Натан Хлебник. Подборка

Дорогие авторы!

Предлагаем вашему вниманию подборку Натана Хлебника (Александра Петрушкина) - одного из кандидатов на участие в поэтическом конкурсе имени Н.С. Гумилёва "Заблудившийся трамвай".

Подборка для конкурса должна состоять из 10 стихов. Поэтому большая просьба - поучаствовать в обсуждени, назвать наиболее понравившиеся стихи (лучше 10) или вежливо намекнуть на какие-то зацепки, если таковые, по вашему мнению, имеются.

------------------------

1. РАСПИСАНИЕ

В далёком ехать – ехать в близком
вагоне электрички до Ростова –
дожать Балканскую, дожить – чужие спички
дожечь – уже не видишь, не готова

в далёком ехать – и скрипеть навылет
пружинами, мужчинами – детьми
вагоны, переполненные мною,
взлетают в небо около семи.

2. * * *
Что женщина? Она глядит в живот,
ощупывает тело или рот.
Так слепит снег весь белый свет. Одна
она стоит с той стороны окна
Как холодно там, в Дании твоей –
кто кормит недолётных снигирей?
какая ртуть шагает по земле
с Офелией подводной и моей…
Что женщина? – она почти что спит.
Её в четвёртом измеренье вид
покажется и ей самой чужим –
Так пахнет смерть её, так пахнет тмин.
Что Дания? Похожа на Китай.
Свободный Гамлет свой канал найдёт –
и кажется столь долгим навсегда –
что грубой нитью зашивает рот.
Что яблоня? Стоит, ждет рождества
и, кажется, торопится раздеться,
чтоб воздух в поры тонко проникал
и умирал, не достигая сердца.
Здесь, в этом датском, с почтой кочевой,
с щенками, женщина почти что неживая
стоит на круге света – все предметы
за темнотой своей в сухарь сжимая.
Что женщина? Она поёт живот,
и кормит птиц сухариками света.
А утром речью бога приберёт
смахнёт рукою в руку
безответно.

3. ***
Невоспитуемые мы – перевоспитывать не поздно:
во всех небесных детдомах – то карантины, то доносы.
Не заговариваешь боль, не проговариваешь смертных:
учиться поздно говорить – вокруг Кытлым. Из незаметных

я самым незаметным стать хотел бы - угольною пылью…
у нас – особенная сталь – из тощей и прозрачной выи
рукою вынешь голоса тех, кто лежит здесь под дорогой,
припоминая Богу мать и, с матерью перед порогом

заканчивая разговор, перед порогом с каждой сукой
я говорю, как говорю (всё чаще через пере)стуки
И с этой стороны стучат, и с этой обломают перья -
как смерть кумам или ментам – все наши кости в глотку мерой.

4. * * *
Не вспоминай меня - на свет
наколот пластырь света. Урка,
пока ты остаёшься здесь –
летит, как стрекоза, маршрутка.

Не вспоминай меня – простить
из лагеря побег заветен
пока хранят, как сухари,
зверёныши нас, эти дети.

За всех, что были неспроста,
теперь начисленная плата
нас ждёт, считая тьму до ста
и пластыри до зоосада.

Ты, убивающий стрекоз
подземных тёмными шагами –
не ожидаешь, но пройдёшь
над взглядом нашим сапогами.

Не вспоминай меня за свет
засвечено – на пол-аршина
мой дом оторван от земли
и пластыря почти не видно.

5. КОСТЬ

Сберегая бескостных детей хлебный мякиш в руке –
бродят волки в своём отраженье, в кыштымской реке.
Перебросишь сюда хлебный шарик – проглотит нас волк
или тьма обшмонает своих, а ничьих недотрог
поразительна речь и заразна, как будто бы Бог
застыдился и спрятался в горле, как будто бы смог
защитить всех бескостных. Стоит эта кость поперёк –
видишь? мякиш в руке слышишь, в горле застрявший глоток?

6. * * *
и так же смерть похожа на лицо
и медленные мокрые ладони
ощупывают мёртвых быт и ё
среди корней уже наверно осень
но кажется агония ещё
не учит говорить ещё всё та же
погладь непонимающе её
лицо похоже в угольях и саже
погладь её и руки и кольцо
от сердца остановлено в глубинах
погладь её древесное шмотьё
которое никто уже не сдвинет
там также смерть похожа на себя
как ты когда листву свою теряешь
и ест зима в полёте снигиря
и цвирк шмеля наружу вынимаешь
и ты несешь его как смерть свою
как зверя зверь спасаешь зайца в бездне
и я твою смерть как свою шепчу
погладишь против рук и всё исчезнешь
так прорастаешь дворников своих
которые стоят посередине
твоей уже свершенной и своей
и разве кто-то смерть как камень кинет?
и разве сны недолги и тонки?
и лёд нас учит нашей тёмной речи
которая короче чем вода
которая нас в ступе защебечет
похожая почти что на лицо
качается в предзимья сердцевине
как ты незавершённая любовь
страшась что кто-то к свету
её вынет

7. * * *
Мне не с кем говорить ни тут, ни там:
похоже – дым, похоже – по губам
водили хером, бритвою, пером,
судьбою, рыбьей чешуёй, лапшой.
Братан, не бойся – больше не проси:
на двух не хватит зеков и рассий,
на двух не хватит пепла и вины -
вода течёт, но обтекает дым …

Нам не с кем говорить с тобою, брат –
вводи по капле в вену препарат –
ты препарируешь и бога, и лягух,
как Каин Авеля, как плоть – безмолвный дух.
Братан, не бойся – дальше будет свет –
ещё подальше – тьма (двух сигарет
нам не хватает – и хватаешь дух,
как рыба воздух – бога нет на двух.

Нам нечем говорить с тобою, брат –
весь русский низок – инородный гад,
мне не с кем говорить – за нас с тобой –
Один стоит над нашей головой –
с прошитым темячком и рваною губой:
откроет рот и – бьётся, как плотва
со смертью – накрест языком – братва,
а я стою и наблюдаю дым –
и нечем мне вот здесь
заговорить.

8. * * *
Спине уже не больно – на окно
ложится смерть ласкать её детей –
и хорошо быть среднему поэту –
приподыматься к утреннему свету –
так рядом с местной (бабой) третью
не ожидать и слушать, как живой

с соседом говорит, стучится пяткой,
в живот у смерти, в земли для детей.
Как хорошо быть средним человеком,
уравненным со смертью живым смехом
своих уже рождённых дочерей…

Спине уже не больно – на окно
Укладываешь смерть – её щекочешь
и быть иным, и говорить с плечом не хочешь –
тем более, что на плече их нет,
тем менее, что узнавать ответ
причины не найдется – не находишь –

и снигири клюют её животный свет:
рельефный неизвестный…
Бог Есть Нет –

и никого не
спросишь.

9. СЛАЙДЫ

Не свои, не чужие, но – обрати вниманье –
перекрутив всю веру, как будто бы выжимаешь
книгу, подругу, бельё, другие понятья –
ты, проживая эту Сибирь, не
выживаешь.

Слайды [сморгнёшь] местности, мутоты, тусовки –
спросишь у твёрдой сойки – откуда это?
Жидкостью станет камень, и воздухом – голос:
- как называется город?
- какой-то Камень…

там деревцо, обмотанное верёвкой,
лепит себе суицид еже и вчерне,
небо склоняется ниже, чем мы – чужие
фильмы [с бельём в обнимку] всё
равномерней…

Слайды сморгнешь, перекрутив к началу –
где-то в районе первых пяти серий
тихо заснёшь старушка, девочка – там тьмы
не бывает – тает, чужое на свет
оставляешь смертным.

10. * * *
Нисколько – это много, а сейчас
окно откроешь, и мороз сквозь руки,
как капельницы длинная вина,
как окружившие любовью своей суки.

Нисколько – это больно. До того
договоримся, что – условно мы
принадлежим бумаге – заодно
[и как зерно проросшее] прямы.

Нисколько – это я – там – над тобой –
припомнивший, что голос в долг был принят –
заходишь в тело, а внутри – темно
и мокрый дождь болезнью сухо вымыт.

11. * * *
[перестав говорить о смерти перестал говорить
переставляю глухие вещи] в числе двоих
разливаю воздух в стаканы они в ответ
наливают базар и феню в
блошиный свет

когда-то мне было тридцать читал других
произносил возможно что птичий чих
носил на ладони баюкал первенца на словах
а теперь со светом лоб в лобном
в черновиках

я учусь молчанью [ужасен твой ученик]
смотрю на птичьи головы [почти при них
их тела и руки синие от чернил]
а свернёшь направо – увидишь последний
Нил

отпусти меня ты наверно можешь наверно ты
тот что меня произносит из темноты
перестав говорить ты меня не боишься как я тебя
немота в нас шарится  но находит одну
губя

там тогда наливается воздух в щеколдный скрип
громко глохнут вещи попав [под язык]
они встают как будто не жившие никогда
и тогда уж точно под землю взойдёт
звезда

и полынна горечь попавших под речь вещей
и стоят как боги [которые таки забыли лечь]
и на все имена окликаются [значит ждут]
чтобы их по имени точному
[назовут

переставшие говорить свою смерть в предмет
обрядив свой косный его белый светъ]
и одна только мать расплачется и простит
[- не болит мой маленький?

- голова преломлена, матушка,
не болит]

12. ГРАЖДАНИН ВВЕДЕНСКИЙ

Не проклят род, но ротовое
кричанье протирает пыль –
забыл и спи, не сможешь – ладно:
не проклят рот, который дым …

и в магазине есть ворона –
среди товара и тварца
всё отпирает ключом горло,
и кварц баюкает мальца

в почти уже могильной каше –
ведет по камушкам, как роды –
блуждает по коленям нашим,
кусая связки, воздух голый.

Мальчонка спит – с мизинцем лишним
камрад испании – и пишет:
пляши, денщик, во тьме пляши –
и не проси –

все отбирают ключи горло
и скрип февральский и нетвёрдый,
но проклятый, чтоб говорить,
счастлИво спит.

13. КРАСНОЯРСК

     Светлане Чернышовой

я проживал тогда
четыре дня в неделю
на краешке себя
сидел чтобы поверил
нам этот паровоз
с порезами на горле
мы шли по поездам
и жабрам их бесплотным

а бог на нас глазел
и улыбаясь тихо
сюда-туда вертел
болезненность двух психов
он отпускавший дым
смотрел насквозь и мимо
как речь вовнутрь идёт
легко

остановимо

не покидай меня
он щебетал над нами
четыре дна за месяц
он где-то между нами
выкуривал твою
вишневую затяжку

не уходи в меня
здесь паровозам тяжко

здесь рыба говорит
и молится за крайних

и бьётся об Кыштым
едва задев твой Камень

14. ЧАД

                Ольге Ермолаевой

над головами в чад трамвай влетел разбился
на стаю медленных ворон
разворотился

на стаю медленных ворон на горловое
молчание на дирижабль
над головою

свистит молчание свистит заветной уркой
над головами в чад трамвай на полудурка
всегда дурак

найдёт игру цветные тряпки
на перестрелку есть всегда свои
посадки

над головами Чад трамвай и дым до пепла
и я стою – не навсегда

светло и слепо