Литератургия

Толстой  писал 
О  войне  и  мире,
Листы  марал,
Цветочную  жену  имея
Для  люборадости.

Таков  был  характер.
У  него  было  время
Побродить  по  деревне,
Почитать  Сократа.

А  во  мраке  и  холоде
Дворянской  зимы
Пробовал  на  вкус  боль
И  в  ответ   мыслил.

Он  изрядно  выстрадал,
Мотая  на  ус  грязь,
И  стал  глубоковидным,
Ибо  неполнокрасным.

«Тебя  за  глаза  не  полюбят»,  -
Говорила  в  шелесте  юбок,
Найдя  для  души  минуту,
Русского  гения  мать.

Так,  в  среде  полыни,  -
Зеркало  конфузило,  -
И  Пушкин  вызрел,
Арап  Великий.

А  Достоевский,  кто  он?
Он  города  престольные
Собирал  в  свой  ум  и  толк,
И  боль  подытоживал.

Так  любой  бы  не  мог  -
Отождествиться  с  умом
И  нравственно  мёрзнуть
Осенью  мокрою.

Ставка  была  дерзкая:
Только  комната,  только  идея.
И  осталось  несколько  денег  -
Воюй  за  нездешнее!

Шекспира  в  уме  держа,
Он  с  ним  и  прожил.
И  вобрал  изображение
Лица  Божественного.

Пошипели  опекуны,
Держа  домовые  книги
И  на  всё  отвечая  «нет!»

Его  хотели  лишить  наследства,
И  Росинанта  верного
Запрячь  навеки  -
За  бороздой  ходить.

Тогда  он  нагрешил  много,
Скандально  и  не  умнО.
Но  всё  оправдал  порыв  -
Вперёд,  к  горам,  от  муры!

Потом  уже  «Мёртвым  домом»
Отмучась  и  отстрадав,
По  Европам  странствовал,
Как  ветеран,  имея  право.

Он  держал  в  руке  пять
Дерзновенных  догматов:
Горы  в  окно  видать,
С  врачом  пообщаться,

Воевал  с  человеколюдием
За  несколько  здоровых  блюд,
Чтобы  не  голодным,  не  раздетым  -
Жене  и  детям.

Жить  и  дышать  почтой  -
Как  странно,  как  переиначена
Заурядная  привычность
Рабоче-фабричная!

А  там  друзья,  в  России,  -
Поэты  и  писатели.
Все  разно  разрисованы,
Все  тронувшие  поводья  -
Сражаться  и  воевать.

Но  мы  с  Достоевским  побудем,
Приникнем  и  проследим:
Как  рождалось  это  «буди-буди»,
В  своём  роде  единственное?

Фрукт,  правда,  неповторимый
И  превыше  Рафаэля  -
Изнутрь  православным  ритмом
Пропитанный  холст.

Я  всё  вижу  этот  образ:
Вонючий  лакей
С  молотком  в  руке,
С  лестницей  в  небо.

Не  ради  энциклопедии
Нужно  приплести  и  Булгакова  -
Усмешку  собачьему  первенству
И  ГЛАВЛАЙ  и  ГЛАВГАВК.

Также,  если  пробрести
Пусть  Христа
Из  «Мастера  и  Маргариты»
Сердечный  крас  обретёте.
Христос  перед  Пилатом
И  воины-распинатели…

Пилату  лишь  чашечки  кофе
Недостаёт  в  руке.
А  воины  у  него  какие!
Матюково-подкованные!

Ну  и  добре.  Ещё,  напоследок,
В  Михайловском  селе
Нужно  посидеть  и,  как  следует,

Присмотреться  к  Пушкинским  лаврам.
Венок  сплетён  и  украшен
Ростками  славы.
А  на  деле  -  простым  утиральником

Голову  перевязав,
Как  бы  на  кухне  стряпая,
Запеленавшись  в  поэтный  зов,
Он  оживал  и  умирал.

А  у  Толстого  свеча  горит,
Он  свеж  и  энергичен,
И  от  мразной  погибели
Укутан  и  укрыт.

Он,  как  хищник  в  засаде,  ждёт,
Когда  небеса  озарятся  восходом
Тёплого  лета  года.

И  тогда,  своё  страдание
Украсив  художественно,
Он  нам  его  отдаст  -
Книжкою  самиздатской,

Самиздатскою  тетрадкой:
«Детство.  Отрочество».
Он  деятельно  объюродел,

Деятельно  переиначен,
С  чего  я  начал
Свою  песнь.
Чтоб  всюду-видным,  всюду-первым  -

Тянется  за  скрипом  перьев
В  Каренинские  сферы,
В  «Войну  и  мир».

А  под  подушкой  -  Шопенгауэр.
Сам  Толстой,  как  полагается,
И  о  храме  писал  рефлексии,
Как  должно  и  как  следует
Развитому  интеллекту:

«Знаете,  я  верю,
Но  сомневаюсь…»
Священник  бородат  и  черноват
Из  золота  иконного  смотрит,
Будто  сам  антикварен.

А  у  Толстого  на  страницах,
Как  тогда,  и  ныне,
По  нехоженым  тропам  -  кони,
Каренины  и  Волконские.

Так  кто  же,  спрашивается,  он,
Кто  сей  Русский  гений,
Он  же  и  гений  христианства?
Монументальное  построение,
Мост  между  вечностью  и  женщиной?

Вечное  и  суетное,
Бессутие  и  суть  -
Он  взялся  это  описать,
Смерти  и  свадьбы.


Из сборника "Злобелиск", 2000 г.