Рай одичания, глава 31

31

     В своей городской квартире Кира лежала в постели при золотистом свете ночника. На Кире была алая сорочка до пят, в спальне было душно. И Кира вдруг решила, что Воронков обязательно ей изменит этой ночью на казённой даче в горном ущелье.
     И по телефону возле постели позвонила Кира на эту дачу и спросила Воронкова. И знакомый ей голос белобрысого лакея учтиво уведомил её, что Воронков уединился в спальне с секретарём Мариной. И послышалось Кире в  этом голосе презрительное сочувствие, и она бросила телефонную трубку.
     Теперь в постели при золотистом свете ночника вспоминала Кира этого лакея. Отдыхая на горной даче, Кира всегда обращалась с ним учтиво, и между ними возникла тайная приязнь.
     И Кира размышляла, что измена ей Воронкова именно с Мариной не удивительна. Пару раз и только мельком видела Кира секретаршу, но сразу постигла наитием, что с Мариной можно мужчине ничем не стесняться. А Кира пока ещё требовала толику уваженья к себе. И было Воронкову это в тягость, ибо уваженье к самому себе он сам уже быстро утрачивал. А Марина уже презирала себя, и было ему с нею, несомненно, гораздо вольготнее. Вернуть его расположение и приязнь можно было только пресмыкательством перед ним; в противном же случае положение Киры в обществе сильно пошатнётся… И Кире вздумалось уведомить его о том, что она догадалась об его измене, но в его сексуальных фантазиях и шалостях не видит причин для разрыва. И пусть он поймёт из её беспечных речей, что уничижённая им, но верная Кира не станет ему мешать и впредь иметь обилие любовниц…
     И снова Кира по телефону позвонила на казённую дачу, и опять ответил белобрысый лакей. Кира его спросила: «Освободился Олег Ильич или ещё занят?» Слуга ответил со смешком: «Сановник сей вряд ли освободится до утра, и намекнул я вам по какой причине». Помедлив, Кира попросила: «А теперь вы  намекните ему, что я знаю, с кем он». И голос лакея посуровел: «Но вельможа непременно спросит, а как узнали об этом? Придётся мне ответить, что от меня. И сразу меня уволят». И она посоветовала досадливо: «Солгите». Он усомнился: «Я не смогу объяснить, как мне стало известно, что ведомо вам о нынешней гостье». Кира не нашлась, что ответить лакею, и молчала. И вдруг он хрипло сказал: «Но вашу просьбу я выполню, и наплевать мне на последствия. Ради вас, сударыня, готов я на многое». Она прыснула смешком и молвила с невольным кокетством: «Ради меня, сударь? Но разве я достойна ваших жертв? Если напасти серьёзны – уклонитесь». И уловил он перемену в её голосе и ответил ей в тон: «Вы многих и больших жертв достойны, а эта, право же, не велика. Я хороший моряк, и меня закалили штормы и океаны. Но облыжно обвинили меня сутяги в погибели корабля при урагане у коралловых островов. А после поклёпов мне больше не плавать в зарубежных и наших морях, меня теперь даже на утлый челнок не допустят, поэтому я и запрягся в здешние лямки, в ярмо». После молчанья присовокупил: «Я выполню просьбу вашу, хотя меня уволят. Но частенько я уже мечтаю о сполохе-пожаре в клятом тереме. И радостно мне, что и вы, наконец, решились порвать с окаянной сворой». Кира изумлённо вскрикнула: «Но я не хочу порвать с ними!» «Неужто не хотите?!» – встрепенулся его голос и осёкся. Помолчав, бывший моряк обещал: «Я всё равно выполню вашу просьбу. Теперь я точно знаю, как нужно это сделать. Вы можете даже намекать товарищам, что я только ради вас подвёл себя под увольненье. И ваша ценность, несомненно, возрастёт. Не хандрите». И Кира, ликуя, прощебетала: «Я очень благодарю вас», и аккуратно она положила на рычажки телефонную трубку.
     И вдруг ощутила она, что поведенье бывшего моряка, а теперь лакея, создаёт для неё нравственную препону для вседозволенности. Ведь моряк оказался  бескорыстным. И теперь она чуяла, что бескорыстие порой обязывает сильнее, чем условия торговой сделки. Кира почувствовала себя связанной его бескорыстием, а моряку явно хотелось, чтобы она порвала с вельможной братией. И как теперь уничтожить странную зависимость от него?..
     Кира с протяжным стоном пометалась на постели, а затем вообразила, как худой белобрысый лакей бродит в покоях дачи. На нём светлые одеянья, а в хоромах темно. И славный моряк, как привидение, слоняется по горницам, и вспоминает он сутолоку и события в них. А какие в них были событья? Одних ублажали и спаивали, других превращали в шутов. И моряк припомнит мишуру и женщин в чертогах, и вздохнёт он брезгливо. Затем он резко распахнёт окно с видом на море, а там во тьме парусные суда, мачты, ракетные катера и исполинские ядерные подводные лодки. И вспомнит он под колючим вихрем бедную Киру… И какой же она вспомнится бравому и симпатичному моряку, обряженному по воле рока в пошлую лакейскую ливрею? Разумеется, более пристойной и умной, чем прочие особы. Ведь он ради других не принёс бы в жертву свою должность…
     А вдруг?! и Кира встрепенулась… А вдруг она вспоминается ему такой хорошей, какой она уже давно считает самоё себя?..
     Упорно пыталась она не вспоминать об этой даче, но тщетно. Кира принуждала себя витать в самых нелепых грёзах, чтоб только позабыть скоромный терем, хотя там она вела себя гораздо пристойнее многих гостей. Но ей страшно было помнить свою полную готовность уподобиться самым разнузданным и бесстыдным людишкам, как только они потребуют этого. Пока они этого от неё не требовали, опасаясь обидеть её вельможного, влиятельного любовника. А коли вдруг они сообразят, что его уже не обидит её оскверненье?..
     А если моряку-лакею пригрезилось, что церемонятся с нею не ради её вельможного хахаля, но из опаски нарваться на её гордый и оскорбительный для чванных прохвостов отказ? А если зоркому моряку это не просто пригрезилось, но уже ясно он осознаёт неминучесть её отказа?.. А вдруг он  припомнит о ней то, чего никогда она за собой не замечала? А вдруг он теперь вспоминает  её благородство и достоинство? А вдруг она и впрямь такая, какой сейчас он её вспомнил?..
     Кира, полулёжа на постели, посмотрела в тёмное окно, а за ним и волны, и буруны, и омуты, и чертоги с фонтаном, и моряк на сквозняке…И щемяще вообразился ей презрительный изгиб его тонких губ, и она помыслила о милосердии, и возжелала она подавать нищим на паперти лепту. Но затем испугалась она того, что она и впрямь начнёт вершить благодеянья и станет известно об этом в её сословии. А ведь может показаться её сословию, что покусилась она на его порядки и уклады, и в гневе отшвырнут её от благ власти. И Кира вдруг поняла, что она испугана угрозою лишиться права своего на выбор между добром и злом.
     Никогда прежде Кира не обременяла себя раздумьями о зле и добре; ведь казалось очевидным, что услады – добро, а муки – зло. И нужно-де искать удовольствий и избегать страданий; Кира всегда так и поступала. А теперь захотелось ей вдруг страданий и очень сильных; такое желанье показалось ей сначала безумьем, но вскоре она уже не сомневалась, что алчет муку.
     Кира ярилась от недоуменья, ибо разрушалось мировоззрение, которое под влиянием искусствоведа-мужа она взлелеяла; мотивы поведенья были уже неясными,  прежняя цель жизни исчезла. А своей жизненной целью Кира всегда считала свободу. И попыталась обрести свою свободу через власть. И не сомневалась Кира в том, что подловатые средства всегда можно будет оправдать благородством целей. А свобода, без сомнения, – благороднейшая цель. И теперь Кире вдруг подумалось, что средства достижения цели всегда подменяют саму цель. И теперь Кира почти готова на подлости только ради них самих.
     Попыталась Кира обрести власть через богатство и стала скрягой. И вышибала доходы прелюбодейством, и вот теперь извращённые разврат – её цель, а соитие с Эмилем – подтвержденье этому. И разве отказала бы Кира в ласках моряку-лакею, если б он сейчас к ней пожаловал? Или смазливому отроку?.. Но ведь стремилась она только к свободе!..
     И припомнила Кира изреченье своего бывшего мужа, что власть – главное условие свободы. А Кира, хотя и почитала интеллект своего мужа-искусствоведа, но теперь помыслила, что перепутал супруг власть и насилие. И Кира прикусила нижнюю губу и вдруг подумала, что насилие – не власть, оно – просто насилие. Ведь власть – это признание ценности мыслей повелителя и покорность им по доброй воле, а насилие – это подчинение себе угрозой телесных мук или душевных страданий. Власть и насилие объединяет лишь внешнее повиновенье. Но разве насильник не содрогается страстно с женщиной так же, как и любимый ею? И содрогания эти – единственное, что объединяет между собою любовь и преступное насилие.
     И Кира мысленно обозвала супруга-искусствоведа дремучим шарлатаном, но быстро поняла, что такая оценка несправедлива. И затем она возрадовалась, что она опровергла-таки идеи учёного супруга. Но появилась закавыка в том, устрашилась Кира своих мыслей, поскольку они порождали влеченье ко страданью. И подумалось ей, что есть в мире цепочка зла, ибо многие норовят заставить других страдать вместо себя. Её влечение к мукам есть желанье прервать на себе такую цепочку. Ведь добро – это прерыванье на себе цепочки зла, а значит и страданье. Ощущенье свободы даруют смены добра и зла. Свобода дарует самоуваженье… Именно к свободе и самоуваженью стремится теперь и она, несчастная Кира, жаждая пострадать…
     И становилось ей всё страшнее. А вдруг она и впрямь прервёт на себе цепочку зла и докажет себе страданьем, что свободна? Сколь много зла и каверз сотворила она в своём ресторане, обрекая других на страданье вместо себя! А если вдруг теперь угораздит её отречься от обладанья роскошным кабаком?!..
     И принялась она уверять себя в том, что не позволит ей страх перед нищетой совершить такую глупость. И пыталась она даже увеличить свой страх, воображая себя узницей в грязном ватном бушлате. Но всё сильнее жаждала она самоуваженья…
     Зазвонил телефон, и схватила она трубку. Кира услышала Эмиля и отвечала ему с какой-то шальной радостью, сама дивясь такому своему возбужденью. И вскоре она поняла, что радость её жестокая и мстительная; Кира стремилась покарать самоё себя. Она хотела мстить себе за гордость, за нужду уважать себя, за остатки духовности. Одна часть её души мстила другой… Эмиль ворковал нечто нежное, и Кира кратко восклицала, предвкушая его просьбу о немедленной встрече. Сейчас он небрежно попросит: «Позволь мне сейчас прийти к тебе». И она протянет томно: «Приди, пожалуй…»
     Он распространялся о своей любви к ней, и предвкушала Кира его появленье в этой спальне. Эмиль войдёт в чёрных одеждах, наглый и страстный, с подвижными дугами бровей; он будет упоён своей властью над нею. Ещё бы: оскорблённая избитая им любовница опять согласна всё кротко стерпеть; он это поймёт по её гримасе. И Кира будет покорно распростёрта перед ним на простынях, и он склонится перед нею. И будет она смотреть в его большие чёрные зеницы, обрамлённые мохнатыми ресницами, и бояться его жестокой непредсказуемости. И страх увеличит вожделение к Эмилю, и вскоре навечно забудутся её мучительные думы этой ночи…
     И Кира, внимая собеседнику по телефону, сладострастно жмурилась. И вдруг она узрела перед собой свои зелёные очи, только очень юные; отпрянув, она сообразила, что это глаза её дочери. Лика пытливо смотрела на мать, сжимая в горсти подол зелёной кружевной сорочки с голубой каймою… И вдруг Эмиль потребовал немедленной встречи, и Кира, внезапно и резко отказав ему, положила телефонную трубку. Затем Кира безмерно удивилась своему отказу и, лаская радостную дочь, подумала:
     «Я прервала на себе цепочку зла, и моё дитя отныне не будет мучиться вместо меня. Я больше не перевалю на хрупкого ребёнка тяжкий гнёт моих страданий…»
     Кира вдруг ощутила огромное счастье и совершенно позабыла всё то, что её волновало и мучило совсем недавно…