Малый не венок сонетов

№ 1

Когда бы проживали мы в лесу,
В брошенной на произвол судьбы избушке,
Разросшиеся джунгли год за годом
Нас поглощали б. И когда-нибудь

Мы стали б по весне вдруг покрываться
Зелёной, клейкою листвой, сквозь нас
Прорастали бы мать-мачеха, ромашки,
Тысячелистник… Может быть, сирень.

Мы стали б частью дикой и непобедимой
Природы. Наша кожа превратилась
Бы в кору. На наших хвойно-лиственных руках

Качались бы детишки на корявых
Качелях самодельных. Я прошу тебя, о! Боже!
Чтоб к нам с ней, сросшимся корнями, не приходил Железный Дровосек….

№ 2

Наверное, мне надо жить в селе.
Быть старостой церковным. В сельской школе
Преподавать словесность. Вечерами
Играть с помещиками и попадьёю в бридж.

Весной с утра приветствовать селян,
Бредущих хмуро засевать пшеницу,
А вечерами смутно ощущать
Своё родство с цветущею природой….

Мне выделил Господь иной удел –
Нервный блюз урбанистический на хриплом,
Бездарном саксофоне грустно слушать

И подбирать к нему жестокие слова,
Единственные точные… Я – вечный
Скиталец городов. Единственная гавань – это Ты.

№ 3

Здесь недалёк и скучен горизонт.
Залив, река, чухонские болота.
И острова, где проживаем мы…
И миллионов пять ещё таких же

Невольных или вольных бедолаг,
По-муравьиному спешащих на работу,
Толпящихся и дремлющих в метро,
Влюблённых, глупых, нервных, одиноких…

Когда-нибудь из диких азиатских
Пустынь сюда прискачут нео-гунны.
Наш Третий Рим (или четвёртый Рим)

Падёт без боя. Молча. Обречённо.
Я буду умолять свою Фортуну,
Что б нас с тобой, обнявшихся навеки, одна стрела пронзила навсегда.

№ 4

Мой предок героически повис
В петле соседней с братом Сашей
Ульяновым. Его племянник, мой
Дед сражался в знойном Туркестане

За те же идеалы. Мой отец
Спивался в кутерьме шестидесятых
Под песни Галича и безобразный бред
Хэмингуэя, и под сказки о ХХ-ом

Съезде КПСС… Я, стало быть, один
В семье – урод. Не патриот, не космо-
Полит, не либерал, не коммунист…

Уже седой, но всё ещё влюблённый
Бродяга-жлоб, мечтающий о счастье…
… о счастье, моя радость, лишь с Тобой.

№ 5

Тот город, где я нынче проживаю,
Безумен и опасен для здоровья,
Как, впрочем, все почти столицы мира.
Такое назначенье у столиц.

Я выхожу на улицу печально.
По сторонам одних безумцев вижу,
Трагических, смешных и обречённых.
Но нет ни диспансера, ни врача,

Чтоб излечить себя от этой боли.
Мы все обречены носить с собою
Болезни, предназначенные нам

Судьбой, Природой, злым экспериментом
Людей  в халатах белых. В этом злостном
И замкнутом кругу противоядье одно – и только Ты.

№ 6

Я вновь посетил эту местность бесстыдной любви,
Гнилой парадиз бесконечно петляющих улиц,
Каналов с водою стоячей, заросших болотною ряской,
Где служит Харон престарелым таксистом речным.

Я снова увидел пейзаж в этом жёстком гранитном багете,
Который любую нестойкую психику вмиг поразит
Инфекционным безумьем, стремленьем обняться и слиться
С аркадией архитектуры, взрастающей здесь мухоморами. Sic!

Сей мир не подвластен столетьям. Здесь тление полураспада
Естественно, словно дыханье. Здесь бродят посланники Ада
Бесцельно, смешно, беззаботно. Для них этот брошенный край –

Заманчивая синекура, где даже не нужно халтурить,
Чтоб души улавливать в сети. Они туда сами плывут.
Здесь призрачно всё и бессмысленно… Если б не Ты.

№ 7

Надеюсь, мне будет дано умереть в этом городе строгом,
Холодном и чопорном, лживом и ласковом, где безнадёжно
Искать оправдания буйной фантазии некогда властной
Династии полубезумных и полунерусских царей.

Я выберу местом погоста печальный Аптекарский остров
В извечном блокадном убранстве разваливающихся домов.
На набережной Песочной, щекой припадая к асфальту,
Я выпущу душу на волю. Пускай полетает она

Над вечно промозглой Отчизной, где бродит народ равнодушный
В отчаянных поисках хлеба насущного по лабиринтам
Каналов, бульваров, проспектов, и не замечает друг друга.

Пускай, пролетит под мостами, как сталинский сокол Чкалов,
Над парками и садами, над кладбищами в туманах…
Возможно пред тем, как подняться в небесные адские кущи, она повстречает Тебя…

Ноябрь 1998, Москва  – 31 декабря 2004, СПб