Кровь 02

Отблеск Луны отражается в капельках темной крови. На кончике посеребренной шпаги. Торчащей меж лопаток странного существа. Горбатый. Кривой. Человеческие черты причудливо мешаются с животными. Тупые костяные отростки украшают его могучий выпуклый лоб. Абсолютно плешивая голова схожа с перевернутой грушей. Он заморгал. Захлопал длинными, стелющимися по земле крыльями.  Тяжелые кожистые крылья. Синеватое пламя медленно охватило монстра. Время будто бы замерло. Движения стали плавными. Воздух превратился в подобие киселя. Успел выхватить шпагу, пока пламя полностью не охватило уродливое существо. Время резко рвануло вперед, вихрем закружило нас. В нос шибануло серой. И протяжный тоскливый вой взвился к небесам. Оглушая.
Сверху на смотровую площадку донжона спланировали еще три похожих существа. Удар. Еще удар. Выпад. Шпага пронзила грудину одного. Глаз второго. Третьему отсек руку. Ухо. Раздробил челюсть локтем. Пока догорали двое первых, мы сцепились с последним, как близнецы. Не растащить! Он какой-то иной породы. Неубиваемый. Зеленоватая противная жижа стекает с раздробленной клыкастой челюсти, пачкая мне рубашку. Он дико хохочет в ответ на мои попытки сжать ему горло. Как сумасшедший вращает глазами. Но не отпускает железных объятий, стиснув мои ребра. Извернувшись, тыкаю пальцами в глаза. Хватка слабеет. Выскальзывают из когтистых лап демона. Бью ребром ладони в переносицу. Лягаю ногой в пах. И последним ударом серебряной шпаги сношу ему прочь голову.


Банка тушенки на пятерых. На всю ночь. Правда, есть еще картошка. Килограмма полтора. И масло в кружке. Зачерпнули из котла, в котором полковой повар жарил мойву. Картошка в высоком алюминиевом бачке на костре скорее тушится, нежели жарится. Масло, впитавшее в себя рыбный дух, обволакивает ленивую распаренную картоху. Разве же так жарят! Так что картофель получается просто тушеным. Голодно. В таких условиях все что угодно съешь.
Той же ночью поймали гюрзу. Камнем разбили голову. Надрезав кожу, стягиваю ее всю чулком. Липкая кровь пачкает пальцы. Запекли на углях. Закопченная пустая банка из-под тушенки, вскрытая штыком. Зола. Шкурка змеи. Косточки. Присыпаем песком кострище.
Бой на рассвете. Остались вдвоем с Серегой. Спина к спине. Окружены...


Крыса на рельсах нью-йоркской подземки. Середина дня. Народу немного. Час пик еще не наступил. Бруклин. Внезапное легкое покалывание в висках, сопровождаемое сухостью в рту, понуждает присесть на скамейку. Слабость в ногах. Дрожь по всему телу. Мелкие бисеринки пота на лбу. Откидываюсь на мозаичную стену. Прижимаюсь спиной к ее холодной поверхности. Мимо проносится состав. Немногочисленные пассажиры садятся и выходят. Остаюсь сидеть на лавочке. В мозгу пульсирует занозой смутный зов. Приди, приди, приди!
Медленно встаю. Еле передвигая ногами топаю в сторону выхода. На входе перуанский квинтет играет так громко и шумно. Морщась, как от зубной боли, хотя латиноамериканские ритмы всегда мне нравились, прохожу мимо. Картинка перед глазами плывет, мутнеет, раздваивается. Звуки хрипят, фальшивят, искажаются. Машу головой. Тру глаза. Сдавливаю указательными пальцами виски. Не проходит. Все так же шатаясь выхожу на свежий воздух.
Многоэтажный дом. Похожий на средневековую крепость. С башенками и зубчатой кирпичной кладкой по всему фронтону. Этот неслышный зов доносится оттуда. Ведет, словно бы на поводке. Безвольно, повинуясь, иду.


Хлеб. Переломленная горбушка. Плохо пропеченный, влажный, ржаной кирпич. Медицинский спирт в двухсотграммовой бутылочке для кормления младенцев. Письмо в кармане гимнастерки. Белый треугольный краешек в наружном кармане. Улыбка. Небритый подбородок. Глаз. Лучики морщинок. Красная прожилка. Зрачок. Полет между звезд. Засасывающая душу воронка. Ускорение. Падение. Растворение.


Сны. Воспоминания. Видения. Зимнее настроение. Проваливаясь по колено, по пояс в снег. Бреду. Спотыкаюсь. Попал в полынью. Загребаю руками. Течение затягивает под лед. Воздуха не хватает. Стучусь в мутное стекло реки. Пробиваю головой. Шумно хватаю воздух. Всеми легкими. Выползаю на лед. Отползаю. Замерзаю. Скидываю мгновенно заиндевевшую броней одежду. Нагой приплясываю, собирая хворост. Чирк зажигалкой. Пламя. Греюсь у костра, просушивая одежду. Как быстро сгорают сучья. Приходится все время подбрасывать новые и новые, отходя все дальше от живительного тепла в сторону мрачных деревьев. Ломаю сухие ветки. Босыми пятками. Руками. Через колено. Влезаю в недовысушенную форму. Зябко. Наматываю почти сухие портянки. Натягиваю сапоги. Притаптываю костер. Дальше. Дальше. Дальше.


Нетопленая квартира в Петрограде. Ржавая селедка. Зеленая бутыль самогону, заткнутая пробкой из газетного обрывка. Дрова кончились. Шинель. Темные пятна от споротых погон и петлиц. Она прибежала. Постучалась в дверь. Квартира разгромлена после обыска. Книги на полу. Разбитая люстра. Сорванные портьеры. Как ты выросла девочка! В свои восемнадцать налилась красотою русской!
Мы не виделись года три. Из застенчивого скромного, эдакого гадкого утенка превратилась в настоящую лебедь. Белую.
Первое Рождество в революционной России. Холод. Голод. На улицах стрельба. Как ты вообще додумалась прибежать сюда среди этого мрака, по неубранным сугробам с лошадиным пометом и бурыми пятнами засохшей крови?
Прижимается. Обнимает руками за шею. Сердечко тук-тук. Испуганной горлицей. Заглядывает в глаза. Ловит каждое слово. Редкое и скупое. Скулы сводит. Не охота говорить, малыш...
Эх, девочка, девочка! Гимназисточка ты моя...
Гладит нежной белой рукою небритую щеку. Зарывается лицом в грудь. Слеза жемчужиной блеснула и скатилась по раскрасневшейся от мороза румяной коже. Чистой да гладкой.
Мне бы в баню, малыш, вши заели. Да не жмись ты ко мне, сама подхватишь!
Но она обнимает все крепче и сильнее. Целует. Плачет. Миленький мой, дорогой, только не уезжай никуда больше!



Уссури. Тайга. Тигр мелькнул полосатой тенью вдали. Китай за рекой. Взобрался на сопку. Туман.



Мексика. Развалины церкви. От всего здания остался лишь фасад нерухнувшим. Крестьяне на поле. Кукуруза. Солнце печет. Пыль. Духота. Стаканчик местного самогона. И как они пьют свое пойло?! Заправить машину на последние деньги. Двое попутчиков едут со мной в Калифорнию. Мальчишка на заправке клянчит мелочь. Извини, парень, поиздержался. Оба пассажира равнодушно отворачиваются. Мстительный малец, улучив момент, пока я отливал в сильно загаженном нужнике, проткнул колесо. Через пару миль встали. Что будем делать? Толкаем понтиак назад. На заправке узнаем адрес ремонтной мастерской. Пока бегал туда и обратно, пока договаривался с хозяином, учитывая безвыходность положения и свою главенствующую роль, тот заломил сумасшедшую цену, пришлось отдать ему обручальное кольцо. У обоих попутчиков враз поскучнели лица. Через пару часов вновь отправляемся в сторону границы.
Мексиканский полицейский остановил за превышение скорости. До Калифорнии подать рукой. Еще чуть-чуть и прорвались бы. Штраф. Никаких квитанций. Доллары, доллары, доллары. Раскошеливайся, гринго! И тут у обоих попутчиков наконец-то нашлись деньги. В носках и трусах. Вытащенные на божий свет засаленые бумажки отдавали кислятиной. Смилостивившийся полицейский, обогатившийся на сто тридцать долларов, махнул в сторону севера. Проезжайте! Веду машину, злясь на попутчиков. Вот ведь козлы, иху мать! И колеса бы не прокололи, и кольца бы не лишился, если бы хоть один из них бросил тому мальцу пару медяков...



Квартирная хозяйка, пожилая вдова, встретила свежими булочками, обжигающим кофе и письмом из Европы. Что пишут? Вскрыл конверт. Пробежался глазами по скупым строчкам. Ничего интересного.


Бессонная ночь. Давящую духоту не может разогнать старый шумный вентилятор. Хоть бы ветерок какой!


Заснеженные поля в далекой-далекой стране. Бескрайняя равнина. Леса, леса, леса. Широкий тракт. Сани. Колокольчик под дугой. Звонкий. Громкий. Въезжаем в первопрестольную. Заиндевевшие окна. Словно бы засахаренный, глазурованый Кремль. Последнее довоенное Рождество. Цыганский романс. Раструб грамофона. Крылатая дева с дудкою и арфист на этикетке. Черный лаковый диск. Игла. Дорожка. Кончился завод. Пара гнедых, запряженный с зарею...


Галиция. Окопы. Заграждения. Сырость. Тиф. Санитары. Носилки. Вши, раздавленные ногтем. Печка остыла. Зябко. Телеграф. Приказ. Наступление.  Атака. Захлебнулась. Большие потери.
А дома малолетние газетчики надрывают горло на Невском. Посиневшие от холода шеи. Лапки в цапках. Торчащие лопухами уши. Русые кудри вразлет.



Отблеск Луны на кровавых каплях. Посеребренная шпага. В углу смотровой площадки донжона забился ребенок. Ужас застыл в его глазах. Стираю куском ветоши темную кровь с клинка. Три кучки пепла. Рогатая голова последнего скалится выворочеными клыками наружу. Не бойся, малыш! Теперь тебя никто не обидит...

17. 01. 2011 г.