Поэтом можешь ты не быть?..

В литературе XIX, XX, да и XXI веков почему-то  укоренилось мнение, что Н.А.Некрасов как поэт гораздо слабее, чем его современники. Считается, что он значительно снизил художественную планку, установленную А.С.Пушкиным и М.Ю.Лермонтовым.   Вспомним хотя бы отзыв И.С.Тургенева: «Поэзия тут и не ночевала ». Совсем недавно, уже в 2008 году,  похожая мысль – о ремесленничестве Н.А.Некрасова – промелькнула и в «Литературной России». В «Литературе в школе» (№ 9, 2004 г.) читаю в письме одной из читательниц журнала: «Образы некрасовских крестьян половину моей сознательной жизни заставляли меня стыдиться того, что я русская».
А между тем есть и слова В.Г.Белинского, обращённые к поэту: « Да знаете ли вы, что вы поэт – и поэт истинный!» Есть признание Ф.М.Достоевского: «Как много Некрасов … занимал места в моей жизни!» Есть и высказывание того же И.С.Тургенева: «А Некрасова стихотворения, собранные в один фокус, – жгутся».
Кто же прав? Анна Андреевна Ахматова, когда при ней хулили Некрасова, неизменно защищала его словами: «Он написал гениальную поэму «Мороз, Красный нос».
Начинается поэма с посвящения сестре. Посвящение появилось позже основного текста поэмы (1864), лишь в 1869 году. Кстати, из посвящения становятся известны раздумья самого поэта о роли поэзии в его жизни в тот период:
Ты опять упрекнула меня,
Что я с музой моей раздружился,
Что заботам текущего дня
И забавам его подчинился.
Для житейских расчётов и чар
Не расстался б я с музой моею,
Но бог весть, не погас ли тот дар,
Что, бывало, дружил меня с нею?
Подчинился «заботам текущего дня»… 60-е годы XIX века. Время реформ Александра II; время, когда появился намёк на свободу слова и забрезжил призрак конституции и выборного органа власти. Б.М.Эйхенбаум считает, что в этот период возникла необходимость в массовом слушателе поэзии,  и Н.А.Некрасов сознательно пошёл по пути намеренного снижения поэтического языка, олитературивания народной речи, отчего она становилась более яркой и сочной. Но поэт, как замечает исследователь его творчества, никогда не порывал с русской поэтической традицией.
В чём же она состоит? Проспер Мериме сказал: «…Ваша поэзия ищет прежде всего правды, а красота потом является сама собою…»
Когда читаешь поэму или  другие произведения Некрасова, сердце замирает именно от этой правды. У меня мороз идёт по коже, когда читаю строки:
Решился. Крестом обозначил,
Где будет могилу копать,
Крестом осенился и начал
Лопатою снег разгребать.
Иные приёмы тут были,
Кладбище не то, что поля:
Из снегу кресты выходили,
Крестами ложилась земля.
Согнув свою старую спину,
Он долго, прилежно копал,
И жёлтую мёрзлую глину
Тотчас же снежок застилал.
…Пошёл…по дороге шагает…
Нет солнца, луна не взошла…
Как будто весь мир умирает:
Затишье, снежок, полумгла…
Этот старик, готовящий могилу для сына, эта крестами ложащаяся земля, эта странная тишина вокруг, всегда, даже посреди самых солнечных дней спускающаяся к нам, когда мы теряем своих близких,  – это и есть правда, соединённая с  красотой. И что  же это, если не поэзия?
Некрасов верен правде даже в мелких деталях. Мы воочию видим то деревенского дурака, звенящего веригами, то обряжение покойника, то будто слышим вой по «надёже семьи» Прокле. Кому-то этот плач может показаться неестественным, излишне красивым. Мы, называющие себя людьми современными, стыдимся показывать свои чувства, считаем, что они, воплощаясь в слова, обрастают фальшью. Мы, конечно, слышали о вопленицах и плачеях, но это было так давно, что ощущается сном далёким или сказкой.
А я вспоминаю то, что видела однажды. У одной женщины из наших мест погибла дочь, двадцатилетняя девушка. Разбилась при падении с мотоцикла. Работала она в нашей школе гардеробщицей, и мы, как и положено, пришли посидеть у гроба.
Вошли в нетопленую низенькую комнату, поклонились, взглянув на чёрное искореженное лицо (когда-то  «кровь с молоком», чёрная, в руку толщиной, коса ниже пояса), притихли, усевшись, кто где.
 Люся, мать покойной, стала рассказывать о том, как тело возили на вскрытие, как обмывали и обряжали потом. И вдруг, глянув в окно, запричитала:
– Ты встань-ко, поднимись, моя доченька. Открой глаза-те свои ясные. Идёт твоя любимая подруженька. Сколько лет вы с нею вместе в клуб хаживали. А идёт она тебя проведати. Да не встанешь ты, дитя моё милоё. Буду я по окошкам сиживать, где, когда ты домой воротишься. Да вовеки ты домой не воротишься. Тут моя и надёжа вся…
И Люся, уронив свои большие, раздавленные работой руки (смолоду до  самой пенсии была телятницей) на колени, затряслась в безысходном плаче.
«Все дни так говорит, как липа лист кладёт», - сказала мне потом её сестра.
…А через полтора года Люсю парализовало, и через сутки она умерла. Не было больше её «надёжи». Так до самых последних дней и смотрела в окошко, ждала дочь с работы. Вот вам и правда жизни. 
Какую бы страницу поэмы я ни открыла, с неё веет чудной народной речью, глубоким чувством Родины, впитанным нами с молоком матери.
Овод жужжит и кусает,
Смертная жажда томит,
Солнышко серп нагревает,
Солнышко очи слепит,
Жжёт оно голову, плечи,
Ноженьки, рученьки жжёт,
Изо ржи, словно из печи,
Тоже теплом обдаёт,
Спинушка ноет с натуги,
Руки и ноги болят,
Красные, жёлтые круги
Перед очами стоят…
Читая это, мы, конечно, не венециановских крестьянок представляем, а вспоминаем рассказы  о жатве наших бабушек, прабабушек. Всё это для нас знакомое, родное, привычное.
Мы вместе с Дарьей видим, как
К утру звезда золотая
С божьих небес
Вдруг сорвалась – и упала,
Дунул господь на неё,
Дрогнуло сердце моё…
и сердце наше тоже словно волнуется от вида падающей звезды. И верим мы, что падает она от дуновения высшей силы. Ведь и приметы, и обычаи русские не слишком изменились со времён Некрасова. Разумеется, не изменились они для тех, кто не отделяет себя от народа высокими стенами коттеджей и затемнёнными стёклами лимузинов.
И появление мороза-воеводы, и заколдованный сон Дарьи – всё не вызывает нашего отторжения, тем более, стыда оттого, что мы русские. А пресловутый спор, является ли Некрасов истинным поэтом, возник лишь потому, что сам Николай Алексеевич пытался осознать, что для него важнее – быть поэтом или гражданином. Но, кажется, прав другой уже поэт – Евтушенко: в России «суждено поэтами рождаться лишь тем, в ком бродит гордый дух гражданства, кому уюта нет, покоя нет».