Жак Ваше. Письма с войны

     Жак Ваше (1896-1919) литературным творчеством не занимался, но оказал большое влияние на А. Бретона и становление сюрреализма. Некоторые из его писем А. Бретон включил в «Антологию черного юмора».


X., 29.4.1917

Дорогой друг,

     ...Пишу вам из места, когда-то бывшего деревней, сидя в невообразимо тесном загоне для скота, где вместо стен висят походные одеяла. — Я тут с английским солдатами. — На этом участке они изрядно продвинулись в расположение противника. — Здесь очень шумно. — Все.
     ...И вы просите меня дать определение йумора — вот так, с ходу! —

     Фраза «символы по природе своей символичны» довольно долго казалась мне достойной этого звания, поскольку в ней скрыта масса всего подвижного и живого; ну,например: всем известно, как невыносимо сосуществование с обычным будильником — это самое настоящее чудовище, и меня всегда пугало, сколько всяких вещей охватывает его бесхитростный взгляд, так чего уж говорить о моих собственных попытках проникнуть рано утром в комнату — но отчего же он тогда просто пыжится от йумора, а, почему? — А просто потому: это так, и не может быть иначе. — Йумор, вы увидите сами, не знает границ, он вездесущ. — Однако все это никоим образом не претендует на законченное определение, йумор вообще слишком сильно зависит от ощущений, чтобы его можно было легко выразить. — Мне кажется, он сам и есть особое ощущение, я бы даже сказал — чувство — театральной и безрадостной бесполезности всего на свете. Ах, кабы знать.
     Вот почему ликование других так ненавистно (прежде всего, много шума) — поскольку — вы согласны? — мы-то с вами гении — ведь мы знаем, что такое йумор. А потому — и вы хоть на минуту сомневались? — нам все дозволено. Впрочим, [33] все это так утомительно.
     В конце письма прилагаю забавного человечка — это можно было бы счесть наваждением или — пожалей, так даже лучше — смертельным поединком суммы и остатка — да, именно так.
     Он очень долго преследовал меня, и ни на мгновенье не сводил с меня глаз во всех тех безымянных захолустьях, куда меня заносило. — По-моему, он попросту меня разыгрывает. — Но я к нему все-таки очень привязан.


18.8.1917

Дорогой Друг,

     ... Кстати — искусства, судя по всему, больше нет. — Тогда стоит ли о нем кричать на всех углах — меж тем, люди искусства до сих пор не перевелись — так уж заведено и все. Well — а что тут сделать?
     Итак, нам не по душе ни само искусство, ни пекущие его художники (долой Аполлинера): Тограс был тысячу раз прав, когда призывал покончить с поэтами! Так или иначе, выжимай мы из себя желчь и кислоту или же прогорклый от старости лиризм прошлого, неплохо бы управляться побыстрее, в темпе марша — в нынешний век локомотивов скорости совсем иные.
     Что ж, такова современность — сколько ни пытайся с ней покончить, а поутру получишь новую. — Малларме для нас не существует, нет-нет, никакой особой ненависти, просто он давно мертв. — Мы позабыли Аполлинера, он уж как-то чересчур прилежно занимается искусством — ветхий плащ романтика пытается заштопать телеграфной лентой новых дней, но ни черта не смыслит в динамо-машинах. Пора бы звездам
отцепиться от небес! — ах, как это скучно — и этакая серьезность в речах! — Забавно, когда человек еще во что-то верит. Ничего не попишешь, кривляние у них в крови...
     Итак, я вижу только два способа с этим всем покончить. — Или создать наше собственное восприятие путем дымящегося и сверкающего столкновения всех диковинных и незатертых слов — только не переборщите с этим, я вас знаю, — либо напитать все эти квадратики и уголки чистейшим неподдельным чувством — нынешнего дня, разумеется. — Вынужденная Честность — поелику нам она против шерсти — вместе со всем миром отправляется в тартарары.
     ...Йумор не должен быть созидательным — да только как того добиться? Песчинка йумора есть, по-моему, в Лафкадио, он и книжки не держал в руках, а творил только свои чудные опыты на окружающих, взять вот его Убийство — но без всей этой поэтической дьявольщины — о, тухлый старина Бодлер! Ему так не хватало нашей холодности — и еще, пожалуй, лязга нынешних машин — блеск колес с вонючим маслом — вжик, вжик, вжик. Свисток к отправлению! Реверди — как по-хэтт (с таким, знаете, благоговейным придыханием посередине) — забавно, но от прозы явно тянет в сон; Макс Жакоб, мой старый друг-шутник — паяцы! — паяцы! — последнее представление! — взгляните, какой восхитительный петрушка — крашеное дерево, каково?! — Пара угольков потухших глаз и колбасный кружок монокля — плюс ненасытная печатная машинка — все же как-то лучше...


14.11.1918

Мой драгоценный друг,

     Ваше письмо застало меня в совершенно подавленном настроении! — В голове ни одной мысли, я абсолютно пол внутри — наверное, сейчас я годен лишь на роль бездумного самописца, регистратора лавины окружающих меня вещей, причем всех разом — какая плотность, давление? вот, наверное, вопросы, которые я еще могу задавать... из нынешней войны я выберусь слегка избалованным, а может быть, и основательно испорченным, наподобие блаженных деревенских дураков (впрочем, я лишь того желаю)... или... или, знаете — в какой фильме я бы хотел сыграть! Взбесившиеся автомобили, подвесные мостики, уходящие из-под ног, затем руки — крупным планом, — тянущиеся через весь экран за каким-нибудь тайным письмом!.. бесценная бессмыслица!.. — вся лента из драматических объяснений, вечерние туалеты под сенью пальмы, в которой прячется шпион. Ну да, и Чарли, разумеется, с его застывшей на губах улыбкой и мило поблескивающими зрачками. А Полицейский, которого забыли в чемодане!
     Литая трубка телефона, рубашка без пиджака — и все друг друга ненавидят, потом эти странные судорожные движения — шестнадцатилетний Уильям Р. Дж. Эдди, пачки денег к ногам ливрейных негров, о, как прекрасны эти светло-пепельные волосы, и роговой монокль. В конце — счастливый брак.
     Я стал бы траппером — или разбойником с большой дороги, следопытом, охотником, горняком или рудным разведчиком... Представьте себе: бар где-нибудь в Аризоне (виски или джин, вам смешать?), великолепно дикие леса и эти, знаете, особые штаны для верховой езды, а сбоку — кобура для пистолета, так и не успевающего остыть, — я гладко выбрит, эти все умеющие руки одинокого волка. Концом всему, поверьте мне, станет грандиозный пожар или перестрелка в салуне, когда карманы уже полны золота. Well.
     Мой бедный друг, как вынести мне эти несколько последних месяцев мундира — (меня тут уверяли, что войне конец) — Я на пределе, и это вовсе не слова... а потом они меня подозревают... они, по-моему, о чем-то догадались — только б не оттяпали башку, покуда я в их власти!..