Размышления на полулунном клапане

  В ее сердце было изрядно пусто. Если б я умел говорить, я бы крикнул, будучи посреди ее левого желудочка. Мой крик, я уверен, разлетелся бы эхом и звуковые волны ушли бы в аорту, вслед оксигемоглобину, унесшему на своей структуре немного ионов. 

  Нет, друзья, я не знаю зачем ей перед смертью ионы кислорода. Я даже не очень представляю себе кто она. Она в сотни раз больше меня. Эта оберация, невозможность оглядеть её полностью, не дали мне возможность по-настоящему ее любить. Но она успела стать смыслом моего существования. Она родила мне детей. Вне нее не было счастья и бытия для меня, безродного и жалкого. Она была единственной тогда... Тогда я даже не представлял себе, что есть и другие. 

 Все начиналось как у всех нормальных плацентарных: когда я первый раз прикоснулся к ее нежному телу, вошел в нее, я почувствовал как она глубоко вздохнула и не в силах была вернуть диафрагму в привычное состояние. Я помню ее томный стон, когда я продолжал спускаться все дальше... и еще раз, и еще раз. Ее щеки налились румянцем, она стала горяча, кожа покрылась тончайшей прослойкой влаги. Я продалжал играть. Дразнить. Я не хотел брать ее сразу, это было бы скучно для меня и слишком понятно для нее. Таких, как она, нужно держать в легком неведении.
  Я нежно гулял по ее коже, по ее рукам, груди, по ее приобретающим невероятную чувствительность бедрам. И с каждым моим прикосновением она становилась все податливее, мягче.
Еще некоторые мои усилия, и она вцепилась ногтями в простыню, дыхание ее участилось. Мышцы напряглись, глаза закрылись пеленою ее тончайших век. Но я слегка отступил, и она вновь обмякла нежно выдохнув двуокись.
 Все ее тело содрогалось в едином такте. Дыхание было неимоверно горячим... как и ее сознание. 
И вот я добрался до заветной цели, ощутил легкую влажность и услышал ее резкий вздох. Я проходил все глубже, ее тело уже не могло сохранить единую позу - оно извивалась подобно змее...

  Что я увлекаюсь простой физиологией... далее все было более чем предсказуемо. Еще два дня она боролась, еще три ночи я чувствовал, как каждая ее мышца была напряжена из за моей жизни. Потом вместе с горячей двуокисью углерода часть меня вылетела на одеяло, и навсегда оказалось погребено под затвердевшими комками густой крови и слизи... Крови было много.

Это была ее последняя ночь. Она была очень горячая. Часть ее нежных клеток запустила процесс некробиоза и из них не вышел я. У нее было очень высокое давление, кровь гоняла меня из стороны в сторону, не давая возможности вцепиться в липоидные оболочки. Я начинал сходить с ума. Бредить вместе с моей пассией. В едином коктейле кружили я, глупые, глупые белые тельца, и мой яд... мой сладкий токсин. 
 Вдруг все кончилось. Кровь сделала еще один слабый толчок и давление сошло к нулю. По сужающимся сводам ее вен я судил, что много крови вышло из нее, слишком много. Чертово больничное одеяло. Санитарке его не отстирать - она его выбросит... А на нем столько спящих. Спящих в нежной колыбели цисты моих детей, которые никогда не достигнут сердца женщины.

И вот сейчас я дрейфую в оставшейся крови ее сердца. Где-то возле аорты. Рядом существуют и готовятся к цистообразованию мои дети. Она изменила меня навсегда. В мою кольцевую молекулу великой кислоты вселились еще немного изменений. Я любил ее всегда, весь анамнез и всю агонию. Но ее смерть - пища... Я - паразит.

Путь к сердцу женщины лежит через немытые руки.

                Гепатит.