17. Ростов-папа

(Из книги «Пятая графа рикошетом»)

Игра, скорее похожая на «атаманский круг», удалась. В городах окрылись кадетские корпуса, появился конный патруль, на экскурсии в хлебосольные казачьи станицы потянулись любопытные иностранцы.
А потом началась война.
Война выдавила в тихий дружелюбный город на берегу Дона не только мирных беженцев, но и самое настоящее отребье Чечни, Азербайджана, Армении.
Город всколыхнулся до самого дна. И со дна этого поднялось все то, что долгие годы жило своей тайной жизнью и никак не касалось обычных граждан.

«Обычные граждане» Ростова-на-Дону просыпаются утром. Умываются, причесываются и идут на работу. Они живут на зарплату, ужинают в кругу семьи и глядят в телевизор. Гладят, стирают, растят детей. А по выходным устраивают походы «на шашлыки».
Их медленная речь с фрикативным «г», а, даже если и без него, вовсе не манера изъясняться. Это нормальная форма сознания, защитная реакция организма от беготни и торопливости в условиях, не предназначенных для активной жизни. Жара.
В обычных ростовских сутках не часто случаются положенные двадцать четыре часа. Как правило, их значительно больше. Так что торопиться особенно некуда, все в свое время успеется.
Зимы в Ростове короткие – февраль да март. Но очень уж отвратительные зимы эти - ветер да гололед, гололед да ветер. Но сколько раз уж переживали, и эту переживем. Короткими ростовскими зимами можно напечь пирогов и зазвать гостей, а можно и не зазывать – сами, небось, на запах потянутся. С гостинцами, как водится.
Маринованные зеленые помидоры с чесноком и укропом – это от русских. Помидор растет себе и растет до самых морозов. Вот последний урожай вызревать и не успевает. Не бросать же его на поле! – когда такая вкуснотища получается.
Донской салат и вяленная рыба с икрой – это от казаков.
Баклажановое соте, аджика и ткемали – от южан, только они всю жизнь не могут договориться, кто первым придумал то блюдо, которое в каждом кавказском народе по-своему называется.
От евреев подайте нам фаршированное. Или что-нибудь эдакое - «на терке».
А шашлык в Ростове готовят все, от мала до велика. Шашлык – это «национальное» ростовское блюдо. И хоть говорят, что женских рук он не терпит, на практике данный тезис не подтверждается. Просто должны же мужчины хоть в чем-то заявить свое гастрономическое превосходство! Ну, так и пусть готовят «цыпленка табака» вот где талант нужен незаурядный.
Беспардонная ассимиляция «синей птицы» в общесоветский вариант - некогда вдохновляла молодых-одаренных, принося им всеобщую славу и всенародную любовь. По нынешним временам обогатиться бы Ярмольнику на «рекламе» птахи вездесущей с гордым названием, да время упущено.
А тогда...
Поставки в ресторан централизованные по всей стране: цыпленок диетический - два мешка. Груз принял? – разбирайся теперь, чем людей кормить. А что еще из этой немощи бледной мог приготовить несчастный повар? И план – чтобы был!
План – это ведь не всегда было из конопли. Иногда у людей случались планы на жизнь, или на выходные.
В СССР строили план на пятилетку. Как правило, он выполнялся и перевыполнялся - недостижимых целей «великий и непобедимый» советский народ перед собой никогда не ставил, а посему регулярно получал честно заработанную премию за «перевыполненные обязательства» и тринадцатую зарплату по итогам трудового года. А еще награды – «ударник» или «герой» коммунистического труда.
И тогда все шли в ресторан есть «цыпленка табака». Дома его готовили редко – из крупной птицы уметь надо, а эти «мощи святые» никто по доброй воле не покупал. Разве что в паек заводской засунут щедрые профсоюзные деятели.
Пайковая культура России возникла в смутных событиях 17-го года. Загадочное явление для щедрой и богатой, еще не разграбленной рабоче-крестьянским «набегом» страны.
Отечественные «Робины-Гуды» у богатых все отняли, а бедным ничего не дали. И чтоб народ свой гнев праведный не развернул в «ошибочном» направлении, его на паек-то и «присадили». Объяснили, что деликатесов, ясное дело, на всех не хватает. А революционному правительству не должно перед странами другими на банкетах нищими выглядеть.
Народ отнесся с пониманием, но паек требовал прилежно. Банка тушенки, банка сгущенки, шампанское к Новому Году и зеленый горошек, вынь да положь, уважаемый профсоюз.
А «цыпленка табака» мы и в ресторане можем. Там это блюдо – самое большое. И дешево. Даже студентам по силам – в день стипендии.
Вообще-то, студенты в ресторан ходят «кучками». Скинутся рублей по пять на персону и говорят раздраженной официантке:
- У нас пятьдесят рублей. Нам две бутылки водки, девочкам – шампанского, а на остальное накройте, пожалуйста, стол - на свой вкус, но чтобы он пустым не казался.
- В лучшем виде, даже не сомневайтесь! – просияет «жрица совкового сервиса» и ну – стараться.
Чего только на столах наших не было! И грибочков отсыплет солененьких - в капусту кислую. И ассорти мясное по тарелке размажет. Салат от доброго повара из чего ни попадя поднесет – студенты не привередливые, лишь бы много и вкусно.
Масло «диетическое» на белый хлеб через терку накрошит, а по нему икринки красные замысловатым узором светятся, селедочка из под лука местами проглядывает. Красиво.
Люд честной недоумевает, на какие такие шиши студенты пируют, а официантка под конец еще и сдачи принесет, чтоб комплекс неполноценности у молодежи не развивался. А то какая ж это жизнь, если чаевых хорошему человеку дать нечем?
Настроенье у всех замечательное, трудовой «авангард» выпивает, музыку заказывает – а на свои гуляем! В ресторан без «живой музыки» и не пойдет никто. Это уже не ресторан – обедня какая-то.
Нет, вечером должны быть свечи, и лабухи. И чтоб обязательно – «лезгинка», «семь-сорок» и «Москва златоглавая». А иначе, какие ж они лабухи и кто их в приличный ресторан вообще пустил?
В «Таверне» - Моня играл на скрипке. Кафе небольшое, уютное. Стены каменные, дверь тяжелая – дубовая. Прохладно в подвале, от ростовской жары спасение.
В ту пору гомо-ориентированные мужчины еще не на каждом шагу попадались. Советские граждане внимательно относились к сексуальной жизни друг друга и малейшие отклонения от позиции «она на спине – он сверху» встречали весьма агрессивно, вызывали на профсоюзное собрание и выносили общественное порицание.
Гей-клубов, понятное дело, тогда и в помине не было. Так что двум приличным девушкам спокойно и посидеть негде. Вот мы с подругой «Таверну» и облюбовали.
Публика здесь серьезная собиралась, не для танцев и приставаний. Волынами в разговоре не трясли, но при себе имели. На нас иногда поглядывали с недоумением. Только ведь всякое в жизни бывает. В чужую душу в таких местах лезть не принято.
А мы слушали Монину скрипку и мечтали уехать в Австралию.


А потом началась война. И в городе стали стрелять.
У дверей отделений милиции появились «бойцы» с автоматами и в бронежилетах. Любая попытка проникнуть внутрь рассматривалась как агрессия и встречала достойный отпор. В лучшем случае оказывалось, что ограбление вашего автомобиля в военное время не должно отвлекать защитников правопорядка от собственной их безопасности, и что ваша гражданская совесть нуждается в срочной патриотической коррекции.
Местный, родной, упорядоченный криминал встал на защиту «второго фронта». Война войной, а обед по расписанию. Отдавать свои «владения» залетным беспредельщикам никто не собирался. Те вели отстрел ростовских «авторитетов» на поражение.
Неконтролируемой волной поднялось несовершеннолетнее племя. Бездумная жестокость подростковых банд процветала в безнаказанности. Но убийство из страха перед жертвой, присущего юным налетчикам, оставалось убийством.
Кто-то должен был это прекратить. Молодых и наглых – «без понятий» - нужно поставить на место. Потом будет поздно. «Авторитетные отцы города» приняли на себя функции по воспитанию малолетних преступников. Их методы начинали давать результаты. Лидеров «опускали», остальные шли в «шестерки» к «законным хозяевам».
Граждане еще очень осторожно, но уже пытались передвигаться по улицам в вечернее время. Ростов оживал. Люди привыкали к новым порядкам и правилам. Бизнес – под «крышу», денег много при себе не иметь, все, что есть – отдавать сразу. В глаза не смотреть, голос не повышать, на помощь не звать. Не очень-то и сложно, когда всё под контролем.

Беззащитными остались только одинокие владельцы квартир.
Апогея достигли аферы с недвижимостью, хозяева которых неведомым образом исчезали. На войне, как на войне. Если у кого-то отобрали дом, он идет отбирать его у кого-то другого. Он и там, у себя, был сволочью. С какой стати ему церемониться с «оккупантами».
Отдать добровольно свою квартиру я отчего-то не соглашалась. Мой шеф, осетин, украл деньги у компаньона - татарина. А компаньон эти деньги задолжал московскому партнеру – армянину. А раз осетин привел меня на работу, значит, мы с ним заодно и теперь я должна вернуть деньги татарину, чтобы он рассчитался с армянином.
Шеф, как водится, скрылся, но искать его никто и не собирался. Квартиры у него не было. А у меня была. Удобно. Из наследников - только семилетняя дочь и Света. Свете доходчиво объяснили, что лучше ей и не вмешиваться. А вот, что делать со мной, пока не решили – друзей многовато. Никак не походила я на человека, которого искать не будут.

И характер у нее такой скверный. Молчит, молчит, а потом как рявкнет:
- А ну, пошли вон из моего дома! – никогда не знаешь, чего ожидать. Дура-баба, никого не боится. Упрямая. Номер с кладбищем не прошел. Говорит:
- А я не гордая. Мне для себя могилку вырыть не в падлу.
- А для дочери для своей? – спрашиваем.
- У вас ведь тоже дети есть? – улыбается. И не поймешь ее, шеф, блефует или правда такая бешенная.

Бешенная, бешенная, даже не сомневайтесь, уважаемые. Мне терять нечего, в нищете я больше не выживу. Не хочу потому что. А полуразрушенные «хоромы» Ленки Винокур мы от таких же «квартирантов» всего месяц назад отбили. Нужда заставила к «своим» на поклон идти. За «отбой» ей пришлось переехать из пятикомнатной в центре - в двухкомнатную на окраине. Но все же – не на улицу, как изначально предполагалось. А мне по любому – не улицу получается. Извините, но я возражаю. Это Ленка не боец. Она в бога верит. Мать у нее казачка, а отец еврей – умерли давно, даже внуков не повидали. Из родственников тетка осталась, пенсионерка. Тоже не боец. Коммунистическое воспитание под «пятой графой». В Израиль Ленку не пускают – по отцу не считается. А у отца тоже отец еврей, а не мать. Так и получается – по жизни еврейка, а по документам выкрест. Да и не хочет Ленка в Израиль. Тетка вот засобиралась, так с ней и детей можно отправить – они по бабке своей еврейской «проходят».
Я бы уехала. Хотя, что мне там делать, в Израиле? Молодое религиозное государство... и война.
Нет, - в бога я не верю, а от войны - войны не ищут. Мы еще здесь не повоевали, за свое – за родное. Вот уже и покупатель добросовестный подыскался. Человек серьезный, плевать хотевший на всякую залетную шушеру. Деньги с собой привез, а сам без охраны. С таким шутить не задумаешь.
- Только у меня завтра сделка, - говорю. – В тринадцать ноль-ноль.
- Нет, - отвечает, - сделка у тебя сегодня в полдень. Плачу больше.
Серьезный покупатель. Зачем отказываться, судьбу испытывать?
Банкноты проверили, на выселение – неделю назначили, с пропиской моей гражданин «серьезный покупатель» обещал сам разобраться. Осталось вырваться из города.
Удивительно, но с наличностью, равной стоимости квартиры, ты почему-то сразу становишься более уязвимым! К тому же, на фоне стремительно развивающейся паранойи, обладатель чемодана денег необратимо утрачивает всяческое желание помирать молодым.
Только бы вырваться, пока слежка не круглосуточная, пока никто не понял еще, что я задумала, пока шанс остается. Дальше я затеряюсь, спрячусь, уеду в Австралию.
По телефону – обычный треп с друзьями, обычная жизнь и ее проблемы – повидаться, выпить, закусить. И не зря.
Телефонный мастер пришел к соседям, что-то не заладилось у них. А прозвонил на мой номер. Стоит на лестничной клетке, руки развел озадаченно.
- Это Вы установили? – тычет пальцем в коробку. А там проводочки цветные везде, переплелись, и на одном приборчик какой-то «врезан» - халтурная работа, даже изолентой обмотать поленились. Не уважаю.
- Я что, так похожа на идиотку – сама на свой номер «жуки» вешать? – обомлела я.
- А можно я его заберу, на анализ? - спрашивает. – Я таких еще не видел, - любознательный нашелся.
- Да пожалуйста! – только позвоните мне потом и сообщите результаты этого вашего анализа, - попросила я. Тоже интересно.
Жучек заводской оказался, профессиональный. Ребята обиделись. Капризничать начали. Говорили, больших денег стоит, шеф заругает. Вернуть уговаривали.
Пообещала я им с мастером созвониться, а тут уже и время подошло. Жаньчик на смену вышла – пора «03» набирать по «плану экстренной эвакуации», который мы вчера обсудили, взвесили и приняли к исполнению. И только мы вдвоем. Так было надежнее.
Жаньчик – подруга Ленки Винокур. Виделись мы редко, на «семейных праздниках» в бывшей Ленкиной квартире. Дружить нам не случилось, а по-приятельски бывало, обращались друг к другу за разными мелочами. Вот и теперь.
Жаньчик в травмпункте работала – медсестрой в больнице «скорой помощи», прямо напротив моего дома – через Северное водохранилище. В другую больницу меня бы и не отправили. «Хорошим людям иногда тоже везет», - думала я потом, вспоминая.
Жаньчик, как только меня увидела, сразу к доктору – да все ему напрямик и выложила.
- Доктор опытный, – говорит Жаньчик, - такого не обманешь, лучше уж на жалость давить.
Да я и сама давно поняла, к докторам обычный подход не годится, они люди особенные. И все как один – патриоты, латентные, разумеется. Их дело - лечить, а остальное к клятве Гиппократу отношения не имеет. И справедливость у них своя, докторская.
Тут недавно доллар вырос, и больница заполнилась суицидными. Все больше матери одинокие, да женщины беременные. Все, как одна, от таблеток промываются да вены порезанные лечат. Рыдают – мол, детей прокормить невмоготу. А эти подонки – квартиру отбирают. Доктор даже взятку не принял от возмущения, наотрез отказался.
Заложили меня с «любимым» аппендицитом. Народ в палате прооперированный, не до меня им. Лежи себе тихо, делай вид, что отпустило немного. К операции готовься морально.
«Операция» началась неожиданно. Не то чтобы я была заядлой домоседкой, но что-то бандитов моих забеспокоило. Обзвонили больницы, нашли, «проведали». Но, сердцем чувствую, не поверили. Или хотя бы засомневались, когда к вечеру мой аппендикс на месте остался, а дома я так и не появилась. Неспокойно мне тут. Не лежится. Уходить нужно, наверное. Лучше раньше, чем позже. Не могу я больше бездействовать. Ни секунды одной не могу. Лишь бы отчим был дома.
      
За час до полуночи в любой больнице наступает беспробудная ночь. Все уколы «поставлены», все таблетки выпиты, все медсестры и нянечки наслаждаются покоем. Никому нет дела до сонной девицы в халате и тапочках, бесшумно выскользнувшей покурить на лестничную клетку. Вот на балконе курить не хорошо, там больные воздухом дышат. А на лестнице можно. В современной больнице на каждом этаже лифт есть. Лестницы только на случай пожара нужны. А когда пожар, то уже и не важно, что накурено.
И, действительно, не важно, когда летишь по ступенькам, как на пожар, а потом крадешься мимо спящей бабульки-охранницы в приемное отделение травмпункта. Там двери никогда не запираются. На ключ не запираются, только на щеколду изнутри. Мне Жаньчик рассказала. Я даже прощаться не стану. Не хочу, чтобы нас вместе видели. Потом неприятностей не оберется.

Отчим завел мотор и, не включая фар, вывел машину на проезжую часть.
Через десять минут все входы и выходы БСМП-2 были блокированы моими прозревшими «ухажерами», которые еще не знали, что квартира продана, но уже начинали догадываться, что «дело пахнет керосином».
Обкеросинились мальчиши-плохиши! Ровно на десять минут опоздали. Ровно на час раньше мой дремучий инстинкт выживания протрубил мне сигнал «опасность!».
Неуправляемый, спасительный животный страх разнес вдребезги все мои логические построения и заставил меня метаться по коридору, - вопреки всему, из последних сил, но искать выход из западни.
Двухкопеечная монета проскочила в автомат – один шанс из ста, что теперь он сработает, когда абонент снимет трубку на том конце линии. Если нет – придется уходить пешком. Спорить с интуицией можно, но не с моей.
В трубке что-то зашипело и... автомат сработал. Снова везет. Но все равно страшно.
- Немедленно, - сказала я таким голосом, что сама себе не осмелилась бы перечить. А папик и вовсе не ярый любитель бессмысленных пререканий. Он меня с детства знает.
- Понял, - последовал лаконичный ответ.

Всю ночь я готовилась к роли. Шансов найти меня на вокзале у ребят очень мало, но закон роковых случайностей не терпит пренебрежения. Нужен был образ.
Однажды я накрутила себе африканских кудряшек и подкрасилась несколько ярче, чем обычно. Просто так, от нечего делать. Но не сидеть же теперь такой «красоте неземной» взаперти! Не сидеть. Вот и вышла я в люди, то есть направилась к подруге – кофе пить. И встретила Свету. А вот Света меня «не встретила» - посмотрела в упор и прошла мимо.
Сначала я думала, что она шутит, поэтому обернулась и стала ждать. Но Света торопливо удалялась. Когда я ее окликнула, она снова глянула на меня мельком и стала выискать поблизости свою дочь, голос-то мой перепутать она ни с чьим не могла. Потом материнство взяло все же верх, и она рассмеялась, осознав нелепость ситуации.
Так что, даже с учетом возможного прямого столкновения, я рассчитывала остаться вне поля зрения бандюков. Логически я пошла от противного – меня всегда видели бледную, без косметики, в розовом домашнем халате до пят. Нечто подобное и будут искать на вокзале - среди отъезжающих. Следовательно, все должно быть наоборот.
Ночевала я у знакомой парикмахерши. О ее существовании знали только Света и Сергей. Но отчим до обеда домой не вернется – Света успела позвонить, что у дома «дежурит» машина, ждут его, и уже дважды заходили в квартиру, проверяли, не проскочил ли он незаметно. А за саму Свету я могу головой поручиться. Она и под пытками не сдаст нашу «явку», просто из вредности, из чувства сладостного превосходства над этими «тупыми ублюдками, которые думают, что им все позволено, и что они могут решать безнаказанно чужие судьбы».
Так что, утром, подстриженная и перекрашенная в «знойную брюнетку» с «вороными бровями», изящно прислонившись к серой стене привокзального здания, я курила одну сигарету за другой. Красная помада, солнечные очки и туфли на шпильках – тщательно отрепетированы. Потому что к высоким каблукам мне не привыкать, а вот красная помада и очки всегда доставляли мне неудобства, и никакого практического опыта ношения подобных предметов на лице у меня не было.
Но с другой стороны, особенного значения мои навыки и не имели. Главного мы добились, приняв самое нелепое с логической точки зрения решение. Мы выставили меня напоказ. Только кого же интересуют вокзальные проститутки, когда «бабки» в неизвестном направлении уплывают? Сейчас не эту «трехрублевку, ворону крашеную» искать нужно, а ту, что старается быть неприметной, да по сторонам озирается.

Сандра с Юрой расположились в купе. Билеты до Москвы - на их имена, все четыре. Наши вещи и деньги аккуратно упакованы в общий багаж. Сандра нервничает, потому что она очень правильная, и никогда раньше не попадала в переделки. К тому же отправление поезда через восемь минут, а нас еще нет. Уж не случилось ли что?
Но Сандра - историк, преподаватель университета. Поэтому, когда она нервничает – то впадает в кому, такая профессиональная защитная реакция от неуправляемых студентов, отработанный организмом прием. Внешне вполне сходит за абсолютную невозмутимость. Юра, ее муж, привычно мается язвой. В целом, картина идиллическая. Страха в глазах не наблюдается, подозрительной пара не кажется. А вот, наконец, и новые пассажиры в купе появляются - запыхавшаяся мамаша с нарядной девочкой. Они радостно обнимаются с Сандрой и мама, полногрудая крашенная блондинка от армянских «корней», веселая и громкая – принимается по-хозяйски приводить в порядок дорожный столик. Пирожки, яблоки, курица - только что из духовки, вареные яйца и помидоры. Обязательная баночка с солью и горячие бутерброды с сыром, чесноком и укропом.
- Это нужно есть быстро, а то невкусными станут, - приговаривает она, разливая по стаканчикам горячий кофе «на запивку».
Перед отправлением поезда «маму» заменили на настоящую. А подруга детства Ирка Ильина вышла через дальний вагон и, затерявшись в толпе, ждала, когда наше окошко мелькнет над перроном знакомыми лицами. Чтобы рукой помахать.

Мы всегда были вместе. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе ходили на рынок и на родительские собрания в школу. Бабушки наших детей оказались ничуть не лучше наших собственных мам.
Наше поколение по-прежнему считалось ошибкой молодости и наша дружба по-прежнему раздражала наших бывших родителей.
Наверное, поэтому - наши на редкость непослушные чада всегда «присутствовали за взрослым столом». Хотя, конечно, они этого не ценили. Наверное, поэтому - они ходили друг к другу в гости «с ночевкой», а летом не боялись, что их отправят по разным пионерским лагерям на два потока, или к дальним родственникам в деревню.
Наверное, поэтому - Ирка улыбалась сквозь слезы, увлекаемая волной провожатых вслед набирающему скорость поезду, и рассеянно пожимала ладошкой привокзальную пыль, высоко в воздухе.
Прощай, любимый город. Больше мы никогда не увидимся.