die Augen leuchtend schossen
Aus dem edelblassen Antlitz,
Glich er wahrlich Sankt Georgen».

Also dachte Dona Clara,
Und sie schaute auf den Boden;
Wie sie aufblickt, steht der schone,
Unbekannte Ritter vor ihr.

Handedruckend, liebeflusternd
Wandeln sie umher im Mondschein.
Und der Zephir schmeichelt freundlich,
Marchenartig grussen Rosen.

Marchenartig grussen Rosen,
Und sie gluhn wie Liebesboten. —
«Aber sage mir, Geliebte,
Warum du so plotzlich rot wirst?»

«Mucken stachen mich, Geliebter,
Und die Mucken sind, im Sommer,
Mir so tief verha;t, als waren’s
Langenas’ge Judenrotten».

«Lass die Mucken und die Juden»,
Spricht der Ritter, freundlich kosend.
Von den Mandelbaumen fallen
Tausend weisse Blutenflocken.

Tausend weisse Blutenflocken
Haben ihren Duft ergossen. —
«Aber sage mir, Geliebte,
Ist dein Herz mir ganz gewogen?»

«Ja, ich liebe dich, Geliebter,
Bei dem Heiland sei’s geschworen,
Den die gottverfluchten Juden
Boshaft tuckisch einst ermordet».

«Lass den Heiland und die Juden»,
Spricht der Ritter, freundlich kosend.
In der Ferne schwanken traumhaft
Weisse Lilien, lichtumflossen.

Weisse Lilien, lichtumflossen,
Blicken nach den Sternen droben. —
«Aber sage mir, Geliebte,
Hast du auch nicht falsch geschworen?»

«Falsch ist nicht in mir, Geliebter,
Wie in meiner Brust kein Tropfen
Blut ist von dem Blut der Mohren
Und des schmutz‘gen Judenvolkes».

«Lass die Mohren und die Juden»,
Spricht der Ritter, freundlich kosend;
Und nach einer Myrtenlaube
Fuhrt er die Alkadentochter.

Mit den weichen Liebesnetzen
Hat er heimlich sie umflochten;
Kurze Worte, lange Kusse,
Und die Herzen uberflossen.

Wie ein schmelzend susses Brautlied
Singt die Nachtigall, die holde;
Wie zum Fackeltanze hupfen
Feuerwurmchen auf dem Boden.

In der Laube wird es stiller,
Und man hort nur, wie verstohlen,
Das Gefluster kluger Myrten
Und der Blumen Atemholen.

Aber Pauken und Drommeten
Schallen plotzlich aus dem Schlosse,
Und erwachend hat sich Clara
Aus des Ritters Arm gezogen.

«Horch! da ruft es mich, Geliebter;
Doch, bevor wir scheiden, sollst du
Nennen deinen lieben Namen,
Den du mir so lang verborgen».

Und der Ritter, heiter lachelnd,
Kusst die Finger seiner Dona,
Kusst die Lippen und die Stirne,
Und er spricht zuletzt die Worte:

«Ich, Senora, Eu’r Geliebter,
Bin der Sohn des vielbelobten,
Grossen, schriftgelehrten Rabbi
Israel von Saragossa».