Брань духовная

Всё суета, мой друг, всё суета!
На Рождество бы да в свой монастырь... Свалить из Москвы, прочь от пьяных вакханалий, от коих хоть и скроешься весь, но очами наглядишься вдосталь.
Ведь как оно бывает... Бывалоча, выйдешь из кельи - и на притвор - вдохнешь морозную ночь: она брови насупила, она синяя, она с тихой в воздухе снежной весью. Тихо, что уши заложит - и стоишь так, и внемлишь ночи: как же хороша она в объятиях Оптины.
И чуешь вдруг: уходит душа куда-то, непроглядно далеко уходит – толи в ночь эту, а толи в саму глубь твою, а толи и вовсе от тебя в сторону. И пройдет кто-то мимо, и поприветствуешь, и послушаешь россказни, и посмеешься, и что-то ответишь даже – а сам тоскуешь: ушла душа, подалась от суеты куда-то. И тогда обо всём вдруг станешь судить иначе, и обо всех вопросах своих порешишь иначе как-то – подчас и супротив души.
Всё суета, мой друг, всё суета.

В голове сумятица какая-то, кочевая пора да Шаталова пустынь. Думаешь порою: вот, встал на верную стезю – миновало разгулье, застольный свистопляс, рутина офисная, всё миновало. Теперь, мол, покоен буду, молиться буду, и не пить, и не рвать глотку в крик, и не буянить, и мир в душе моей. Иначе... Вскоре иначе осмысляешь уже: не уйти от судьбы, от пустоты этой не уйти мне, Боже! Тут словно отвернула жизнь от лихой дорожки, от крутого склона – казалось, отвернула навсегда в сторону. Да нет ведь… Чую нутром, не уйти мне, Боже, не свернуть. И в нутре этом чуешь: пропащая твоя судьба! Отчаяние... Сколько растерял всего вдоль по дороге жизни; сколько дров по обочинам наколос - и всё за плечами, и всего не пережечь покаянием. Много чего растерял! Толи первый ты из всех негодяй, толи не для мира сего. И тут уныние… И тут суета окрест.

Но подумаешь: «нет, брат, это не моя мысля, это от бесов». И будто ангел в сердце заговорит вдруг: «мы с тобою в руках Божьих, в Его ласковых ладонях – ничего не бойся! Ни дня наступившего, ни завтрашнего, ни недоброжелателя, ни важного шага своего. Иди смелее вперёд с Богом. По совести своей иди. И всё будет. Только с ладоней Господних не сходи».
И вроде как полегчает, и вроде уверую… А потом – сызнова: безверие, уныние, отчаяние...  Мол, не смогу ничего, не сумею, вон дровишек сколь уже, и всё по обочинам по обеим - хоть могилу зубами рой. Пропью да прогуляю жизнь, бесшабашный, пропащий, пустоголовый. А так хочется достигнуть целей, так хочется дойти. И утрешь сопли, и сплюнешь, и подымешься, помолясь. И снова идешь, на Бога и уповая только. А там нежданно - и утешение из-за угла, и полоса белая, и благодать.

...Выйти когда-нибудь зарёю на крыльцо. Дом добротный. Жена, дети тут. Утро майское, марево топленое, как молоко. Туман от речной глади лижется на взгорье, к избам. Тихо в слепом тумане - и не пропеть, и не высказать. Пошагать по деревне на самую околицу. Туда - к срубу храмовому, к мозаичным куполам – мимо соседей, мимо плетней и сиреней. Литургию отстоять. Воротиться домой, у электрокамина чаю попить. Одеть дорогой костюм, семью расцеловать, перекрестить – да и за руль кожаный, в тихий простор салона, и в Москву, потрудиться на семью и во славу Божию. Может, и покутить потом с друзьями. Так, прилично, без всяких там. Ну, без баб то есть, без разврату! Пусть окрест круг дружеский - суетной и веселый круг, пусть! Ты веселись, ты рассказывай, ты бокал подними за друга да пей - только лампадку-то в душе своей разожги, молись внутри, покой обретая. Вот, здесь ты - в костюме, в кафе на Тверской, шум тут и гам - а лампадка там, в сердце, и покой на душе. Гляди на нее смиренно, гляди и молись. И никому не мешаешь, и никому вида не кажешь -  никто и не распознает лампадки этой, и фимиама курящегося не почует, и иконы души не разглядит: закрыта твоя часовенка, и там в Боге покой, и там свет окрест мрака. Душа твоя с тобою, куда ж от нее. И ты в кафе на Тверской. Душа-то человеческая по натуре – христианка. Только бы её уберечь мне, одна она нетленна в теле. Как солнце и небо, как земля и вода. Только бы не замарать пока жив. Только бы уберечь! Застить её от гордыни и злобы. Язык – от лжи. Сердце – от суеты. Ум от гордыни. Плоть – от блуда. И веровать бы по-детски, без аргумента и сомнения. Дай-то мне Бог! Жизнь-то – созидание, а стукнет в оконце смерть – так сама заберёт, сама что нужно разрушит. Да жизнь дальше пойдет. Лишь бы Хромая к Богу проводила за руку, большего и не надо. Всё суета...

Взгляни, душа моя, сквозь очи мои на небеса: какая тишина в них!.. Какой покой. Взгляни, душа, на небесную синеву в речной глади: речная синь да небесная. Всё едино. И всё вечно – и это небо, и эта река, и ночью этой, как и тысячу веков назад, серебрится над моей кровлей бесконечная звездь. Так же светит, так же зовёт неизменностью своей, непознанной глубиной своей и величием. Только я, человек во плоти, не вечен. Гость я этому миру. Забрел пожить – работаю, празднословлю, гуляю, пою, о детях, о родных не радею, и в застольях буяня во хмелю, тоскую по небу да жду своего последнего часа. И от всей московской рутины, от всей этой жизни-свистопляски застится за бренной плотью моя душа. Только бы её мне в чистоте уберечь для Бога!
Вечная ты…
Сызмальства баюкала меня своим светом, добром своим – непонятным, неосознанным – совестью, иначе. Шептала изнутри откуда-то: так не поступай, так не делай – о плохом, о нечестном, обо всём неправедном. И если солгал, и если нахулиганил – мучила меня, терзала. Шептала, осуждая, что не так что-то, не то сделал, плохое. И я слышал тебя, и я терзался, и плакал – и исправлял детский свой грех. Может, не конкретное даже – а что-то совершал иное, просто доброе. Мальчика обманул, девочку обидел – стыдно стало, мучился, но зато маме с папой помог, и сестренке помог – и полегчало, и улучшилось на сердце. Такой был тогда паренек мелкий – я. И ты – во мне, моя душа. Я слушал тебя и берёг.
Детство за края ушло, за моря, куда-то минуло, совсем далеко, совсем навсегда. И юность ушла следом за ней, и молодость почти простилась, но замерла еще на моем горизонте – не оглядывается, всё еще ждет скорую зрелость. Речка жизни моей бежит потихоньку, бьется где-то о скорби, как о камни, сохнет где-то – так, что вброд перейти. Где-то оживет притоком редким – и тогда полегчает на сердце, и поживу так немного, как в лучах погреюсь, как водою живою напьюсь – и до нового камня. А бывает и так, что почти вдребезги, так, что могу разбиться о новый камень, да и замереть уж навек перед ним… Но, коль дышу – живу.
Верую.
Гляжу на небо слезно, и тогда ты во мне говоришь с Богом, и просишь, и получаешь ответ.
Вечная ты, мудрая ты – моя душа во мне. Храню тебя, как тот паренек мелкий.

Взгляни же, душа моя, на небеса: какая тишина в них. На речную гладь жизни моей взгляни: речная синь да небесная. Всё едино.  И всё вечно, что с Богом.
Скоро ль уйдем с тобой?..
Всё суета, мой друг, всё суета.