Райнер М. Рильке. Книга монашеской жизни

СМЫСЛОВОЙ ПЕРЕВОД. Без размера и рифмы.

Вот час нагнулся и меня коснулся
Металлическим ясным ударом
Дрожат мои чувства.
Я чую: могу –
И хватаю пластичный день.

Ничто не исполнено прежде,
Чем это увижу я,
Всякое становленье застыло.
Мой взор созрел, и словно невеста
Каждому Вещь приходит, как хочет он.

Ничто мне не мало, всё равно любо
На злате великим его рисую
Держу высоко; и кем не знаю
Отвязана свободная душа.

Я жизнь проживаю в кругах растущих
Что простираются над вещами.
Я буду последним, возможно не совершенным,
Но искушать Его буду.

Верчусь вкруг Бога, вкруг древней Башни
Уж целую тысячу лет я
И всё же не знаю: я сокол, гроза я
Или великая песня.

У меня много братьев в сутанах
В монастыре на юге, где лавр стоит
Я знаю, как по-человечьи
Они задумывают написать Мадонну
И снятся им юные Тицианы
Сквозь них же Бог в клейковине идёт

Но как себя в себе самом склоняю
Мой тёмен Бог, и словно ткань
Из тысячи корней, что молча влагу пьют.
Но что я из тепла их извлекаю, не знаю я
В то время как все ветви
Мои покоятся глубоко
И только на ветру кивают.

Мы не должны писать Тя самовольно
Рассвет Ты, утро из которого встаёт.
Из старых чашек с краской достаём
Подобный штрих, подобное сиянье
В которых святость пред Тобой молчит.



Мы строим зданья для Тебя как стены,
Так что стен тысяча уж вкруг Тебя
И обволакиваешь наши набожные руки
Как только захотят Тебе
сердца открыться наши

Люблю я темночасье моей сути
В котором углублённы мои чувства.
Читаю в них я, словно в старых письмах
Дневную жизнь мою, как прожитую,
Как быль далёкую, давно пережитую.

Из них приходит знанье, что есть место
Для второй жизни, в вечности простёртой
И деревом бываю иногда
Что зрело шелестит над грядкой
Мечтами полной бывшего мальчишки
(вокруг которого теснятся мои корни)
Утерянного в грусти и напевах.

Ты, Бог-сосед, когда тебя многажды
Я беспокою стуком в длинной ночи
Так это оттого, что редкое твое дыханье слышу
И знаю: в зале Ты один.

И когда что-то принимаешь Ты,
И никого, чтоб протянуть микстуру
Для твоих клавиш. Слушаю всегда,
Подай малейший знак.
Я совсем рядом.

Лишь тонкая стена стоит меж нами
По случаю; и значит, может быть
Лишь зов один твоих иль моих губ
И сломана она; без суеты и шума
Воздвигнутая из твоих икон

Они стоят перед тобой как слава
И когда раз зажжённый во мне свет
В котором моя глубь тебя узнает,
Рассеется на глянце их окладов
 То моё чувство, что слабеет быстро,
Суще без родины, и от Тебя далече.

Когда однажды лишь совсем бы тихо было
Когда случайность и неясность
Умолкли б, и соседский смех;
Когда б и шорох моего ума
Моему бдению мешал не слишком,
Тогда я смог бы в тыщесложных мыслях
Тебя продумать до краёв твоих,
Владеть тобой (хотя и длится смех)
Чтоб раздарить Тебя как благодарность
Всем житиям.

Живу как раз, когда идёт столетье.
И чует муж листов больших веянье
Что Бог, и ты, и я поисписали
Что вьются высоко в чужих руках
И чует глянец новой он страницы
На коей всё ещё могло бы стать

Тихие силы поверяют
свою обширность. И тёмные
тоскуют друг о друге

Вычитываю это из
Твоего Слова, из исторьи жестов
С которыми вкруг становленья
Кружились твои руки,
Мудры и теплы.
Ты громко произносишь ЖИТЬ
И тихо УМЕРЕТЬ;
И вновь всегда опять БЫТЬ СУЩИМ. Но
пришло убийство прежде первой смерти.
Прошёл разрыв здесь
Сквозь твой зрелый круг
И гроб прошёл
И раскололись напрочь голоса
Что только лишь впервые здесь собрались
Чтобы сказать тебе
Чтоб принести
Тебе все безопорные мосты.

И что с тех пор собралось
Суть обрубки
Старых твоих имён.

И БЛЕДНЫЙ АВЕЛЬ ГОВОРИТ:

Ничто Я. Братец сделал мне
Так что глаза мои не видят.
Он свет завесил мне,
И вытеснил моё лицо своим.
Теперь он одинок.
Я думаю, он ещё есть.
Ему ведь этого никто не сделал,
Что сделал он мне. Все
идут моим путём
И все пред гнев его приходят,
К его потере все идут.
Я верую, мой старший братец бдит
Как некий суд.
Ночь помнит обо мне,
О нём же – нет.

Ты Тьма, из коей я произрастаю.
Тебя люблю я более огня,
Который окружает мирозданье,
Коим оно блестит
Какому-нибудь кругу;
Из коего незнаемо ему
ни одно сущее.

Тогда как всех содержит в себе тьма:
Огни и формы, меня и зверей,
Как их нагребла, людей и властей –

И, быть может, великая сила
Шевелится подле меня.
Я верю в Ночь.


Верю во всё ещё не сказанное.
Хочу мою набожность освободить.
На что ещё никто не осмеливался,
То со мной однажды будет неволею.

Это есть дерзость, мой Бог, прости!
Только хочу сказать тебе всё же:
Моя лучшая сила, она как порыв
Совсем без злости и без боязни;
Так что люблю я Тебя, как мальчик!

С этим приливом, с этим устьем
В распростёртые руки, в открытое море
С этим бодрствующим возвращеньем
Хочу Тебя исповедовать,
Хочу Тебя возвещать,
Как никто до того.

И это зазнайство, так дай мне зазнайкой быть
Для молитвы моей
Что так серьёзно и одиноко
Челу твоему облачному предстоит.

Я на миру одинок, и всё же не одинок,
Чтоб каждый час освятить.     (довольно,
Я невелик на миру, и всё же не мал
И пред Тобой я как вещь,       (довольно,
Тёмная и умная.
Я волею воленья и хочу мою волю вести
Дорогами дел;
И хочу в покое, какие бы гневные времена,
Когда бы что не приблизили,
Меж знающими быть,
Но одиноким.


Я хочу всегда отражать тебя в полный рост
И никогда не быть слепым или старым
И твой тяжкий шатающийся образ удержать.
Я не хочу развиваться.
Нигде не хочу я согнутым остаться
Ибо там я буду положен, где согнут буду я.
И волею мой разум
Истинным пред Тобой.
Хочу быть написанным
Так, как вижу себя,
Долгим и близким,
Как слово, что схватываю,
Как мою повседневную кружку
Как матери лицо,
Как судно, что меня несёт
Сквозь мертвенный шторм.

Ты видишь, я много хочу
Возможно, хочу всего:
Мрак всех бесконечных падений
И всех взлётов света мерцающую игру.

Живут же многие, и не хотят ничего,
И легковесные их суды
Плоское чувство величат.

Но радуешь ты любое лицо,
Что жаждет и служит.

Ты радуешь всех, кто Тебя использует
Как посуду.

И всё ж Ты не холоден, и ещё не поздно
В твои становящиеся глубины окунуться,
Где жизнь спокойно предаёт себя.

Мы строим на Тебе дрожащими руками
И громоздим атом на атом. Но
Кто может исполнить Тебя? Ты собор.

Что есть Рим?
Он пал.
Что есть мир?
Он будет разрушен,
Раньше чем будет поставлен купол,
Раньше чем мили мозаик
Твоего лучистого чела достигнут.


Но многажды во сне
Мог Твое место я обозревать
От глубин Начала
До кромок золотых крыш.

И я вижу: мой разум
Создаёт и встраивает
Последний завиток.

Отсюда, Тебя захотевший однажды
Я знаю, что должно Тебя нам хотеть.
Когда все глубины мы даже отбросим:
Когда золотые горы у нас
И никто не может дать больше,
Однажды на свет вынесла их река,
Что схватила камень в тиши,
Который полон
Даже когда  не хотим мы,
Бог созрел

Со многой кто бессмыслицею жизни
Примирится своей, и благодарно в символе вместит,
Тот вытолкает шумных из дворца
Войдут другие в праздник,
И ты – гость, которого в нежнейших
Он примет в;черях

Ты есть второй его уединенья
Спокойное сердце его монологов;
И каждый круг, что вкруг тебя описан
Растянут ему циркулем из Времени.

И что сблудили мои руки в малеванье?
Когда пишу Тя, Бог, ты даж не замечаешь.

Тебя я чую. На краю сознанья
Ты начинаешься, колеблющийся, как с множеством островков,
И твои очи, что не мигнут ни разу,
Я есть место.

Тебя нет боле в средоточьи твоих блесков
Где линии всех ангел-танцев
Что твои дали используют как музыку, –
Живёшь ты в распоследнем твоём доме.
Целое небо слышно мне оттуда,
Когда я, молча, размышляю о тебе.

Я есть, Ты Устрашитель. Не слышишь ты меня
Когда все мои смыслы бьются о Тебя.
И мои чувства, что обрели крылья
Белые, вкруг твоего лица кружат.
Души моей не видишь ли, что тесно
Перед тобой стоит в платье покоя?
Иль не созрела майская моя молитва
На твоём взгляде, как на древе?

Когда ты спящий, я твой сон
Но когда хочешь бодрствовать, я - воля
И буду я могучим всем Господством,
И закруглю себя, как звёзд недвижных свод
Над градом Времени причудливым.

Жизнь моя – не те часы крутые,
В которых ты меня спешишь увидеть.
Я – дерево с моего задника,
Я лишь один из многих моих ртов,
И тот, что закрывается с рассветом.

Я отдых между спорящих тонов
Что плохо лишь друг к другу привыкают
Разве лишь тоном смерть
Хочет себя усилить –
Но в тёмных интервалах примирятся
Дрожащи оба. И прекрасной песня остаётся.

Когда б я был проснувшимся где-либо
Где дни легки и стройные часы
Тебе придумал бы большой я праздник
И мои руки не держали б тебя так,
Как много раз держали боязливо крепко

Там я отважился б тебя растратить
Как бал
Я бы тебя в веселий буйства вбросил
Чтоб кто-нибудь тебя поймал
Навстречу твоему паденью
Там устремились б поднятые руки
Ты – Вещь вещей.
 
Тебя б я как клинок
блестеть оставил;
от златейшего кольца
оставил бы огонь охваченный
и он держать меня бы должен
на белейших руках.

Написал я Тебя, но не на стенах:
На самом небе, от края до края.
Изобразил тебя, как гиганта,
Писать Тебя будут, как гору, как пожар,
Как самум, выросший из песка пустыни
Или, что также возможно:
я нашёл Тя однажды...
                мои друзья далеко.
Едва лишь смеха звук их слышу;
И ты: ты из гнезда упал,
Птенец с жёлтым клювом
И большими глазами
Мне жаль тебя. (Мои ладони
Слишком широки для тебя.)
И из колодца пальцем достаю я каплю
И внимаю, не жаждешь ли ты взять её,
И чую твоё сердце и биенья моего,
И оба из страха.

Я нахожу тебя во всех вещах тех,
Которым я хорош и словно братец был;
Как семя в малых ты себя казал,
Великим же величье придавал.

То сил чудесная игра,
Что так служа идёт сквозь вещи;
В корнях взрастая, исчезая в стебле,
А на верхушке – словно Воскресенье.

ГОЛОС ЮНОГО БРАТА:

Я истекаю, я истекаю,
Словно песок между пальцев.

Я столько зараз имею чувств,
Сколько другие жаждут иметь.
Я чую себя в сотне мест
Болезненным и опухшим
Но только в серёдке моего сердца

Могу я умереть. Оставьте меня одного.
Я верю, мне это удастся:
Так бояться, что пульс мой
Рассеется.


Глянь, Бог, вот пришёл новик строить для тебя,
Вчера ещё мальчишка, что от женщин
Сложёны руки вместе гнёт в едину складку
Что врут наполовину. Ибо его десница
Всё ещё ждёт от шуйцы, либо запрета,
Либо подзыванья. И вкруг руки
Один хочет остаться.

Ещё вчера лоб ровно камень
Был в ручье, днями обкатанный,
Что ничего не значат, как биенья волн,
И ничего не просят, вроде иконы с неба принести,
Которую подвесил случай;
Сегодня прёт на них всемирная исторья
Для непреклонного суда
И они тонут в его приговоре.
Для нового лица найдётся место
Не было света перед Твоим светом,
И Твоя Книга началась, как никогда ещё.

Люблю тебя, мягчайший ты закон,
Которым созреваем, с ним борясь здесь;
Ты величайшая ностальгия, что нам не одолеть,
Ты – лес, с которого не выйти,
Ты – песня, что в молчании поём,
Ты – темна сеть,
Которой словлены сбегающие чувства.

Себя имеешь ты большим началом
Каждого дня, в котором нас начал –
И мы созревшие под солнцами твоими
Так ставшие обширно и глубоко посаженные так,
Что Ты в мужах и ангелах, мадоннах
Теперь покоящимся Себя можешь сполнить.

Оставь Ты длань свою на своде неба
Покоиться и молча потерпи,
Что делаем Тебя мы тёмным.

РАБОЧИЙ ЛЮД мы – подсобник, ученик и мастер,
И строим Тя, высокий средний неф.
И иногда придёт обходчик строгий,
Идёт как блеск сквозь сотни наших душ
И нам дрожащим приём новый кажет.

Мы поднимаемся на шаткие помости,
В наших руках тяжёлый молоток,
Пока тот час во лбы нас поцелует
Лучистые, как будто знают все,
Что Ты приходишь, словно в море ветер.

Разносится стук многих молотков,
По всей горе, удары за ударом.
Сперва, когда смеркается, Тебя мы отпускаем:
И приходящий контур Твой темнеет.
Бог, ты велик!


Ты так велик, что аз уже не есмь
Когда я только близ тебя стою.
Ты тёмен так, что в моём малом свете
На твоей кромке смысла уже нет.
И твоя воля катится волною
И всякий день из неё пьёт.

 Моё томленье только поднимает
Тебя до подбородка, и стою
Перед тобой как ангелов всех больший:
И крылья их тебе держу.

Он больше не безбрежный уж полёт
В котором бледный месяц проплывает,
И из миров давно довольно знает.
И с крыльями, как с пламенами хочет
Пред  затенённым ликом твоим стать
И в белом их сияньи зреть желает
Клянут его ль седые твои брови?

Так много ангелов Тебя во свете ищут
Об звёзды стукаются лбами
Из блеска каждого узнать Тебя хотят,
По мне же, как Тебя помыслю,
Они все, лица отвернув,
От складок Твоей мантии уходят.

Тогда Ты сам был только гостем злата.
Лишь ради Времени, что умоляло
Тебя в молитве, мраморной и ясной,
И ты явился, как король кометы,
На лбу твоём гордый лучей поток.

Ты возвращаешься домой,
Когда расплавляется всякое время.
Совсем твой тёмен рот,
Что выдохнул меня,
И твои руки – дерева эбена.

Да, были дни Микеланджело
О них я в книге странной прочитал.
Был человек, что свыше всякой меры,
Гигант, неизмеримость позабывший

То человек был, что всегда вернётся,
Когда ещё разок его достойно время
Захочет кончиться, собравшись воедино.
Ещё один тогда поднимет его ношу
Всю целиком, и ввержет её в бездну
Его груди.

Которая пред ним – и горе и услада;
Но чувствует он только жизни массу,
И что он всё, как одну вещь, объемлет, –
Лишь Бог далёким остаётся
от его воли: любит он Его
со всею ненавистью высшей
за недостижимость эту.

Ветвь древа Бога, что простерлась
над всей Италией
сегодня зацвела.
Она уже, пожалуй что с охотой,
Наполнилась бы  ранними плодами,
Но в пору цветенья она так устаёт
что плодов совсем не несёт.

Лишь  Весна там Божья была,
Лишь Сын Его, Слово
Свершилось.
И обратилась
Вся Сила к мальчику лучистому тогда.


Все с дарами пришли
к нему;
как херувимы пели ему
хвалу.

И он пах легко,
как из роз роза.
И был как круг
безродных вокруг.
Он шел в покровах и метаморфозах
Сквозь  вздымавшиеся Времени гласы.

(продолжение следует)