Консонансы и диссонансы
Что может сделать человеку мошка, если он не брезглив и ему все равно, что рядом порхает, например, небольша стайка этих самых созданий? Абсолютно ничего. Летают и летают. Полетают и улетят. В этом ведь нет ничего, что бы имело какое-то глобальное значение.
А что будет со скрипкой, если выбросить смычок, и с размаху огреть кого-нибудь? Этот самый кто-то покричит, дескать «Что ж Вы, господа, где ж это видано?!». А скрипка… Она никогда не станет такой, как была раньше. У нее ведь тоже есть душа. Хочу заметить, куда глубже и интереснее, чем у некоторых людей… Или правильнее сказать «людей»?
Почему я так уверенно Вам об говорю? Потому что четыре года скрипка была моим собеседником, слушателем, зрителем, спутником. Я уже почти перестал волноваться, когда уходил куда-то, оставляя ее дома в футляре. Просто знал, что с ней все будет в порядке, потому что кроме меня она никому не нужна. Потому что в других руках она не зазвучит. Не захочет. Не сможет. Не ляжет в другую руку, будет в ней бесформенным поленом, а не скрипкой.
Представтье на пять минут себя стоящим на балконе, допустим, седьмого этажа. Представили? Просто стоите и простираете взор на близлежащие дома, небо, людей, словом, на идущую своим чередом жизнь, опираясь руками на край балкона… и в последнюю секунду из этих пяти минут получаете сзади удар в голову. Крепкий, как палица. Ситуация выходит из-под контроля, тело перевешивается, и тело сваливается с балкона, падает вниз, разбивается об асфальт, неспешно выпуская из себя багряную лужицу, которая ореолом окружает голову. На что это похоже, если взглянуть на это глазами Вашей матери, отца, или, скажем, родной сестры? Кто поймет в данной ситуации лучше всего? Все очень просто – капитан затонувшего судна, музыкант с разбитой скрипкой, машинист поезда, сошедшего с рельсов…
Каково это, когда ты понимаешь, что твоего продолжения больше нет? И пусть есть где еще себя проявить. Пусть жизнь на этом не заканчивается. Но я сам становился со временем, как моя старая, ставшая разбитой скрипка с историей в почти два века.
С недописанной сюитой для скрипки и фортепиано. Эти двадцать листов нотной бумаги, исписанной в лихорадке карандашем, отправленные в огонь.
Кресло-качалка, воспоминания. Как будто я пережил эти два века…и оказался разбитым, непригодным для жизни. Просто отжил свое, и теперь издаю только диссонансы.
Свидетельство о публикации №111011000457