Ненароком...

          Никто бы и не подумал, что Вовка Сотников был настоящий еврей. Хотя внешний вид у него и был с небольшим семитским уклоном. Да ведь мало ли каких образов на Руси не бывает? Каждый третий горбоносый и каждый четвёртый кудрявый брюнет с карими глазами, а попробуй, спроси такого про корни - до хрипоты в горле станет доказывать, что он чистокровный славянин в сотом поколении. Дескать, если и были какие-нибудь не очень русские в роду, то только зять татарин, да тесть хохол, а так ни-ни….

          Но Сотников собственно и не собирался это особо скрывать. Будь он постарше, может он бы поступил немного по другому, но ему было всего девятнадцать лет и он был неосторожно смел. Разговорились мы как-то о карасях, жаренных в сметане, он и рассказал какую замечательную рыбу, готовила его бабушка Сара Аароновна. Ну конечно, конечно…, а как же ещё могут звать нормальную еврейскую бабушку?

          - Так ты еврей?-  Удивлённо выдохнула камера. И если раньше на него не обращали никакого внимания, то тут он стал личностью достаточно популярной! Для кого-то со знаком плюс. Но таких, было совсем мало.  Ну и что с того, что бабушка была единственным представителем евреев в его семье? Сосланная в Сибирь ещё при Сталине, она так никогда и не вернулась на Украину. Ей просто не к кому было возвращаться. Все родственники затерялись в заснеженных просторах. Еврей. Основная масса народа стала на него косо поглядывать. А массы народа было около сорока человек. И это в небольшой душной камере, рассчитанной на двадцать два жулика. Тесновато было, тесновато. Каждый сантиметр площади был на учёте.

          С этой минуты не было в камере человека, хоть как-то не пытавшегося воспользоваться особенностью его национальной принадлежности. Нет, в открытую, никто не выражал своей неприязни к евреям. Но времена были ещё советские и походя пнуть политику Израиля на Ближнем Востоке,  считалось хорошим тоном. Это делали даже люди никогда не интересовавшиеся политикой и даже не знавшие имени израильского премьер-министра. А были и те, кто вообще первый раз в жизни видел живого еврея. Мужички из глухих деревень. Некоторые просто устраивали тренировки по оттачиванию своего острословия. Но Сотникова пронять не так-то было просто. На большинство агрессивных выпадов и разговоров о том, что все евреи хитрые и жадные, корыстные и коварные он отвечал с неизменной кривой улыбочкой.

          - Да, - отвечал он, - мы евреи такие! Коварные!
          Но проглядывало в его спокойствии и какое-то удивление. Словно он не понимал, почему так изменилось отношение к нему. Жил себе тихо и на тебе.

          И за это непробиваемое спокойствие его начинали ненавидеть ещё больше. Не все конечно, далеко не все. Некоторым наоборот импонировала его чугунная выдержка. Но двоих-троих это просто выводило из себя и они всячески искали повод, что называется «докопаться» к Сотникову. Они просто как чуткие дикие звери следили за каждым его шагом, чтобы дождавшись его оплошности, уже на законном основании сделать ему «предьяву». Делать то в камере нечего, попробуй, посиди без дела в четырёх стенах по полгода, а то и по году. Душа жулика просто жаждет жестоких развлечений. Голод ярких ощущений душит. А он как на грех все не попадался и не попадался, в споры не вступал. Вёл себя тихо и разумно. И это неимоверно их злило.
 
          Впрочем, его национальность, давала ему и некоторые преимущества. Так, все знали что «баландёрами», то есть раздатчиками пищи в хозяйственной обслуге работало несколько евреев, а может они и не были евреями, но все почему-то считали их очень хитрыми, раз они сумели так ловко пристроиться, а поэтому, они просто обязаны были быть евреями. Общим постановлением главной семейки, было решено поручить получение сахара для блатных в камере Сотникову. Они надеялись что раздатчик, сообразуясь с национальной солидарностью, будет отмерять мерку с горкой. Отказаться от такой неофициальной должности, было себе дороже, и он согласился. В основном, чтобы не давать повода для «наезда».

          Атмосфера в камере незаметно накалялась. Я знал, что наезд будет обязательно, но просто ещё не знал, в какой форме он будет преподаваться. Формально должна быть соблюдена справедливость, иначе это могут расценить как «беспредел». И хоть это по любому был бы «беспредел» но он должен был сделан технически грамотно, так считали его недоброжелатели. Нужен был любой пустяк, любая оплошность с его стороны, даже просто намек на оплошность и наконец-то они её дождались.

          В тот день он подошёл к кормушке в двери, получать сахар на большую «семейку». Так как в семейке было около десяти человек, получал он его в пустую коробку из-под сахара рафинада. Он подставил коробку к лотку и баландёр раздающий сахар, отмерял мерной ложечкой ровно десять порций. Вовка не заметил, что один край у коробочки был разорван и сахар тонкой струйкой сыпется на бетонный пол. Но зато это очень хорошо заметили его недруги и от радости просто, кажется подпрыгнули со своих нар. Повод был найден.

          - Ты что жидовская рожа, специально это делаешь? Да знаешь ли ты, что мы с тобой сделаем за наркомовскую пайку?
          - Бывает, - спокойно как всегда отвечал он, - это я ненароком!
          - Что ты сказал гнида? – взбешённо спросили одновременно двое или даже трое жуликов, - ненароком? – Глаза у них побелели, от жгучей злобы. - Ты что над нами издеваться решил? Ненароком! Ты думаешь ты тут самый умный? Нормально сказать не можешь? Например – я не хотел. Или, просыпал – извините. Вот урод, ну сейчас ты «ненароком» всё узнаешь! Где ты сволочь слова-то такие находишь?

          Через полчаса камеру выводили на прогулку. По идее в камере должны были и имели право оставаться только дежурный и больные не желающие выходить на холод. Но в этот раз, осталось гораздо больше народа. В том числе остался и Сотников со своими явными недругами. Он не струсил. Я так думаю, что он хотел попытаться как-то загасить очень неприятный для него конфликт.

          А когда мы вернулись назад, то я сразу же увидел что лицо у Сотникова распухло, ухо кровоточило и над бровью алела неглубокая рана. Что произошло, он не распространялся. Таков был неписанный закон. Просто замкнулся и молчал. Я понял, что его били. Но по тюремным правилам считалось не очень правильным поступком лезть с вопросами к человеку, не желающему рассказывать,  о чём-либо добровольно. И я не лез.
Через неделю, когда ранки уже поджили, он получил из дома небольшую посылку. Как и положено было по правилам нашей камеры, ровно половину посылки он молча отдал на «общак». Но это только так называлось, на самом деле эту долю забирала главная семейка во главе с самым авторитетным жуликом. Остальную часть присланного,  он положил возле себя и что-то усердно стал рисовать на тетрадном листке стержнем от авторучки.

          В нашей камере был «кольщик» за определённую плату делавший «партаки» или проще говоря - наколки. Оплату он брал по разному, две-три пачки сигарет, конфеты, цветные стержни, чай, всё что в камере могло представлять хоть какую-то ценность, могло быть платой за наколку. Сотников подошёл к нему и протянул листок с рисунком.
          - Сможешь наколоть такую на плече? - спросил он.
          - Без проблем, ответил кольщик, - чем платишь?
          - Этого хватит? – в ответ ему спросил Сотников и протянул всё, что осталось от посылки.
          - А зачем тебе на плече еврейская звезда, да ещё и такая крупная? – удивился кольщик доставая инструмент, спрятанный в подушке, - давай, что нибудь другое наколю!
          - Тебе какая разница? Запомни, это называется – «монгедовид», тихо ответил Сотников, улыбнулся и стал снимать рубаху.