Цикл Встреча

         ДОРОГА

Из тьмы во тьму бредём по свету,
Всё ищем счастье – его нету.
В дороге мы людей встречаем,
На ней же, всех и растеряем.
Нам смысла жизни не понять,
Днём на работу, ночью спать.
Настало время, поженились,
Детишки к сроку народились.
И также как и мы пошли,
По той дороге, что нашли.
И мы идём, шагаем вдаль,
Познали радость и печаль.
Могилу видим на пути,
Её никак не обойти.
Мы к ней конечно, не спешим,
Назад, на жизнь свою глядим.
А впереди стеною мрак,
И неизвестно что, да как.
Душа в него, одна пошла,
Свою дорогу там нашла.


           ДУХ

Что бормочет мне бес шепелявый,
Его речь по слогам разберу.
Что твердят бледнолицие твари,
Затевая ночную игру.

Как узнать в этом хаосе звуков,
Речи тех кто желает добро.
Среди шёпота, скрипа и стуков,
Голос пращура, как серебро.

Там на слово, 13 значений,
А на дело 13 дорог.
Дух ведёт в лабиринте сплетений,
И выводит на светлый порог.


            ИНТЕРЛЮДИЯ

Уезжают мои детки, неожиданно так сталось,
У меня как парусина, вся душа порвалась.
Я в нужде сижу по уши, в стену бьюсь затылком,
И от этого всего, как видно, заглянул в бутылку.

В младшую вселился бог, издевательства видать,
По всему заметно что, хочет меня в гроб вогнать.
Издевается со вкусом дочка, жизнь её так слаще,
А от этого в бутылку я, заглядываю чаще.

Сёстры видя это всё, стучусь как в стену лбом,
Мне пособить решили, по своему, добром.
Давай детей возьмём мы на годик, не скучай,
Ты ж братец поднимайся, работай и дерзай.

За время отдохнешь, поди, приедем мы тогда,
И станет всё на место, и горе не беда.
Конечно, дети рады, в Петербург поедут,
Театры там музеи, а через год приедут.

Наверное, приедут, в жару и в снег и в холод,
На день или на месяц, и вновь, скорее, в город.
Не надо в Петербурге, полоть сажать и сеять,
Скотине травку дёргать, и поросят лелеять.

Жалеют меня сёстры, конечно, они искренны,
И детям там получше, с деревни будут вырваны.
Учёба там отменная, да и кусок послаще,
И ты брат будешь ездить к нам, теперь уже почаще.

Здесь не поперечишь им, я правду понимаю,
За помощь бескорыстную, сестрёнок уважаю.
Но всё не так тут как-то, и давит и гнетёт,
Как будто друг покинутый, меня всё время ждёт.

Собрались, на веранде мы, отъезды обсуждая,
Но каждый в чём-то умолчал, себя, же осуждая.
Сидел я взор потупив, сердечко вдруг забухало,
И посерело всё вокруг, в углу тонко заухало.

Звук доносился, непонятный, как сквозь взвесь,
Далёкий странный, искажённый сильно весь.
Оцепенел мгновенно я, рукой не в силах двинуть,
Душа полезла из груди, стремясь меня покинуть.

Смешная лопоухая, большие светлые глаза,
Покинув тело, заструилась и заметалась егоза.
Увидел Домового я, в углу, что ухал плача,
Сидел он тощенький седой, как старенькая кляча.

А на пороге Дворовой с Овинником стояли,
И быстро звонко щебеча, мне что-то объясняли.
Я их услышал и понял, что Духи говорили,
Оказывается, и они, детей моих любили.

Их не хотели отпускать, и быстро лопотали,
И в предвкушении разлуки, уже затосковали.
Душа моя, вопя и плача, металась между всеми,
Шептала сёстрам и детям, что нет, ещё не время.

Заухал Домовой о чём-то, душе из своего угла,
Предупреждал её, рыдал, она и слушать не могла.
Я видел сам друзья, как лопнула душа,
Небесный брызнул свет, стенанья все глуша.

Куски души втянулись мне в колени,
А вместо крови… Свет, метался между всеми.
Одно лишь понял точно я тогда,
Людские души, могут рваться не всегда.

Очнулся я, виски ломило очень сильно,
Холодный липкий пот, по лбу бежал обильно.
Так быстро длилось всё, мгновение одно,
И, я! С разорванной душою, смотрел в открытое окно.

Все, ни о чём заговорили, я отвечал, немного невпопад,
А рваная душа меня вернула, в тот сон, на много лет назад.
Мне снился сон, мальцом стою я у болота,
И кажется знакомо всё, трава и листьев позолота.

И тот бредущий через топь старик
Который, явно от чего то, печально головой поник.
Был ремешок на голове, как обруч стянут,
Линялый старый плащ, на плечи был натянут.

Согнулся старый весь, опёршись на осину,
И кто-то тяжкий крест, взвалил ему на спину.
Мальцом, конечно, я не понял ничего,
Но вот сейчас мне мнится, я узнал его.

Дай бог болота не узнать названья все,
И не прочесть бы мне, ту надпись на кресте.




       СЕМИЛЕТНИЕ АНГЕЛЫ

               Если умирает мальчик
               до 7 лет, то на том свете,
               он непременно становится ангелом.
                (Церк.)



Учил нас еврейский Господь,
Вы малых сынов не жалейте.
И что вам их бренная плоть,
На души их бирки наклейте.
Но тот, кто уж умер давно,
Во сне, меня взял на прогулку.
И видел я в реках вино,
Ковчега златую шкатулку.
Тот мир, параллельный, мы с Духом,
Прошли наискось и насквозь.
Я был и глазами и слухом,
Надеясь на русский авось.
Увидел там русских мальчишек,
Господь их в шалаш отправлял.
Архангел им возле подмышек,
Орлиные крылья вживлял.
Куда их отправят, не знаю
Там, где они лягут костьми.
И ангелы небо пронзают,
Которым не больше семи.
           Памяти Ильи.



              ДОМ


Дети женившись, покинули дом,
Детство своё провели они в нём.
Как и родители, дом стал не нужен,
Сразу ранимость свою обнаружил.

Дом сиротливо остался стареть,
Окнами грустно на садик смотреть.
Стоя на месте, слезами окон,
Свой, выдавая не прошеный стон.

Без стариков, что ушли на покой,
Воет во тьму незакрытой трубой.
Ведь он Оберег! Человечьей семьи,
Один на один оставался с людьми.

Свадьбы, рожденья, и радости дни,
Тяжких разлук, и утрату родни.
Делил он с семьёй, утешая теплом,
Теперь вот стоит! На продажу, иль слом.

Лишь Домовой, только плачет в трубу,
Жалуясь Богу на жизнь и судьбу.
На продавших, предавших, взращённых детей,
На забывших поконы, бездушных людей.

Не понять оберегу хранившим уют,
Что его ради денег, вот так продают.
За что так со мной, я же свой, я родной!
Но вступил на порог, уж хозяин другой.

Он чужой, не родной! Как сова поутру,
Сиротою как видно, сегодня помру…
За печуркой щелчок, и затихло всё вновь,
Лишь в золе остывает, незримая «Кровь».



                ДРУГ

   Стоял на взгорочке, и дубом любовался.
   Красивы ветви, крепкий и большой.
   Сквозь крону, солнца луч не пробивался,
   Под ним обычно я оттаивал душой.

   К нему бежал, когда она томится,
   Когда разлука в клочья режет грудь.
   Или тоска на сердце вдруг ложится,
   Или, обидит меня крепко кто-нибудь.

   Приду и сяду к корню исполина,
   Пожалуюсь, а то слезу пущу.
   Он мне шепнёт: - "Жизнь не малина,
   Я тоже в одиночестве грущу".

   Шумит листвою дуб и боль уходит,
   Становится спокойно хорошо.
   Тоска не давит больше, не изводит,
   Разлука не стирает в порошок.

   Черпая в нём спокойствие и силу,
   Теплом делился щедро дуб со мной.
   В достатке было жизненного пылу,
   И радостный я уходил домой.

   Но вот опять на взгорок тот забрался,
   И с горя вдруг, я чуть не закричал.
   Уж лучше бы к нему не возвращался,
   Лежал мой друг, и одиноко пень торчал.

   Лежал гигант беспомощно на дёрне,
   Спилил его, какой - то лесоруб.
   И я сидел на том же старом корне,
   Как сирота... Оплакивая дуб.



           О ЮРЕ СКАЗКА И ЖЕНЕ,
           О ДУХАХ И ЕГО СУДЬБЕ

Расскажу я вам ребята, то ли сказку, то ли быль.
Может это просто небыль, иль рассказов древних пыль.
Может вы, о том, послушав, вдруг узнаете себя.
Иль соседа, иль знакомых ну а может быть меня...
Вот в семье родился мальчик, был румяный и пригож.
На мамулю и папулю, одинаково похож.
С неба Дух к нему явился, неказист был и согнут.
Их хранителями кличут, и в народе так зовут.
Духа там никто не трогал, не пугал, не обижал.
На судьбу мальца похоже, даже чёрт не посягал.
А его назвали Юрой, нравилось всем имя то.
Русское, обычное, враз на мальчика легло.
Юра рос, игрался в доме, маме с папой помогал.
И, как мог по жизни этой, он прямехонько шагал.
Как и все учился в школе, как и все гонял он мяч.
И на улицу всё бегал, хоть ты лопни, хоть ты плач.
Время шло, учиться Юра в другой город поступил.
А в студенческое время, лишь о доме он грустил.
Познакомился с девчонкой, всё бы было ничего.
Но девчонка прямо сразу, «залетела» от него.
Делать нечего решили, пожениться навсегда:
«Будем мы любить друг друга, станем веселы тогда».
Вот тогда-то, Дух невесты, (Мариной станем её звать).
Был он грязен и завистлив, и коварен словно тать.
Вмиг на Юриного Духа наскочил, скрутил, подмял.
На него верхом запрыгнул и... победно завонял.
С этих пор хранитель Юрин, он был чист, как гладь пруда.
Постепенно превратился, в бессловесного раба.
То хранитель, но не Юра, часто на жену роптал.
Как с работы не вернётся, её спящей заставал.
Ни уборку не затеять, ни полы не подтереть.
Только знает, спать и кушать да в окошечко глядеть.
Сын родился, праздник в доме, а Марина поутру.
Чтобы Юра не отбился, призывает в дом сестру.
Толку не было с сестры той, только Юре лишний рот.
Он работал, всё тащил в дом, как последний идиот.
Что поделать мог герой наш, духов-то, не видел он.
Каков Дух, таков порядок, то, небесный был закон.
И конечно не случайно, нет в их доме чистоты.
Ведь Марина  могла месяц, не стирать Юрку порты...
...Радость вдруг в семье случилась, замуж выдали сестру.
И, жена вдруг пол помыла, постирала поутру.
Юра радостный довольный, будто снова жить начал.
С утра до ночи работал, и зарплату получал.
Но Марине что за дело, сладеньким набила рот.
Возлежит себе на койке, и не выйдет в огород.
Перестройка Горбачёва - все в коммерцию пошли.
Кто торговлю, кто работу, быстренько себе нашли.
Юра тоже заметался, засновал туда-сюда.
К месту сказано тут будет, не боялся он труда.
Познакомился он с парнем, назовём, Петром его.
Пётр был уже в торговле, шла работа, ничего.
Вскоре сблизились ребята, Юра в дом, Петра позвал.
И Марине в этот вечер, всё прибрать он наказал.
Вот пришёл приятель Петя, и семью с собой привёл.
Познакомились, бухнули, сынок музыку завёл.
Так ребята подружились, и сработались в те дни.
Приросли друг к другу крепко, побраталися они.
Дух Маринин притаился, видит с Ольгою, Петро.
У него Дух тоже мелкий, не сильней меня зато.
Следует сказать тут явно, был секрет один у них.
У Петра и Юры Духи, спелись, словно этот стих.
Толи бы с одной деревни, толи родичи они.
В общем, Духи вместе были, двое это не одни.
Вскоре Дух Петра заметил, что Грязнуля Юру бьёт.
То на горб верхом запрыгнет, то седалищем прижмёт.
Враз, у них случилась битва, вышла вроде бы ничья.
Но Юрин Дух освободился, и отмылся у ручья.
Грязный Дух Маринин явно, не учёл сей оборот.
Расплевался, развонялся и оскалил злобно рот.
Всё ж Грязнуля братьев-Духов, разорвал бы до нутра.
Но на помощь им явился, Ольгин Дух – жены Петра.
Грязный видно испугался, мировую запросил.
Слёзно клялся, что у Юры не отнимет больше сил.
И, о чудо исправленья, не вонял он и не бил.
Но как позже оказалось, злобу всё же  затаил.
А тем временем работа у людей кипела аж.
Были денежки, веселье и задор был и кураж.
Понемногу дом у Юры приходил в порядок весь.
Словно гром внезапный с неба, грянула дурная весть.
Худо вдруг Петрухе стало, то, тяжёлая болезнь.
На чужбине разболелся, и борьба пошла за жизнь.
Юра видит худо другу, быстро в поезд посадил.
И не зная чем помочь бы, ему водочки налил.
Позже скажет врач Петрухе, ежели б не выпил ты.
До меня бы не доехал, были бы тебе кранты.
И пока Петро в больнице, месяц, за другим лежал.
Юра вкалывал усердно, две семьи он содержал.
Из больницы вышел Петя, и работают братки.
Юра взял уже машину, а Петро купил ларьки.
Так же вместе год за годом, всё у них путём легко.
В будущую жизнь глядели, весело и далеко.
Юра хоть всегда в работе, о жене не забывал.
И подарки ей дарил он, всё, что надо покупал.
Тут же и достаток в доме, потому - жизнь хороша.
Что ещё вот нужно бабе, заедает её вша.
И Марина у Петрухи, жилку слабую «нарыла».
То Грязнуля ей помог, счастливо оскалив рыло.
Наговаривать на мужа, стала тихо, нудно, зло.
Что бы через третьи уши, это до Петра дошло.
Мол, в «общаг» муж её лазит, общую копейку жмёт.
То Петра назвал придурком, уж простого не поймёт.
А Марина шепчет, шепчет, для Петра слова что мины.
Говорит, что муж работал, с другом только до машины.
Разобиделся Петруха, нет бы у Юрка спросить.
Стал обиду с подозреньем, на своей душе носить.
Разговор у них не вышел, каждый думал о своём.
И всё реже появлялись, где то ни было вдвоём.
Ведь не поняли простого, два не глупых мужика.
Думали, что честь задета, и рассталися тогда.
Духи то же разошлися, а куда деваться им.
Хоть в их мире параллельном, тяжело было одним.
Тут Грязнуля и припомнил, как пришлось ему терпеть.
Столько лет в углу смердячем, тихо одному  сидеть.
Он теперь в тот сранный угол, Духа Юры посадил.
И от внешнего, от мира, его там загородил.
Не позвать ему на помощь, не услышат, как ни плачь.
Потому что стоит рядом, заслоняя всё палач.
Даже Юру человека, не пригреть, не защитить.
И от пакостных поступков, не отнять, не оттащить.
Ольге жалко было Юру, человек хороший всё ж.
Дух её ушёл в разведку, ему было невтерпёж.
Втихаря над домом вея, всё искала друга та.
Позвала его тихонько, всюду только пустота.
Развернулась, улетела, принеслась она домой.
И Петрова Духа кличет, и зовёт искать с собой.
Дух Петра тогда ответил, человек то Юра жив.
Значит жив и Дух евонный, он, наверное, пуглив.
Спрятался и затаился, не позвал тебя к себе.
Видеть нас не хочет рядом, раз не вышел он к тебе.
Раньше только мы подходим, на крылечке уж сидит.
Весело притом лопочет, радостно на нас глядит.
А сейчас не дозовешься, ну и ладно, Ангел с ним.
Дух Петрухи отвернулся: - Быть наверно нам одним.
Ольгин Дух промолвил робко: - Вроде чуяла беду.
Кажется мне он страдает, нет следов его в саду.
Если только он позвал нас, мы б услышали его.
Не нужны мы раз не кличет, грустно как-то без него.
Раз спросила у Грязнули, «классно» говорит, живёт.
Юрин Дух, с другим сдружился, вам привет передает.
Так и шло, «непруха» всюду, всё разбилось в тот же миг.
А герой наш на дороге, скорби горестной возник.
Всё добро как дым исчезло, всё что нажил, потерял.
И в тюрьме Юрок несчастный, свою долю укорял.
Тем же временем Марина, Танечку сестру зовёт.
С мужем развелася Таня, курит, водку много пьёт.
И ведёт себя паскудно, жизнь у ней без тормозов.
Ну а дети без присмотра, в общем; Сука! Нету слов.
Юра из тюрьмы вернулся, радостно домой вошёл.
Там он чистого предмета, ну ни разу не нашёл.
Потолок замазан сажей, грязный пол, сервант в пыли.
За два года сёстры явно, окна вымыть не могли.
Расскандалился герой наш, выгнав Таню - начал пить.
И найдя себе шалаву, чуть не начал с нею жить.
Но в семью его тянуло, Лёша сын - большой уж был.
И в отличии от мамы, сын отца, всегда любил.
Наконец убрался  дома, всё отчистил, отбелил.
Потолки  от чёрной сажи, Юра тёркой отскоблил.
Жизнь текла, судьба с улыбкой, поглядела на него.
Дождалась, пока напьётся и, подставила его.
Вот свобода тонкой струйкой, исчезает словно дым.
Вновь тюрьмы замок тяжёлый, закрывается за ним.
Снова Юра за решёткой, снова он считает дни.
Вспоминает маму, папу, как то там они одни.
Но конец всему приходит, кончился и длинный срок.
На всю жизнь запомнил Юра, этот тягостный урок.
Возвратился, вновь проблемы, сердце снова режет боль.
Ищет где б найти работу, только результатов ноль.
Тяжко Юре, сердце щемит, дело валится из рук.
Словно кто-то жизнь тянет, как из мухи сок паук.
Вышел утром он из дома, боль гуляет по нутру.
Бедолагу несут ноги, к другу старому Петру.
Юрин Дух из загородки, тихо вышел в белый свет.
Грязного нигде не видно, вроде вовсе дома нет.
Дух рванулся тропкой давней, заросла она травой.
Но не ядом и колючкой, а лишь мягкой лебедой.
Добежал, остановился, отдышался и позвал.
Дверь тихонько отворилась, будто кто сигнала ждал.
Вышел Ольгин Дух на встречу, с нею побратима Дух.
Дождик шёл, домой позвали, выражая радость вслух.
Юра сразу же заметил, в доме стало победней.
Но как прежде поделились, все энергией своей.
Так мгновенно всё узнали, до секунды до одной.
Сообща пойти решили, на Грязнулечку войной.
За бутылкой Юра с Петей, засиделись дотемна.
Монолог плыл ровно плавно, как за окнами луна.
-Ну, вот так-то всё и было, молвил Юра: «Как в кино».
У тебя то, как житуха, расскажи-ка мне Петро.
Рассказал Петро про жизню, про семью и про себя.
Я скучал братуха сильно, не хватало мне тебя.
Ну а бизнес развалился, надоела вся возня.
Как то звал тебя на помощь, но не слышал ты меня.
Так тихонько, не скрывая, к тому месту подошли.
Почему же разбежались, разошлися их пути.
-Мне Марина рассказала, ты вот так-то говорил.
-Я ушам своим не верю, нет Петро не говорил.
С ужасом Петруха понял, сей бессовестный обман.
Месть вершить рванул к Марине, положив тесак в карман.
Та призналась, повинилась, получив «леща» - ушла.
И к подруженьке колдунье, той же ноченькой зашла.
Только поздно! Ясно стало, кто проклятье в дом влечёт.
Если не прервать общенье, вновь в беду всех окунёт.
Духи тоже не сидели, и в углу Грязнулю мнут.
Юра ноги вяжет нитью, Оля с Петей локти жмут.
Но брыкается Грязнуля, ноги вырвет он вот-вот.
В помощь вдруг ещё кого то, тихо Юрин Дух зовёт.
Так и есть, на помощь резво, новый Дух подходит к ним.
-Помоги-ка нам Наташа, тут не справится одним.
Увязали всё ж Грязнулю, тот со страху лишь вонял.
Юра подошёл к Наташе, и за талию обнял.
Приподняли все Грязнулю, и в болото унесли.
Там его освободили, быстренько домой пошли.
Кто из Духов в то болото, лишь наступит раз ногой.
В дом дороги уж не сыщет, побредёт он подругой.
Юре вдруг сказал братуха: «Знаешь, околдован ты».
Как про то узнал Петруха, знают чёрные коты.
Так и есть, гордиев узел Юра быстро разрубил.
В тот же день с Наташей вместе, он к знахарке укатил.
Та сняла с него всю порчу, как умела, как смогла.
И Марина в тот же вечер, из дому совсем ушла.
Юра же к Петру поехал, рассказать про всё ему.
Тот сказал: «Чем жить с Мариной, тебе лучше одному».
Так герой наш стал свободным, и теперь ему везёт.
Сын из армии вернётся, всё равно отца поймёт.
Встретит Юра наш подругу, с нею станет вместе жить.
И друг друга с новой силой, будут искренно любить.
Жизнь начнётся их сначала, и начнётся новый стих.
И на небе в мире – дружбе, будут Духи жить у них.
Счастье всё же повернётся, к этим людям, наконец.
И удача к ним вернётся! Тут и сказочке конец…
А.Ю.А. (Братухе).



              ВСТРЕЧА

...Разорвался в клочки туман,
   Из подроста вышел кабан.
   Не кабан то, а Вепрь-зверь,
   Уж на слово ты мне поверь.
   Он возник предо мной горой,
   И приник я к земле сырой.
   Ростом Вепрь был словно бык,
   Не возьмёт его пуля, штык.   
   Поглядел мне кабан в глаза,
   Из очей его льёт слеза.
   Заметалась душа во мне,
   И затихла на самом дне.
   Я взмолился и возопил,
   Что бы Зверь меня не убил.
   Покачнулись бивни-клыки,
   Вздулись пульсом его виски.
   Странно зверь на меня смотрел,
   Будто что-то сказать хотел.
   Будто должен его я знать,
   И конечно же мог признать.
   Сердцем чуял, узнать хотел,
   Только страх меня одолел.
   С сожаленьем ушёл кабан,
   И сгустился за ним туман.
   Так за трусость себя кляня,
   Понял я, кто взирал на меня.
   И теперь не пугаюсь в лесу,
   Только посох с собой несу.
   Осознал теперь много я,
   Не беру уж с собой ружья.
   По чащобе бреду наугад,
   Вспоминая могучий взгляд.



ДУХ, ДУША И Я - СОЛДАТ

Передовая – танки прут,
Лежу, дрожу в траншее тут.
А небо плавилось в огне
И пепел сыпался как снег.

Во мне, как сука дворовая,
Душа металась, завывая.
Надрывно выла она мне:
«Вернутся хочешь ты к родне?

Заройся в землю с головой,
Пересиди тихонько бой.
Ты трусость скоро позабудешь,
Живым зато, живым ты будешь».

Зубами я скрипел и злился,
По спине ручьём пот лился.
Рядом стонет капитан,
Кровь его бежит из ран.

Занемели в страхе жилы,
Приподняться нету силы…
Голос вдруг я услыхал:
«Землю нюхать не устал?

Поднимись, солдат, с колен,
Может, сладок тебе плен»?
-Кто ты? - Я спросил нетвёрдо.
-Я твой Дух! - Звучало гордо.

-Рядом Прадеды стоят,
На тебя они глядят.
Тяжко им на то смотреть,
Что не жизнь ты выбрал – смерть.

И бойцы, что полегли,
Жизнь свою не берегли.
Ты в норе один, как в койке.
Не родня-ль ты землеройке?

Приподнявшись, взял гранату,
Как положено солдату.
Я один иду в атаку
 К танковому бензобаку.

Одна граната. Танков три.
Что же делать? Чёрт возьми!
Будь ты проклята, война,
И прости меня жена.

Не вернуться мне домой,
Смерть, видать, идёт за мной.
Вой снарядов и свист пуль,
Я вперёд бреду, как куль.

В бензобак гранату кинул.
Взрыв меня на землю ринул.
Разлепил глаза, сквозь дым,
Вижу - танк горит один.

Два других остановились,
Наутёк в тылы  пустились.
Веселы  душа и Дух,
Да и я смеялся вслух.

Дух сказал: «Твои друзья
Жизнь положили не зря.
Рады Прадеды тобой,
Ты у них теперь герой.

Душа кричала мне: «Мой сильный,
Ты не станешь крысой тыльной».
Танкам в след сказала сухо:
«Не хватило им тут духа».

Я же разорвав свой страх,
Из земли вверх сделал шаг.
И теперь  вернусь домой
Не как трус, а как герой!



СЕДОЙ

Седой оборотень по лесу бежит,
Он от предвкушенья охоты дрожит.
Волки, завидев его убегают,
Чувствуют силу - не задирают.
Его это лес, здесь охотится он,
Горе тому, кто нарушит закон.
Горе тому, кто с тропы не сойдёт,
Того оборотень мгновенно порвёт.
«В лесу тишина и природный покой»:
Подумал лениво зверюга седой.
Вспомнив: медведь как, с тропы не сбежал,
И как он его с наслаждением рвал.
Запомнил весь лес оборотня тогда,
Лишь Леший, по тропке, пройдёт иногда.
И то, уважительно вправо сойдёт,
Приветствие скажет, дальше пойдёт...

...Загудел вдруг ветер, притаился лес,
Леший, как обычно, с тропки не исчез.
Рыкнул оборотень, и загривок вздыбил,
Нежить своим посохом, только искры выбил.
- Успокойся Седой, и меня послушай,
Люди лес крушат, рубят мою душу.
Помоги сейчас, нет на них управы,
Всюду нос суют, всюду они правы.
- Помогу, конечно! Приведи на место,
Хотя чую дым, чую хлеб и тесто.
- У костра пастух, человек он свой,
Ты у ветра спроси, оборотень седой!
Ветер тут же донес плачь осин и берёз,
Никогда он не видел у деревьев слёз.
Морду вверх задрав, на луну он глянул,
И без колебания, вслед за Лешим прянул.
Краем леса бегут, запах в нос ворвался,
И пастуший костёр позади остался.
Мчатся через лес, царапины на лапах,
Но тут человечий почуял он запах.
В этих местах отродясь не бывал,
Но нос направление точное дал.
На просеку вышли, там море беды!
Стонут, лежат вековые дубы.
Вот и костёр, люди водку глушат,
Одежду на ветках промокшую сушат.
Встал оборотень, завыл на луну,
Он объявил этим людям войну.
Бой! Наконец-то, кому повезёт?
Кто с поля боя живым уползёт?
Люди стреляли, кричали, скулили,
Страх, словно демон, летал между ними.
Мужик из ружья оборотня б убил,
Если бы леший прицелы не сбил.
Головешки сверкают, ножи, топоры,
И оборотень средь них – до поры.
Кончился бой, лишь листочки дрожат,
Тринадцать мужчин не просеке лежат.
Двенадцать - разорваны волчьим клыком,
Тринадцатый в ранах лежит голяком.
Леший завыл, как вдова над могилой:
- Не стало Седого с его буйной силой.
Кто ж мою душу теперь защитит;
По тропке знакомой гулять побежит?
- Что завопил, словно Боги ушли,
Раны ты лучше мои исцели.
Леший не может поверить глазам,
Слушает голос, не верит ушам.
Голый мужчина, что в ранах лежал,
Вдруг шевельнулся и на ноги встал.
- Ты ли, Седой? Леший тихо вздохнул.
Тот лишь в ответ головою махнул.
Нежить достал заговорной травы,
Раны натёр, пошептал у воды.
Так и смотрел на Седого всё время,
Пока тот не скинул ран тяжкое бремя.
Седой повернулся к нему, и сказал:
- Ты в старом обличии меня увидал.
От века идёт так! Обличия два.
Зовут оборотнем! И любят едва.
Раны на теле краями сошлись,
Белые волосы там завились.
А человек тот к земле опустился
И через время в волка превратился.
Леший задумчиво нос почесал
И оборотню тихонько сказал:
-То, что я видел, запомню навек,
Кто ты? Сверхволк? Или Сверхчеловек?
Грустно тогда оборотень ответил:
-Я среди всех, мне подобных не встретил.
Волки, почуяв меня убегают,
Люди как будто бы не замечают.
Исчезло, как видно, с земли моё племя.
Я одинок! Вот моя, брат, проблема.
И здесь в одиночестве мучиться век,
Будь ты хоть волк или будь человек...

...Леший остался утешить свой лес.
Седой восвояси, сквозь чащу полез.
Вышел из леса,  запах ноздри рвёт,
Будто кто-то манит и к себе зовёт.
Сердце защемило, вены пульсом вспухли,
Мысли перепутались и вообще потухли.
Как щенок он взвизгнул, всё не понимая,
Чей же это запах-то так душу вынимает.
Костерок потухший и пастух там мёртвый,
Лежит располосованный, избитый и затёртый.
Рядом с ним, о боги! Нет, я вам не верю!
Девчонка - оборотень! Нет прекрасней зверя!
Ноги вросли в землю, сознание притухло,
А в груди сердечко молотом забухало.
Девчонка-оборотень с морды кровь стряхнула,
Подошла к Седому и… хвостом вильнула…

                Девчонка - оборотень
Не пошёл со мной, ты забыл, уснул,
Лес угрюмо ждал, ветер ветви гнул.
Я бегу вперёд и виски сжимаю,
Вдруг, рывком одним, крест с груди срываю.
Мне бежать в лесу и по бестравной гари,
Захотят испить моей крови твари…
…В небе засиял луны полный шар,
Он в меня вонзил этот странный дар.
Суть звериную разбудил во мне,
Изменился мир, словно в страшном сне.
Лапа мощная - больше нет руки,
Пасть огромная, в ней блестят клыки,
Голод брюхо сжал, спазм аж до рвоты,
Нос ведёт вперёд, доброй мне охоты.
Человечий дух сник давно, затух,
Лёгкой жертвой стал у костра пастух.
Появился самец, на мой зов примчался,
Ха… Да это ж Седой! в мою сеть попался…


            ПЯТЬ РАС

По мотивам произведений  Е.П. Блаватской

Конец первой расы

Пришли из Единства сюда. Мы Эфир.
Создали мы здесь обитаемый мир.
Сделав работу,  дальше пошли.
И расу вторую в сей мир привели.

               
Конец второй расы

От первых богов мы мудрость алкали,
И боги эфирные мудрость ту дали.
Годы летели и вечности шли,
Мы же весь смысл в работе нашли.

Создали землицу, как раз, мы такой,
Чтоб жизнь бежала там шумной рекой.
Но вот третьи расы поспешно пришли.
Мы вслед за богами, тихонько ушли.
               

Конец третьей расы

Жили мы вкусно, красиво, беспечно,
Мнилось конечно, что так будет вечно.
С ленью в то время мы крепко сдружились
И мудрости божьей частично лишились.

Кто-то принёс тогда ложную весть,
Мол, боги могли и животное съесть.
Взялись животных мы резать и бить,
А божий язык стал от нас уходить.


Зверя с трудом мы теперь понимали,
Стали болеть, как лечиться не знали.
Твердь вся земная под воду ушла,
И вскоре четвёртая раса пришла.


Конец четвёртой расы

Плакал последний гоблин, в гневе прокляв людей-
Убили его подругу: «Теперь мне не знать детей.
Из Гоблинов я последний, со мною весь род умрёт.
Знания наши, культуру, времечко в пыль сотрёт.

Жили мы мирно родами, тысячелетия шли,
Но вот, однажды,  в чащу злобные люди пришли.
Меткие копья и стрелы делали дело своё,
Мы  уходили всё дальше, в топи болот да в быльё.

Остатки великой расы. Людям бы нас спросить,
Как разговаривать с лесом, как свою жизнь продлить.
Какую травку покушать, чтоб недуг злой не точил,
И ещё многому-многому, он бы людей научил.

Но люди другого алчут, им нужно лишь убивать,
Нет им дела до знаний, им нужно лишь жечь да рвать.
Мудрость свою не дам им! Живым вам не взять меня!»
И на руки взяв подругу, в болото ступил с камня.

Спустя тыщи лет, археологи, костяшки в болоте найдут,
И люди четвёртую расу, неандертальцами назовут.
Жизнь - "Колесо" - мы все знаем, по кругу, по кругу бежит,
И гоблина злое проклятье над пятою расой висит.
               

      Конец пятой расы. (Люди)

Кто мы такие, что в мир мы несём?
Из тьмы мы выходим, во тьму и уйдём.
Богатство и славу с собою не взять.
Нам душу свою-то никак не понять.

И что  мы оставим на этой земле,
Слепые котята, на древней скале.
Закон мирозданья стремимся познать;
Одни ль во вселенной, хотим разузнать.

Стремимся высоко и вдаль мы глядим,
Под носом вот, только, не видим своим.
Животных язык не хотим разуметь.
Про землю живую - и думать не сметь.

Мы строим дома и дворцы в городах.
Со временем всё это ляжет во прах.
Ничто не оставим мы после себя,
Лишь раны залечивать будет земля.

Терпенью землицы наступит предел,
Нам всем приготовит потопный удел.
Погибнем конечно, но жизнь не замрёт,
А время о людях всю память сотрёт.

Среди катаклизма земля нас простит,
И расу шестую себе породит.
Они тихо выйдут из хаоса тьмы.
Они-то вот выйдут! А где будем мы?